1
Илья Ярощук – единственный русский в истории, пожалуй, самой успешной профессиональной спортивной лиги мира – Национальной футбольной лиги (НФЛ, американский футбол). Он родился в США, никогда не жил в России, но прекрасно понимает культуру и свободно говорит по-русски. Почему его с братьями прозвали «русским фронтом», что дало общение с монахами монастыря в Джорданвилле, зачем наклеивать крест на форму перед выходом на поле и как вдохновить молодежь оставаться современными и счастливыми верующими людьми.
Илья Ярощук родился 1 августа 1964 года в городе Ютика (штат Нью-Йорк). В НФЛ выступал за команды St. Louis Cardinals (позднее – Phoenix Cardinals), Miami Dolphins, New England Patriots, тренировался с San Francisco 49ers.
В 1998 году был избран старостой Богоявленского прихода в Бостоне (штат Массачусетс), позднее возглавлял приходскую школу и заведовал строительным фондом прихода, преподает Закон Божий. В 2004 году рукоположен в чтецы первоиерархом Русской Зарубежной Церкви митрополитом Лавром.
– В понимании обычного русского человека американский футбол – не только жесткий вид спорта, но может быть, даже жестокий. Действительно ли это так?
– Все зависит от того, с чем сравнивать. Если, например, с боксом или с единоборствами ММА, где задача полностью отключить соперника или причинить ему сотрясение мозга, то американский футбол, конечно, менее жесткий. Но если говорить, предположим, о шахматах или бадминтоне, то это, естественно, другое дело.
Илья Ярощук в игре
Для меня футбол – уникальный вид спорта, в котором игроки – как будто военнослужащие: они исполняют свою роль в игре, как солдаты в бою, но это вовсе не означает, что в жизни им присуща жестокость. Конечно, можно сказать, что солдат охраняет свою страну, а футболист выходит на поле все-таки добровольно.
Я думаю, что все мальчики в детстве читают сказки о богатырях. Им надо было быть сильными, принимать решения, преодолевать боль и страдания, тренироваться и готовиться к битвам, заниматься стратегией. Все это присуще и американскому футболу, где большая роль отводится именно стратегии. Тренер, как генерал, вырабатывает план атаки и защиты. Да, иногда футболисты выглядят агрессивно, но все-таки это игра. Когда матч заканчивается, ты всю эту агрессию оставляешь на поле и возвращаешься в обычную жизнь.
На мой взгляд, американский футбол учит работать в команде. Ты должен помогать партнеру, чтобы выполнить розыгрыш, пронести мяч до итоговой зоны. Все это – через дисциплину, подготовку, стратегию. Я думаю, эта игра помогает человеку дружить, развивает характер.
Более того, я скажу, что быть христианином – близко к тому, чтобы быть хорошим спортсменом. Это требует такой же дисциплины, и если человек развивает ее в спорте, она может ему помочь и в духовном плане.
– Вы еще сравнивали американский футбол по интеллектуальному уровню даже с шахматами.
– Да, это как шахматы на поле. Каждая фигура на доске имеет свою роль, а шахматисты – как тренеры. Они знают все возможности своих фигур, понимают, какие ходы могут сделать, строят стратегию. А в футболе, если посмотреть на игроков, они даже по размеру различаются. Например, если в европейском футболе поставить в один ряд всю команду, все более или менее сходны в габаритах. У нас же отличия порой экстремальные – от громаднейшего «медведя» до очень ловкого и быстрого «зайца», и у них уникальные разные роли. Тренеру нужно играть в «шахматы»: «Я хочу поставить своего быстрого игрока против медленного у соперников». Или преодолеть сопротивление силой, или еще каким-то образом.
Я любил шахматы с детства. Отец играл против нас троих и все время нас обыгрывал. Футбол же мне был интересен своей стратегией и физической стороной. Там действительно нужно преодолеть страх: когда надеваешь шлем, наплечники, то чувствуешь себя воином, который сейчас выйдет на бой. Зато я на поле никогда не выходил без креста, он был приклеен к наплечникам. Иногда, конечно, мы получали травмы, но знали, что покалечить соперника – это не цель игры.
– Чем на поле крест помогал?
– Я еще жив (смеется). Кстати, перед игрой мы все становились на колено, и нас объединяла одна молитва. Вне зависимости от вероисповедания, мы читали «Отче наш» на английском языке. После этого я крестился и говорил: «Ну хорошо, теперь я готов состязаться». Наверное, это как-то связано и с тем, что в детстве у нас с братьями всегда было уважение ко всему богатырскому. Если вы посмотрите на картину трех богатырей Васнецова, у них шлем на голове, щит в руке, кольчуга. Мы хотели быть похожими на них.
– Кто из трех братьев кем из богатырей тогда был?
– Раз уж я Илья, да еще и старший, то просто по имени и возрасту, наверное, должен быть Муромцем. Младший, Алеша Попович – наверное, отец Александр, а Василию остается Добрыня Никитич.
– К тому моменту, когда вы трое решили заниматься футболом, ваш папа уже был протодиаконом. Мама вряд ли была привычна к таким мальчишеским играм. Как родители отнеслись к желанию трех сорванцов?
– Мама вообще не думала отпускать нас в американский футбол. Отец к этому относился более спокойно. В свое время он играл в волейбол и тренировал детскую команду по европейскому футболу. Мы там тоже играли, причем с более старшими детьми. Но однажды самый младший из нас – отец Александр – сказал папе, что хочет играть в американский футбол. Василий добавил, что ему тоже интересно попробовать. Я присоединился к ним и сказал: «Папа, это мой последний год в школе, и другой возможности попробовать у меня не будет».
Мы начали втроем уговаривать папу. Он согласился, но сказал, чтобы мы не волновали маму и играли аккуратно. У меня был довольно успешный дебют, я заработал почти все очки своей команды. В местной газете об этом написали статью. Когда мама пришла на работу, сотрудники стали ее поздравлять, а она не понимала, в чем дело. Дома они чуть-чуть поговорили с отцом «за закрытыми дверями», она выразила ему свое беспокойство, но в итоге сказала: «Хорошо, продолжайте, но если с вами что-то случится – это не из-за того, что я согласилась».
И только на последнюю игру сезона в школе, где представляют родителей, она наконец набралась храбрости и пришла на стадион. После этого что-то в ее отношении изменилось, она стала следить за нашими выступлениями, ездила на игры, когда мы выступали за университет штата Нью-Гемпшир. Потом уже по телевидению смотрела мои матчи на профессиональном уровне. Мама преодолела свой страх, хотя, наверное, нервничала, как все матери. Она понимала, что мы – мальчики, и спорт нам нужен. Без этого парни иногда начинают кутить, выплескивают агрессию. Мы ее оставляли на поле.
– Какие у вас самые яркие впечатления, связанные со спортивной карьерой?
– Дружба между игроками вне поля.
Если в монастыре монахи духовно объединены службой и молитвой, то в спорте такое единство постепенно настраивается между атлетами.
Я бы сказал, что футбола это касается особенно: там такая физическая нагрузка, ты настолько надеешься на то, что партнер так же, как и ты, выполнит свою работу, чтобы добиться успеха, столько серьезных тренировок. Это объединяет людей, и они продолжают дружить даже по окончании карьеры. Например, мы с другими ветеранами «Нью-Инглэнд Пэтриотс» по-прежнему встречаемся, устраиваем благотворительные акции. Это братство между нами уже навсегда, и это самое главное впечатление от карьеры.
И потом, в американском футболе тебе приходится преодолевать себя, чтобы получить место в команде. Я помню свои ощущения, когда в тренировочный лагерь приезжает 120 человек, и только 47 из них получат контракт. Помню свой первый лагерь в «Сент-Луисе»: температура была почти 40 градусов, влажность 98%, и ты тренируешься два раза в день в полном обмундировании, которое весит 12 килограмм. В итоге, когда тебя берут в состав, ты гордишься тем, чего достиг после семи недель изнурительной работы.
– Семь недель – почти как Великий пост.
– Я тоже подумал об этом. Здесь можно провести сравнение: христиане семь недель постятся, чтобы встретить в конце Пасху. Быть частью этого – как рай, в духовном смысле. В футболе то же самое, только в мирском, спортивном понимании: ты работаешь, трудишься, определяешь свои слабости. Атлеты в этом плане сродни монахам: одни понимают, что нужно сделать, чтобы стать лучшим игроком, другие – лучшим христианином.
Однажды отец Киприан (Пыжов) расписывал храм у нас в Ютике и приехал к нам домой, когда мы с братьями как раз готовились к сезону и поднимали гири в подвале. Он посмотрел на нас и сказал: «Мальчики, не смущайтесь, я просто спустился понаблюдать, чем вы здесь занимаетесь».
Мы продолжили, он молча постоял 15 минут, а потом произнес слова, которые я помню до сих пор: «Если бы вы подвизались в молитве так, как вы подвизаетесь в этих упражнениях, то стали бы святыми».
Он ведь правду сказал: если человек будет прикладывать в молитве такие усилия, какие атлет прикладывает в подготовке к футбольному сезону, у него был бы великий духовный успех.
Когда в монастыре на службе приходится стоять по 8-9 часов, я вспоминаю слова отца Киприана, который наставлял нас быть «духовными атлетами», работать над собой в духовном плане. И сейчас в моей жизни духовная сторона становится важнее, чем спортивная. Но та дисциплина, к которой мы с братьями привыкли в футболе, помогает нам в этом.
– Американцам произносить ваши имя и фамилию не очень просто. Вы не думали их упростить, как это делают многие?
– Когда я был маленьким, менять паспортные данные было непросто, и мы оставили все как есть. Мы гордимся нашей фамилией. Конечно, американцам трудно ее произносить, они «борются» с ней. Но я так думаю: если у тебя сложное имя, тебе нужно работать более серьезно, чтобы оно стало известным. Зато есть к чему стремиться.
– Стать известным удалось?
– В спортивном плане, конечно, удалось. О нашей семье, о наших с братьями успехах в футболе много писали. Так что теперь все знают, что Ярощук – это «русский фронт».
– Расскажите, как появился «русский фронт»?
– Нас трое: я на полтора года старше Василия, а он на год старше отца Александра. Изначально отца Александра (это он теперь протодиакон, а тогда был просто Александром) очень хотел подписать на спортивную стипендию Сиракузский университет, где одна из лучших студенческих команд по американскому футболу. Но мы с Василием одновременно собрались в университет штата Нью-Гемпшир, и он поехал вместе с нами. Там один из тренеров ему сказал: если ты приедешь сюда, у нас будет «русский фронт». Это название всем как-то понравилось. Оно осталось за нами даже после того, как братья завершили карьеру. А еще нас иногда называли «железным занавесом».
– Ваша мама родом из Псковской области в России, папа из-под белорусского Бреста, вы родились в Америке. Кем вы себя считаете – русским, русским американцем, белорусом?
– Мой отец никогда не разделял русских, белорусов, украинцев. Для нас это – старая Русь, и мы всегда считали себя русскими. Это в политике сейчас разделяют Украину, Белоруссию и Россию, но в духовном плане мы все – русские православные.
– Как ваша семья попала в США? Насколько я знаю, путь был не совсем прямой: папа, например, даже в Марокко пожил.
– После войны семья отца через Германию и Францию добралась до Марокко, где они жили 11 лет. В 1958 году уже эмигрировали в Америку, поселились в нью-йоркском Бруклине.
– Почему они были вынуждены уехать из Советского Союза?
– Из-за гонений на православие. А поскольку мои прародители были верующими, они искали место, где можно было бы более свободно и безопасно исповедовать свою веру.
– В Америке они нашли такое место?
– Да. Мы благодарны Америке за то, что она всегда была – и надеюсь, будет впредь – страной, которая давала всем возможность свободно исповедовать свою веру.
– Для США православие – далеко не основная религия. Вы не сталкивались с удивлением, непониманием традиций?
– Я слышал, что даже сейчас русских православных в этой стране максимум 1 или 2 процента с учетом новой волны эмиграции. Во времена моего детства нас было еще меньше. Конечно, все наши праздники, обряды, культура были для всех чем-то странным. Например, наши родители всегда помогали нам воздерживаться от участия в Хеллоуине. Когда вся страна праздновала Рождество, иногда находило такое чувство, что только мы такие изолированные – несколько русских семей в нашем городе Ютика на севере штата Нью-Йорк отмечали праздник в другой день. У православных есть несколько постов в году, посты по средам и пятницам – а все на нас смотрят, и им непонятно – сколько же можно поститься. В какой-то степени это отделило нас от американцев. Мы не могли полностью погрузиться в американскую культуру, потому что у нас было столько уникально-русско-православного.
У меня было как будто две жизни: в одной я жил среди знакомых американцев, общался с ними по школьным делам, по спорту, по другим мирским вопросам. Но кроме этого у меня была духовная жизнь, которая была полностью отделена от Америки.
Хоть большинство американцев – христиане, и что-то общее у нас с ними все-таки есть, но основы отличались друг от друга.
– Ваши американские друзья это понимали?
– Те, кого мы считаем друзьями, понимали. Для них это все равно было странно, им нужно было объяснять, но они уважали нашу религию, понимали, что в ней нужно серьезно подвизаться. Без этого они, вероятно, не были бы нашими друзьями.
– Вы многих своих друзей таким образом обратили в православие?
– Мой лучший друг в университете, Стивен Дюбуа, играл с нами в футбол и видел, что весной, когда подходила Страстная неделя, мы с братьями отпрашивались у главного тренера, чтобы поехать в Свято-Троицкий монастырь в Джорданвилле. Он удивлялся и даже немножко ревновал: дескать, им не нужно тренироваться и страдать, как страдают все. Как-то раз я ему шутя сказал: поехали с нами. И он поехал, когда уже закончил играть за университет, провел с нами Страстную неделю и встретил Пасху в монастыре.
После этого Стивен сказал: то, что вы здесь проходите, сколько усилий прикладываете, сколько молитесь, посещаете богослужения – это труднее, чем самые жесткие тренировки. Так он познакомился с православием, начал задавать многие вопросы, а потом крестился там же, в Джорданвилле. Мой отец стал его крестным отцом. Позднее Стивен встретил русскую девушку в Сан-Франциско, в соборе во имя иконы «Всех скорбящих радость», где был погребен тогда еще не прославленный святитель Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский. Они повенчались и теперь живут в Калифорнии.
– Вы практически выросли в Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле, который называют русской Зарубежной лаврой. Какие у вас воспоминания детства, связанные с ним?
– На нас производили огромное впечатление монахи, которые там жили. Сейчас я понимаю, что это были особые люди. Они были настолько духовно воспитаны и преданы своей вере, создали обитель из ничего, там ничего не было до них – обычные поля, фермы. Они были настолько пропитаны благодатью Божией, что Он благословил их создать такой монастырь. Это просто чудо.
Свято-Троицкий монастырь в Джорданвилле. Фото: Wikipedia
Я помню, что у всех монахов были свои послушания. Например, отец Киприан (Пыжов) писал иконы, иногда он показывал нам, как работает. Отец Владимир работал в канцелярии, и к нему мы тоже приходили. Отец Игнатий печатал книги, отец Иов занимался сельским хозяйством, и мы ездили на тракторах с ним, в поле собирали зерно, сено. Мы ходили на пасеку и там работали с отцом Иннокентием. Все эти люди показывали нам свое ремесло и одновременно давали поучения не только о Законе Божием, но и о природе, о том, как это все связано с Богом и как важно работать. Они показывали нам пример, это было совершенно особенное образование.
– Чему вы научились в детстве у джорданвилльских монахов?
– Во-первых, просить у Бога помощи во всем. Научился молитве, пониманию ее силы, тому, как важно воздерживаться от всяких соблазнов. Если человек грешит против своей плоти, она постепенно начинает разлагать порядок его жизни. Это главный урок, который они мне дали.
Илья Ярощук, семья с владыкой Лавром
– Когда дела в спорте не ладились, вы за духовной помощью обращались?
– В какой-то степени я воспринимал это как волю Божию. Кстати, я верю, что моя карьера тоже завершилась во многом благодаря этому. Команда «Сан-Франциско», сильнейшая на тот момент в НФЛ, несколько раз вызывала меня на просмотр. Когда это произошло впервые, мы встретились с моим другом Петром Лукьяновым, сыном Николая Лукьянова – в то время ключаря собора в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость». Я попросил его отвезти меня прямо из аэропорта в храм, чтобы поставить свечу Иоанну Шанхайскому и Сан-Францисскому, который еще не был прославлен и был погребен под алтарем. После трех дней тренировок тренер сказал, что им нужен игрок другого амплуа. Я уехал, играл в других командах.
Потом «Сан-Франциско» вызывает меня вновь. Я прилетаю, снова ставлю свечу владыке Иоанну, мне снова говорят примерно то же самое и предлагают подождать некоторое время – на случай травмы кого-то из игроков. Сезон прошел, они выиграли чемпионат, после чего вновь позвали меня. Я опять ставлю свечу владыке, но уже начинаю думать: «Владыка, может быть, я очень грешен или ты недоволен мной, и когда я прихожу на благословение к тебе, отправляешь меня домой». Но и тогда произошло то же самое. И я понял, что после 6 лет выступлений пора мне заканчивать. Теперь, вспоминая все это, сколько соблазнов было, как я начинал скользить в дисциплине и вере, гордиться своей популярностью, я понимаю, что, возможно, святой Иоанн таким образом сказал: «Если ты приходишь ко мне за благословением, мне не важно, каким ты будешь спортсменом. Будет хуже, если ради этого ты погубишь свою душу».
– Ваш брат Василий, как я слышал, получил особое благословение от владыки Иоанна?
– Он нашел жену. Когда владыка еще не был прославлен, люди клали записки с прошениями под его митру, которая лежала на его усыпальнице. Василий рассказал, что попросил владыку помочь найти подходящую супругу. Через неделю священник Евгений Бурбело, который потом стал архидиаконом Зарубежной Церкви, тоже поехал в Сан-Франциско, и его дочь Катя попросила положить владыке Иоанну записку. Еще через шесть недель, на Троицу, она и мой брат встретились в монастыре в Джорданвилле, и через шесть месяцев он сделал ей предложение, а еще через полгода они обвенчались. Отец Евгений был тогда протодиаконом, и наш папа – тоже. Это была свадьба детей двух протодиаконов.
– В итоге завершили карьеру вы в «Нью-Инглэнд Пэтриотс», осели в Бостоне. Могли бы вы рассказать о благотворительных проектах, в которых участвуете вместе с другими ветеранами «Патриотов»?
– Мы стараемся помогать различным больницам и детям, которые страдают тяжелыми заболеваниями, приносим им разные подарки. Мы же для них являемся героями, своего рода американскими богатырями. Они буквально сияют, узнают нас. А мы стараемся их поддержать и настроить на бой с недугом. Кроме того, работаем с ветеранами боевых действий, которые возвращаются домой покалеченными. Я их, например, благодарю за то, что могу здесь свободно жить и исповедовать православие. Еще мы помогаем нуждающимся, раздаем еду на бесплатной кухне, участвуем в благотворительных аукционах.
– В 2004 году вас в чтецы рукоположил первоиерарх РПЦЗ, митрополит Лавр. Как это было?
– В то время я преподавал Закон Божий в нашей приходской школе, был старостой и даже не думал о том, чтобы быть чтецом. Я посоветовал нашему отцу-настоятелю одного кандидата в чтецы. Батюшка мне тогда сказал: и тебя мы тоже посвятим. Для меня это был сюрприз. Когда тебе выдают подрясник, он становится твоей формой, ты сознаешь себя частью команды, и пускай ты еще не священник, но уже не хочешь подорвать у верующих авторитет клира. Ты понимаешь, что не можешь лениться и пропускать службы. И я до сих пор работаю над собой, чувствую, что еще не врос в эту форму, и надеюсь врасти.
– Вы ведь были директором приходской школы?
– Недавно я передал эту должность нашему молодому протодиакону отцу Виктору Ганцеву. У нас было расширение храма, и настоятель попросил меня заведовать сбором средств. Каждая из этих должностей занимает много внимания, и честно совмещать эти обязанности невозможно. Моя роль в приходе постоянно меняется. Сначала я был старостой, потом – преподавателем Закона Божия, директором школы, дальше – стал чтецом. Стараюсь таким образом служить Богу и приходу.
– Как современные дети в США, которых вы учите, воспринимают православие?
– У нас занимаются ребята от 4 до 14 лет. Они все впитывают, как губки, внимательно слушают. И только в подростковом возрасте некоторые начинают поддаваться влиянию неправославных одноклассников. Тогда во всех приходах начинается борьба за молодежь, чтобы она оставалась в православии. Мы стараемся заниматься и с ними. У нас в США ежегодно проводится съезд православной молодежи святого Германа Аляскинского, Кстати, в декабре мы принимаем этот съезд в Бостоне, и я буду помогать нашему приходу его устраивать.
Илья Ярощук с детьми приходской школы
Специально для молодых создан летний Серафимовский лагерь: ребята едут в Пенсильванию, общаются друг с другом. Остаются и многие другие мероприятия, которые существовали еще в те времена, когда я был подростком. Мои дочери Татьяна и Раиса уже прошли школу, и сейчас мы стараемся их втянуть в жизнь прихода, чтобы они пели на хорах, помогали сестричеству.
Мальчиков зовем прислуживать на богослужениях, участвовать в приходском братстве. За это поколение у нас идет борьба, потому что у них много соблазнов. Когда они нам рассказывают, какое мировоззрение им навязывают в университетах, становится очень страшно.
Я надеюсь вдохновить молодых, чтобы они знали, что можно быть и спортсменами, и счастливыми в миру, но это не значит, что нужно предавать свою православную веру. Ведь она является основой всего. Человек, крепкий в вере, пройдет все испытания в жизни.
Дмитрий Злодорев
Вашингтон
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML