2
«Я знала, что подростковый возраст есть и что он разный. Я не смогла отследить период, когда начался мой кошмар. Все было постепенно. Например, мне стала нравиться не попса, а громкий рок. Потом я начала красить волосы в разные цвета и начала общаться с людьми, которых сейчас даже знать не хочу. Я ощущала себя яркой, красивой, интересной». Сейчас, в 18 лет, Кристина считает, что больница спасла ее.
С папой у мамы отношения были всегда не очень хорошие. Они развелись, когда мне было 6 лет, но продолжали жить в одной квартире. Случались ссоры и постоянные предъявы. В мой подростковый период это все усилилось, был просто кошмар. Отец меня не понимал, мама пыталась, но не могла в тот момент. Именно от родителей зависит состояние ребенка, а мама тогда была направлена только на себя.
Родители не могли понять, что я хотела быть взрослой. Мне не хватало внимания, хотелось, чтобы пожалели, а с этим было туго. “Доченька, любимая, что с тобой?” – как-то так. Может, поэтому я начала вести себя так экстравагантно. Прямо я об этих желаниях не говорила. Если бы я могла сказать про внимание и мама меня поняла, ничего бы не было. А я еще чувствовала, что меня не поймут.
Способов привлечь внимания у меня было много. Я пропускала школу. Но не прогуливала. У меня болела голова, живот, меня рвало. Один раз в неделю ходила, потом неделю не ходила. 80% уроков было пропущено. Мое тело мне помогало, это была чистая психосоматика.
Потом начались порезы, месяцев шесть я себя резала. Идею взяла в интернете. Когда тебе грустно, ты ищешь депрессивные записи, читаешь отрывки из книг, погружаешься в какие-то картинки. Самая популярная: женщина с темными волосами под водой пускает пузыри и надпись: “Ты никому не нужна”. Люди постят свои порезанные запястья с подписью “Сегодня мне стало лучше”, и ты думаешь, а может, тоже попробовать.
Я шла за лезвием, приходила домой и резала руки, не слишком глубоко. И потом перевязывала руку, чтобы не занести инфекцию. Ты же себя все равно любишь и не хочешь отправиться на тот свет на самом деле. Я чувствовала облегчение, будто пустила себе зараженную кровь. Сидела и наслаждалась.
Мама увидела в самый первый раз. И страшно было, потому что ничего не было. Мы просто поговорили, я пообещала, что больше так делать не буду. Я видела, что она волновалась. Я рада, что от нее не было агрессии. Но она слишком поздно спохватилась. Ты не будешь? Не буду. Обещаешь? Обещаю. И потом все по новой. Я считаю, что она сразу же должна была отвести меня к психотерапевту.
***
Началось все с маленького порезика, а закончилось тем, что на руке не было живого места. Не знаю, могла ли мама меня остановить. Я уже начала меняться и родителей не воспринимала.
Я перестала выходить из дома. Запиралась в своей комнате. Ночных гулянок не было, наркотики я тоже не принимала. Я сидела в интернете. Ко мне постоянно добавлялись незнакомые люди без имен и фотографий. Чаще всего они жили неизвестно где, далеко.
В интернете нельзя узнать человека. Дружба строится на встречах, общих воспоминаниях. Мы даже не могли сказать: “А помнишь, мы ходили туда-то”, потому что мы никуда не ходили. Это было постоянное поддержание тем, которые в конце концов наскучивают.
Анорексики в сети ищут друзей, чтобы похудеть, суицидники, чтобы вместе убиться. Мы обменивались фотографиями порезов, мыслями о самоубийстве, депрессивными фильмами, даже планировали двойной суицид.
Сейчас я пользуюсь сетью ограниченно, а раньше я интернетом жила, у меня там были лучшие друзья. Но как практика показала, это не друзья. У меня был очень хороший друг, с которым мы много общались, а потом я узнала, что этот человек не тот, за кого себя выдает.
Он сказал, что ему 17 или 18, и это было для меня, 13-летней, очень круто. Общались мы два с половиной года. Такой принц на белом коне ко мне прискакал. Писал, что живет в Швейцарии, и у него умерла девушка, бросившись со скалы. Я стала подозревать, что все это неправда. Но хотелось верить в сказку, тем более, мы обсуждали книги, анализировали их, ни с кем больше я так не общалась.
Это оказалась девушка, одного со мной возраста, которая живет в Краснодаре. Она сама мне призналась, сказав, что в тот момент ей нужно было пожить в другом человеке. Возводить воздушные замки легко, а ломать их сложно, как сказал Бисмарк. Сказка моя разрушилась, и слава Богу, что это был не мужик, который бы за мной следил.
***
У нас было всегда много таблеток дома. Я брала изо всех коробок по одной, набрался стакан. И я, идиотка такая, брала горсть и выпивала. Жуткий коктейль из таблеток. Чаще всего меня рвало, но взрослые не замечали, я хорошо прятала.
Однажды мама нашла эту чашку, наполовину пустую. Она просто офигела, и вместе с чашкой это все улетело. Она спросила меня, зачем, я тогда наврала, что мне просто нравилось высыпать и смотреть на них.
Я многого ей не говорила. Например, что у меня была подруга из соседнего подъезда, у которой семья не очень. Мы сейчас не общаемся, сейчас она совсем снаркоманилась. У нее дома было много алкоголя, и за ним не следили. Один раз она взяла алкоголь и мы выпили очень много, а потом за гаражами я еще запила вином таблетки, которые можно найти в любой аптеке, но сразу упаковку. Это дало просто убойный эффект.
Мы пошли к ней посидеть после этого, чтобы сбить запах. В конце концов, я говорю: “Слушай, я пойду”. “Ты куда? Тебя мать убьет”. Я говорю: не, нормально. У нас состоялся разговор, где я, с кем и почему не в школе. А ближе к ночи мне стало совсем плохо, было очень высокое давление, вызвали скорую, меня рвало направо и налево.
Меня привезли и спросили, в чем дело. Я сказала, что много выпила. Меня капали две недели, и первые дни давление не проходило. О таблетках я промолчала, боялась. Я лежала и думала, блин, мне сейчас накапают что-то, и меня тут паралич разобьет. А сказать было страшно. Слава Богу, капали меня чем-то безобидным. А маме я об этом рассказала только через месяц после того, как меня положили в психиатрическую больницу.
Меня выписали из токсикологии, прошло полторы недели, я опять себя порезала. И в один момент пришло озарение. Я поняла, что хочу еще пожить. Я ненавидела себя, злилась на себя, всю подростковую агрессию направляла на себя. Я пришла к маме и попросила положить меня в психиатрическую больницу. Она долго думала, но потом согласилась.
***
Если ребенок делает себе плохо такими способами, его надо класть в психиатрическую больницу. Как можно быстрее. Меня положили, я считаю, поздно. Я резалась весь учебный год, а в больницу попала только весной.
Я с собой все взяла, и ноут, и планшет, и электронную книжку. У меня все отобрали. Можно было зубную щетку, трусы, расческу, и все. Я очень надеялась, что ту робу, в которую меня одели, они хорошо стирают. Первый день был самым страшным. Ты лежишь на застеленной кровати в комнате с белыми стенами, белым потолком, маленьким окошком, и делать тебе нечего.
У нас несколько раз была групповая терапия, это было здорово, нас было 4 девочки. Сначала я думала, что же я наделала, зачем я тут, но потом было даже весело. Бесили только запреты. И отношение некоторых медсестер. Но дисциплина помогает. Если бы нас не дрессировали, как собак, мы бы все уже покончили с собой.
У нас была девочка, которая все время решала математические задачи. Она решила свыше 2000 задач. То есть каждый занимался тем, что ему нравится. Я изводила бумагу на оригами, мне родители привозили тоннами. Я делала это постоянно, еще много рисовала.
Когда меня положили, родители попросили пароль от телефона, я дала. Они все прочитали, приехали вот с такими глазами, а потом абсолютно все удалили из ВК. Я никого не могла теперь найти. И я считаю, что это было правильно. Эти страшные переписки тянули меня в прошлое.
Кстати, когда мне становилось лучше, я бросала прежнюю страницу в сети и заводила новую. Не знаю, зачем я это делала. Мне не хотелось общаться с теми людьми, а фотографии удалить и записи было сложно. В итоге у меня получилось 8 страниц.
Столько мне всего дала больница, что и оценить нельзя. Меня в каком-то смысле даже спасли. Я начала меняться в лучшую сторону. А у папы начались приступы агрессии, он серьезно выходил из себя. Сразу же после выхода из больницы мы с мамой все-таки сбежали от папы на съемную квартиру.
***
Я вышла из больницы другим человеком, мне больше не хотелось себя убивать. Больница меня спасла от самоубийства, но никто меня не спасал от родителей, которые не изменились сразу же. Потребовалось много времени, чтобы у нас с отцом начались хотя бы какие-то отношения.
Я почувствовала себя совсем взрослой. Одевалась во все черное, и платье и колготки. Даже если солнце и +30. Продолжала красить волосы в разные цвета.
В школе мне сказали: “Ты вылетишь”, причем очень зло. Я звонила маме, плакала, не знала, что мне делать. И тогда я хотела себя порезать. Мама сказала: “Не смей этого делать. Нет ничего важнее жизни”. И я ее поняла. Что все решаемо. И снова втягивать себя в это я не хочу. Я специально приняла одну таблетку снотворного, чтобы поспать. Это был переломный момент. Я вернула волосам прежний цвет. Выбрала себе для сдачи экзаменов английский и обществознание. Начала усиленно заниматься.
Я стала учиться, не спала, чтобы все успеть. Я стала себя больше принимать. Я была очень закрыта, у меня было запаролено все, после больницы у меня все открыто. Мне сейчас нечего скрывать. Когда мне запрещали пить, я пила за гаражами. А сейчас даже не хочется.
Я теперь не такой закрытый камушек. Мне уже не страшно сказать маме, что не хватает ее поддержки. Если у меня болит живот, а я понимаю, что причина не в нем, я прошу пожалеть меня, так и говорю. Я сообщаю ей о своих чувствах, и она жалеет меня. Сейчас мы можем сесть на кухне и говорить по три часа. Но я до конца не пережила то, что нашей счастливой семьи, которая была у меня в 5 лет, больше нет.
Родители должны меняться в первую очередь, но и подростку важно осознать свою обиду, прожить ее, сказать родителям честно о чувствах, даже если ненавидит. Так и сказать, что я вас ненавижу, но при этом очень сильно люблю. Но все равно ребенок меняется всегда вслед за взрослым.
Записала Валерия Дикарева
Автобус на Струги опаздывает на полчаса, потом на час. Потому что еще не приехал из рейса: на Петербургском шоссе гигантские пробки. Можно — но скучно — ждать в зале ожидания автовокзала, можно — но холодно — стоять на перронах. Ноябрь — месяц, когда смешные для зимы минус два пронизывают до костей, когда солнца не только нет, но и еще пару месяцев не будет. И автобус вот опаздывает. Впрочем, если бы он опаздывал тогда — 11 ноября 2016 года — в этот час Денис и Катя могли бы еще раз все обдумать.
Но автобус не опоздал.
Выученная суровость
Денису и Кате посвящается
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML