«Сделай такой фильм. Ты единственная из нас всех уцелеешь»

17.06.2018 7:06 7

«Сделай такой фильм. Ты единственная из нас всех уцелеешь»

В 1941 году дочь адвоката-еврея Мария Ялович в 19 лет осталась одна в Берлине. Девушка пообещала себе уцелеть и до конца войны жила нелегально. Через полвека ее сын Херман Симон уговорил надиктовать на пленку свои воспоминания. На основе 77 кассет писательница Ирена Штратенверт и Херман Симон подготовили книгу «Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940-1945 годах». Книга выходит впервые на русском языке в издательстве Corpus.

Пудинг в одиночку

«Сделай такой фильм. Ты единственная из нас всех уцелеешь»

Мария Ялович в 20 лет, 1942 год

Рут Хирш, Нора Шмилевич и я работали в одной бригаде. Мы быстро сблизились — все три из неполных семей, все три весьма рано пережили тяжелые удары судьбы.

Рыжеватая блондинка с массой веснушек, Рут Хирш была очень хорошенькая, похожа на грациозного олененка. Выполняя работу, при которой рычаги надо тянуть не спеша, она мечтательно смотрела в окно. «Знаешь, я вспоминаю, как здорово было подбирать и грызть яблоки-паданцы», — однажды сказала она. И сразу же извинилась, заметив, что у меня слюнки потекли. Увы, я не умела владеть своей мимикой.

Родом она была из литовского Мемеля. Поначалу запинаясь и робея, она рассказала нам, что выросла в приемной семье. Вместе с братом-близнецом ее воспитывала супружеская пара, которая держала маленький обувной магазинчик и проживала в собственном домишке с садом. Ее родная мать, Зилла Ростовски, служила кухаркой в состоятельном еврейском доме. Она забеременела от хозяина, заявившегося к ней в комнату. Но оставить детей у себя ей не позволили; близнецов отдали на усыновление бездетной чете Хирш.

Рут была до крайности простодушна, хотя нашей дружбе это ничуть не мешало. Я любила ее наивные, тихие, застенчивые рассказы. Брат ее эмигрировал в Палестину. Сама же она с родителями переехала в Берлин, где они втроем жили в ужасной меблированной комнате. Мать страдала тяжелым сердечным недугом. Вечером, когда возвращалась домой после десяти часов тяжелой фабричной смены, Рут принималась за уборку. Ничего особенного она в этом не видела — так, мол, на роду написано. Допекал ее только отец, нытик и склочник.

В нашей бригаде Рут Хирш работала лучше всех. Ей хватало ума, чтобы разобраться в работе и прекрасно ее выполнять, но, с другой стороны, недоставало ума, чтобы эту работу возненавидеть. Она часто говорила: «Как было бы здорово получать нормальный заработок, а не урезанный еврейский и учиться по-настоящему, сдать экзамен на звание подмастерья, стать токарем».

Самым лучшим и самым счастливым она считала время, когда четырнадцатилетней девчонкой служила в Берлине в семье еврейских врачей. Она с восторгом рассказывала, как хозяева однажды довольно надолго уехали и оставили квартиру на нее. Рут подробно записывала в тетрадку, что сделала за день, что почистила, что купила, что ела и т. д. Но поскольку работы у нее было маловато, она решила сделать хозяевам сюрприз. Хозяйка как-то заметила, что паркет очень уж потемнел, не мешало бы его отциклевать.

Вот этим-то Рут и занялась: добыла металлической стружки и отскребла паркет. Причем питалась одним черствым хлебом, чтобы сэкономить хозяевам деньги. Когда те вернулись из путешествия, она успела отциклевать весь пол в передних комнатах. И предъявила им свою трогательную тетрадку, куда детским почерком с массой орфографических ошибок записала все, что делала. Она и нам показывала эту тетрадку. В перерывах монотонно, как приготовишка, только-только выучивший буквы, читала вслух: дата, потом: «Позавтракала ломтем хлеба. С девяти до десяти скрибла перкет». И после обеда «скрибла перкет», и вечером тоже.

Увидев все это, хозяйка сказала: «Вот вам деньги, идите в магазин, купите литр молока и все, что требуется для шоколадного пудинга с ванильным соусом. А потом съешьте пудинг в одиночку. Вы же совершенно изголодались».

Эту незатейливую историю я слышала от Рут Хирш по меньшей мере раз десять, и она никогда мне не надоедала. Великое событие, вершина ее жизни — как она приготовила и в одиночку съела целый пудинг с огромным количеством соуса.

Что бы с нею сталось, если бы она уцелела? В ее застенчивой простоте сквозила такая трогательная прелесть, что позднее она на много лет стала моей личной покойницей. Ведь когда говорят о миллионах погибших, под этой цифрой невозможно что-либо себе представить. Цепляешься за одно-единственное лицо. Для меня это было лицо Рут Хирш.

«Сделай такой фильм. Ты единственная из нас всех уцелеешь»

Мемориал жертвам Холокоста в Берлине

То, что в аптеке не купишь

Другую соседку по станку вообще-то звали Анной. Русские родители в детстве ласково называли ее Нюрой. Поскольку же это уменьшительное имя в Берлине неизвестно, его переделали в Нору. Так она и подписывалась — Нора Шмилевич.

Нора тоже была девушка очень хорошенькая или, лучше сказать, пышная красотка. Глядя на нее, я всегда невольно думала о Рубенсе. Вероятно, со временем она бы стала толстухой. Но не дожила.

На свой лад она была поразительно хороша — черные как смоль волосы, выразительные черные глаза, рот красивого рисунка и на редкость ровные, очень белые зубы. Но она страдала от того, чего у других подневольных работниц я не видела: от голода у нее пухли ноги.

Врач-еврей — человек, которому разрешалось именовать себя только еврейским лекарем, — сказал ей: «То, что вам нужно, в аптеке не купишь. Это продается лишь в продуктовых магазинах, притом в мирное время. Я вам помочь не могу».

Нора выросла в обеспеченной русской семье и была намного образованнее, чем Рут. Мать она потеряла очень рано. Вдовый отец держал экономку-нееврейку, так называемую тетушку. Но и его уже не было в живых.

Нора по-прежнему жила в большой родительской квартире на Урбанштрассе. Ей оставили одну большую комнату, где собрали всю мебель ее родителей. В каждой из остальных комнат поселили по еврейской семье.

Тетушка до сих пор играла важную роль в жизни Норы. Их связывала весьма странная любовь-ненависть: тетушка, по-видимому, особа экзальтированная и истеричная, с одной стороны, называла Нору дочкой, обеспечивала питанием, а с другой — осыпала жуткой бранью.

Она сохранила ключ от квартиры на Урбанштрассе и порой среди ночи заявлялась к Норе в комнату. Когда девушка просыпалась, чувствуя, что кто-то стоит у ее постели, тетушка иной раз осыпала ее поцелуями. «Ты для меня все, — бормотала она тогда. — Ты дитя моего любимого, а стало быть, и мое». А иногда вместо поцелуев обрушивала на нее жуткую антисемитскую брань. Нора очень страдала от этой женщины.

Надо постараться все это запомнить

«Сделай такой фильм. Ты единственная из нас всех уцелеешь»

Мария Симон, урожденная Ялович, в 62 года. На мероприятии в культурном зале Восточноберлинской еврейской общины, 1984 год

Однажды Рут Хирш пригласила нас с Норой на день рождения. Отца очень ловко выпроводили на кухню, где мы вежливо с ним поздоровались. Он бормотал и бранился только себе под нос. Толстая больная мамаша Рут сидела рядом и не говорила ни слова.

Рут заранее предупредила, что у них очень тесно. Да уж, сущий кошмар. В крошечной комнатушке с очень высоким потолком штабелями громоздились шкафы. Там и жили эти трое. Лишь в середине помещения был узенький проход.

Кроме нас, в гости пришла так называемая кузина. Достали граммофон с трубой и принялись заводить допотопные шлягеры. Помню одну пластинку, незнакомую, типичную дребедень двадцатых годов: «Пластинки, черная маца, всяк знает вас и всяк имеет, пластинки, модная буза» — и так далее.

Все это запечатлелось в моей памяти как сцена из фильма — трескучий граммофон с противным еврейским шлягером и жуткое день-рожденное кофепитие. Кузина — страшуля, без слез не взглянешь, с толстыми ногами, вдобавок бесстыдница. Танцуя, она задирала юбку. Зрелище карикатурное, а вся обстановка настолько ужасная, что я подумала: «Надо постараться все это запомнить».

Мы с Норой украдкой переглядывались и снова отводили глаза, а через два часа попрощались. Уже одно то, что Рут вообще испекла картофельный пирог, поистине геройский поступок. Она не хотела говорить, но ненароком проболталась. Папаша ее закатил скандал, потому что остался-де без картошки. Словом, мы вежливо поблагодарили и ушли.

По улице мы с Норой шли молча, держась за руки. Немного погодя посмотрели друг на друга и быстро, почти без слов, решили, что ни словечком не станем осуждать пережитое. Ни словечка не скажем про ужасное окружение, про жутких так называемых родителей, про малосъедобный картофельный пирог, про невозможную музыку и скачущую толстуху кузину.

— Когда-нибудь потом надо бы снять фильм про то, как год от года меняется праздник дня рождения еврейской девушки, — сказала я. — Сперва показать Рут с ее нееврейскими соседками, в собственном доме, с множеством детей в саду. А затем с каждым годом все хуже: сперва на день рождения уже не приходят дети-христиане, а под конец показать семейство Хирш в их временном берлинском жилье.

— Ты что, с ума сошла? Кто станет снимать кино про день рождения Рут? — сказала Нора.

Я объяснила ей, что нынешнее страшное время кончится, все будет по-другому. И мы должны рассказать потомкам, что происходило в эти годы. Она остановилась и ответила:

— Я поняла, и ты права. Сделай такой фильм. Ты единственная из нас всех уцелеешь. Я и Рут — мы не выживем.

***

«Сделай такой фильм. Ты единственная из нас всех уцелеешь»

Освенцим

Рут Хирш (1921) — в 1943 году была депортирована в Освенцим.

Нора (Анна-Жоржетта) Шмилевич (1921) — в 1943 году была депортирована в Освенцим.

Источник

Следующая новость
Предыдущая новость

Евреев в ФРГ предупредили об опасности ношения кипы из-за участившихся нападений. Но канцлер Меркель обещает безопасность евреям Иностранцам запретили венчаться на греческом Родосе из-за британской пары, сделавшей эротическое фото на фоне часовни В Иерусалиме из-за протеста против нового налога закрыли Храм гроба Господня Прекрасный полет на воздушном шаре Юрист по вопросам бизнеса. Регистрация и реорганизация компаний

Православная лента