3
В России зафиксировано рекордно низкое число детей в сиротских учреждениях, сообщают «Известия». В банке данных, который ведет Минпросвещения, осталось менее 48 тыс. анкет. Еще 5 лет назад в банке было в 1,5 раза больше детей – 68,8 тысячи, а 10 лет назад – 115,6 тысячи. Сейчас в стране 180 тысяч приемных родителей и усыновителей. Чаще стали забирать в семью детей с инвалидностью. Эксперты оценили эти цифры – но есть категории, про которые статистика молчит.
Александр Гезалов, директор социального Центра Святителя Тихона
Александр Гезалов
Нет оснований не верить этим цифрам. Но они все-таки не отражают реальное положение дел, потому что сегодня в детских домах находится много детей «по заявлению». Это дети, у которых родители не лишены родительских прав, но имеют временные трудности и поэтому они оставляют детей «на передержке» в детском доме на полгода. А по факту они из раза в раз продлевают заявление, и ребенок находится в учреждении несколько лет. Это никак не прописано в 481-м Постановлении Правительства РФ, и вообще эта система очень удобна для самих родителей – можно по полгода не появляться в учреждении, потом просто один раз прийти и продлить заявление.
Количество таких детей доходит до 70 процентов в разных регионах – это происходит и в домах ребенка, и в ДДИ, и в детских домах. 481-е Постановление гарантировало некоторые улучшения в системе сиротских учреждений, но при этом постепенно наступает ситуация, когда учреждения поняли, что они остаются уже без детей (так как их все больше забирают в семьи), то есть остаются без хлеба и работы. Поэтому учреждения все чаще стали брать детей «по заявлению».
Я хотел бы, чтобы эта история была остановлена. Каким образом? Семья должна получать альтернативные услуги от государства, от органов опеки, а сейчас у них есть только два варианта – оставить ребенка «на передержке» или нет.
Таким образом, мы имеем дело с так называемым скрытым сиротством. Учреждения не занимаются профилактикой сиротства, потому что, во-первых, нет профессиональных кадров по этой проблеме, во-вторых, нет самой задачи, а в-третьих, учреждения просто не хотят сами себе обрубать сук, на котором они сидят. У нас система работает на благо ребенка, а не семьи в целом. Нужно помогать семье, а не одному ребенку.
Когда я работал в Финляндии, я увидел, какие механизмы есть там. Ребенок не живет где-то отдельно, он находится в ближнем окружении семьи, находящейся в трудной жизненной ситуации. Никто его никуда не помещает. Он находится либо в семье родственников, либо в социальной гостинице, и каждую субботу специалисты собираются на конференцию, где обсуждают, как помочь этой семье.
Ни органы опеки, ни комиссия по делам несовершеннолетних там не следят за этой семьей. С ней работают только социальные работники. На них лежит основная нагрузка, они являются проводниками информации. Уровень профессионализма этих специалистов очень высокий, уровень доверия к ним также очень высокий. Кроме того, часть функций на себя там берут общественные организации. Наши общественные организации чаще занимаются либо праздниками в детских домах, либо помогают детям в больницах.
Что касается озвученных цифр по поводу детей-инвалидов, то тут могу сказать следующее. Действительно, детей-инвалидов стали гораздо чаще брать в семьи, чем раньше, так как улучшили меры поддержки для приемных родителей. Но этих мер по-прежнему недостаточно.
У нас сейчас вот история была – девочка из ПНИ попала в семью. И родители поняли, что, помимо любви, которую они, безусловно, хотят дать этой девочке, ей требуется пандус, подъемник и другие дорогостоящие приспособления. Поэтому у таких семей должно быть дополнительное сопровождение, а не только материальная поддержка в виде фиксированных выплат.
Елена Альшанская, президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам»
Елена Альшанская
За этими цифрами стоит действительно достаточно большой путь по активизации семейного устройства, который Россия прошла за последние 10-15 лет. Это путь от ситуации, когда у нас очень мало устраивалось детей в семью и, более того, усыновление было в основном иностранное, за границу, до ситуации, когда у нас сколько выявляется сирот, столько и (даже больше иногда) устраивается в течение года.
Но нужно понимать, что это снижение – не только история про то, что детей очень хорошо стали брать в семьи, а намного более сложная и комплексная. Бессмысленно отрицать, что ситуация семейного устройства изменилась с 2006 года к лучшему. Кроме того, можно сказать, что у нас появились в регионах отдельные (к сожалению, не на территории всей страны) инициативы – либо на уровне государства, либо на уровне НКО – по работе с кровной семьей. Поэтому частично количество сирот уменьшилось из-за того, что где-то начали усердно работать, но не везде.
Но это не только и не столько увеличение семейного устройства, которое у нас с 2016 года не растет на самом деле по абсолютным цифрам, а уменьшение количества детей, которых выявляют вновь и помещают в детские дома. Где-то за этим стоит работа с семьей, а где-то полное отсутствие работы с семьей, поэтому однозначно оценить это явление как позитивное сложно.
Но позитивное в этом, конечно, одно – то, что госорганы отвыкают воспринимать детский дом как единственное решение проблем семейного благополучия. Мы видим своими глазами, что во многих регионах произошло замещение и одновременно со снижением количества детей в банке данных растет количество детей, которые находятся в данных учреждениях, а также других социально-реабилитационных организациях по заявлению родителей. То есть происходит такое перетекание из одного сосуда в другой. И это говорит о том, что у нас пока еще не везде перестали воспринимать размещение детей как решение семейных проблем. Только теперь это в основном размещение по заявлению. И это тоже проблема, потому что они там годами находятся.
Мы можем сказать, что у нас одни проблемы заменили другими. И уже эти проблемы говорят о том, что мы стали лучше. Окуляр улучшился, мы стали видеть большее количество проблемных ситуаций, которые раньше вообще никто не видел. Размещение детей по заявлению родителей наконец-то стало рассматриваться в качестве проблемы, что это плохая мера помощи семье, она не работает на сохранение ребенка в семье. Она в редких случаях действительно является необходимой, например, в больнице кто-то и родственников у него нет, не с кем ребенка оставить. Но в большинстве случаев она абсолютно бессмысленна и работает на разлучение семьи с ребенком, при этом ребенка в другую семью никто тоже не устраивает. Поэтому то, что мы начали видеть такие тонкие проблемы, говорит о том, что мы сделали шаг вперед, но до решения проблемы еще очень далеко.
Постепенно мы начали думать не только о количестве семейного устройства, но и о качестве семейного устройства. Да, у нас возникли школы приемных родителей обязательные с 2012 года. То есть постепенно меняется окуляр, сдвигается видение, мы начинаем видеть индивидуальные конкретные проблемы, это хорошо. Но говорить, что эта цифра значит, что все у нас уже прекрасно, я бы не стала. Сменился вектор понимания некоторых проблем. Мы наконец-то стали говорить в последние годы, что самая главная проблема – это профилактика сиротства и удержание детей от попадания в учреждения.
Как только мы начнем заниматься этой проблемой, в поле нашего зрения попадет и тема насилия в семьях, и она станет более видимой. Это постепенный путь к тому, чтобы тоньше настраивались государственные инструменты помощи детям и семьям. Потому что сегодня это заслуга большого количества приемных семей, которые в последние годы начали брать детей, и отдельных регионов, которые начали устраивать у себя некоторую систему профилактики. Это пока еще не заслуга хорошо выстроенной и хорошо работающей государственной модели помощи.
Что касается детей с синдромом Дауна, по крайней мере, если несколько лет назад такие дети редко устраивались в семьи, и в основном это были зарубежные, то сегодня уже дети с синдромом Дауна и другими заболеваниями, которые не предполагают очень тяжелого состояния ребенка, начали активнее устраиваться в семьи.
Еще раз говорю, нам нужно сейчас обратить внимание не на то, что их нужно куда-то формально перевести, нет такой задачи – просто сменить дислокацию. А на то, что должна быть система, которая направлена в первую очередь на профилактику, на сохранение семьи и во вторую очередь уже на качественное семейное устройство.
Геннадий Прохорычев
Было сказано, что у нас в детских домах нет практически ни одного ребенка с синдромом Дауна – это вранье.
На самом деле дети с синдромом Дауна в детских домах есть. Да, есть тенденция, что детей с заболеванием стали забирать, но это не является повсеместным. Мы работаем во Владимирской области в этом направлении, и сейчас у нас, по-моему, 8 детей, но пока еще мы не решили эту проблему, и я уверен, что в других субъектах такая же ситуация. Да, стали брать. Потому что стали рассказывать много об этих детишках, о том, что возможно их воспитывать в семье.
Хотя у нас до сих пор девочке, которая должна была уехать в Америку, но попала под «закон Димы Яковлева», так и не нашли семью. Но ребенок сложный, это не так просто. Говорить о том, что у нас прямо побежали родители брать детей с синдромом Дауна и с инвалидностью, мягко говоря, неправильно.
48 тысяч – это цифра честная. Это дети, которые находятся в банке и требуют участия людей для нахождения родителей, усыновления и получения замещающей семьи. Эти дети находятся в детских домах, но здесь есть лукавство.
Я могу говорить про ситуацию во Владимирской области, и вот что у нас сейчас. Дома ребенка – это дети до 4 лет, 70 процентов – родительские дети, переданные государству «в связи со сложной жизненной ситуацией», это скрытые сиротства. У нас огромная армия детей в домах ребенка, в детских домах, в прочих коррекционных школах – дети практически без родителей, то есть родители есть, они существуют, но дети воспитываются государством. Вот о чем надо говорить.
Да, ситуацию мы переломили в какой-то мере. Но сейчас идет наезд на приемных родителей, я считаю, что это нечестно, потому что когда «закон Димы Яковлева» придумывали, они сразу обратились за помощью к родительскому сообществу, и родители спасли ситуацию, на самом деле спасли. А теперь практически повсеместно их стали обвинять в том, что они преступники. Есть проблемы, есть безответственные приемные родители, но их не так много, потому что у нас в биологической семье, где родные дети, возникает больше преступлений, чем в приемных, потому что в приемных все-таки контролируют.
48 тысяч – это дети со статусом сироты. Если мы сделаем 30 – это будет победа, но я не верю в это, надо быть реалистом. Потому что остались дети какие? Это дети с инвалидностью, с тяжелой инвалидностью, они у нас в интернатах для детей-инвалидов, это сиблинги, большое количество братьев и сестер. Сейчас все-таки законодательство решили изменить, разрешат усыновление и передачу в приемную семью в интересах детей – то есть разделять.
Детей с инвалидностью, сиблингов и детей-мигрантов – их тяжело берут. Дети, у которых родители находятся в местах заключения и не лишены родительских прав – это сложная история. И еще последнее – это подростки, возвращенные из приемных и замещающих семей. И тут 50% возвращенных детей – увеличение есть, потому что они переходят в подростковый возраст, а бабушки/дедушки – это опека, это не приемная семья.
Когда ребенок переходит в подростковый возраст и бабушки/дедушки просто не справляются, они отдают детей в детские дома. Эта категория будет всегда, и мне кажется, что все детские дома не закроются никогда в нашей действительности, потому что будут дети, которые не смогут жить в приемной семье.
Диана Машкова, писатель, основатель клуба «Азбука приемной семьи» фонда «Арифметика добра»
Диана Машкова
Цифрам, конечно, можно верить. Действительно, около 48000 детей нуждаются в семейном устройстве. Но на самом деле детей в детских домах больше, процентов на 40, может быть даже 50, ведь там еще находятся дети на временном размещении «по заявлению родителей», так называемые «родительские дети». Это когда семья в сложной жизненной ситуации – например, мама одна, молодая, не работает, пока учится, или не учится, и никаких средств нет на содержание детей. Часто бывают семьи с четырьмя-пятью детьми в такой ситуации. Ребенок размещается на полгода по заявлению родителей – это так называемая «услуга» от государства.
У 48 000 сирот, про которых говорится в статистике, родители тоже живы, у 90%. Так что в основном это «социальные сироты» – там родители уже лишены родительских прав или ограничены в них. Эти дети могут быть устроены в семью – они могут быть либо усыновлены, либо переданы под опеку.
То есть это количество – 48000 – это, конечно, усилие общества, и в первую очередь родителей, которые созрели к принятию детей-сирот в свои семьи. Это и усилие средств массовой информации, когда у нас, начиная с 2012 года, пошло такое активное внимание к теме сиротства. Об этом заговорили, стали открываться двери детских домов, волонтеры начали приезжать, и многие через помощь детям пришли в родительство. Сначала просто приехали в детский дом, что-то делали, как-то помогали, но потом поняли, что самая важная помощь для ребенка – это семья, и усыновили. То есть детский дом стал открытой системой. Ну и, конечно, появился посыл государства в том, что стали готовить родителей, открылись школы приемных родителей, людям стали объяснять, что это такое. Информация стала появляться. В качестве поддерживающих мер выплачиваются некие пособия, но хочу подчеркнуть, что это вообще не главное. Это стало поддержкой, но не мотивацией. То есть, конечно, сработала совокупность усилий общества и государства.
Было также заявлено, что чаще стали брать детей-инвалидов и в банке данных почти не осталось детей с синдромом Дауна. Это, думаю, не совсем так. В Москве действительно детей-инвалидов берут чаще, в регионах пока, боюсь, намного реже, но очень важно, что вообще стали работать с мамами, которые находятся на грани отказа от ребенка. Если раньше в роддомах основной текст был такой: «Зачем тебе? Ты здоровая, молодая, оставляй, родишь себе здорового ребенка», то сейчас все-таки и фонды работают с такими мамами, и какие-то службы появились, которые объясняют, как жить с такими детьми, что ребенка точно так же можно развивать, что это просто особый ребенок. И действительно отказов стало меньше, это большая заслуга опять же общества и государства.
Принимать особых детей стали больше – по той же причине: больше информации, больше знаний, больше прокачки родителей. И идет такое обучение друг друга – одна мама приняла ребенка, какое-то время прошло, она начинает уже другим объяснять, что это такое, какие будут особенности жизни в семье, как ребенка развивать, как быть с его образованием. Общество в этом смысле начинает оживать.
Нам далеко до идеального состояния, разумеется, но то, что все больше внимания, все больше лояльности – это однозначно. Люди уже готовы к такому шагу, когда они понимают более или менее, что им предстоит. А когда вообще информационный вакуум, как это долго было, кто такие сироты – вообще непонятно, что это за синдром Дауна – вообще непонятно, что там за ВИЧ/СПИД и что с этим делать – непонятно. Одни плакаты «СПИД – это смерть», и все это в головах у людей коренилось. Надо же заниматься просвещением, надо разъяснять, надо говорить, причем не через какие-то научные сухие факты, а скорее через истории других людей. И вот это все сейчас уже происходит.
С подростками такая же история. 80% в детских домах – это подростки. Наша Школа приемных родителей изначально была создана для подготовки людей, которые будут принимать подростков, то есть, можно сказать, с углубленным изучением подростков. Наша школа отличается еще тем, что у нас не только тренеры, но и сами подростки, приемные, приходят и одно занятие проводят сами, рассказывают истории. Мы соединяем эти два мира – потенциальные родители/усыновители/опекуны и дети-сироты. Единственное, последние полтора года происходит некий откат, который, конечно, выбивает, потому что родителям сложно слышать о себе такие неприятные вещи, что они «так называемые родители» и т.д. Я знаю многих родителей, у которых есть и кровные дети, и приемные, и они максимально вкладываются в то, чтобы каждый ребенок нашел свое место в жизни.
Что касается детей, которых не видно в базе, так называемых «детей по заявлению», – часто бывает, срок заявления истек, мама приходит, но у нее ничего не поменялось, она пишет на новые полгода. Потом еще полгода, еще полгода, и в итоге дети годами сидят в детских домах. У них нет статуса, и их никто не может принять в семью. И вот это надо каким-то образом решать. Надо помнить, что, во-первых, ребенку до трех лет вообще нельзя находиться в институциональной форме воспитания, потому что это на его психику влияет самым пагубным образом. У меня отказник Гоша, старший сын, и это очень по нему видно.
У нас в конце концов созрели люди, которые готовы принимать детей на время, пока у них вот такой неясный статус, для того, чтобы им хоть как-то помочь. У меня лично была такая ситуация со средней дочкой. У нее мама в тюрьме сидела, и мы не знали, принимаем мы ее на всю оставшуюся жизнь или только на те два года, которые маме осталось сидеть до завершения срока. В итоге она вышла из тюрьмы, мы поговорили, и она сама сказала, что не потянет, не сможет. И ребенок остался с нами, хотя мы ее принимали, зная, что, возможно, это будет временно. Поэтому не нужно держать детей в домах ребенка, в детских домах, понимая, что они теряют в развитии, теряют в своем росте – всестороннем, моральном, личностном, психологическом, интеллектуальном. Нужно все-таки опираться на семьи, которые могут ребенка пусть временно, но воспитывать. Это, скорее, история для профессиональных приемных родителей.
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML