10
От «ах, он так влюблен, предложил руку и сердце на втором свидании, мужчина – мечта!» – до «ты эту кофточку не надевай, а то все прозрачное» и «подруг не води, и мама пусть реже бывает». А потом быстро появляются дети – и куда ты с подводной лодки теперь денешься? Истории женщин, попросивших убежища от своих мужей, рассказывает директор кризисного центра «Китеж» Алена Ельцова.
В небольшом двухэтажном здании могут жить не больше 12 женщин, не считая детей. Несколько спален, кухня, уборная, кабинет администрации и подсобка. С порога слышен детский смех и возня, из кухни доносится запах кофе и шум воды, бегущей по немытой посуде.
Здание убежища «Китеж» прячется среди коттеджей и дачных домиков, совсем не бросаясь в глаза. Из окон виден храм. Здесь уютно и безопасно. В этом временном пристанище можно выдохнуть.
Нас встречает администратор. Она встречает и провожает всех, кто входит в этот дом. Она же вызывает полицию, скорую, помогает с документами, договаривается о приезде психолога, организует быт постоялиц, составляя расписание готовки на кухне, занятий детей и даже походов в магазин. На ходу, извиняясь, что не может уделить время, бросает: «У нас тут как на передовой. То конфликты между женщинами улаживаю, то за сантехником бегу. Вон опять, кран течет и слив засорился».
Они приезжают в Москву из бывших советских республик, выходят замуж, рожают детей. Живут, как все, в этом огромном многомиллионном городе. Работают ландшафтными дизайнерами и юристами, бухгалтерами и менеджерами крупных проектов, да просто воспитывают детей.
Но однажды сил терпеть побои и издевательства мужа не остается, и тогда… им некуда идти. У одной – двоюродная тетка в Волгограде, у другой – за плечами детдом, у третьей – родня в украинской деревне, где совсем не ждут. Вернется, нечем будет гордиться. «Оставайся в Москве и терпи, доча», – пишет мать.
– Алена, убежище – это место, куда пришел и выдохнул, а у вас здесь конфликты, передовая?
– Конфликты – следствие посттравматического синдрома. Представьте, человек испытывает неприятную боль оттого, что заноза торчит из ноги и он всякий раз цепляется ею. Есть слова-триггеры, за них травмированный насилием цепляется, как за ту самую занозу. Беда в том, что у нас нет словаря этих триггеров. Для каждого слова разные.
Если человек с травмой чувствует, что его кто-то вновь пытается подчинить, это становится пусковым механизмом. Действия, жеста, малейшего повода достаточно, чтобы случился «взрыв».
Я вам говорю, что это мои макароны. А вы отвечаете, что ваши.
Факт пребывания в убежище для женщины уже травмирующий. Плюс каждый из нас (это касается мужчин и женщин в равной степени) владеет привычным типом манипуляций: молчание, истерика, колкости и упреки, хлопанье дверьми. Едва собравшись в группу, люди начинают выстраивать иерархию, так происходит в любом коллективе.
Если женщина росла в детдоме или сидела в тюрьме, то стремление установить контроль над всеми – привычный для нее способ выживания. Однажды у нас жили две детдомовские женщины. Они боролись за власть нон-стоп.
Конфликты – явление временное. Рано или поздно люди притираются, начинают жить мирно, по очереди сидеть с детьми, готовить пироги на всех, накрывать общий праздничный стол.
Наш центр работает пять лет. Как убежище – четыре. Через нас прошли сотни женщин. То и дело я и коллеги ловим себя на мысли, что вот, наконец, собрали в копилку все типы случаев, все выходы из конфликтных ситуаций. Но нет. Каждый раз приходится учиться заново. Нет ни повторяющихся ситуаций, ни стандартных выходов из них.
Взаимодействие с клиентами в «Китеже» регламентировано. Не перезванивать после обращения. Связь односторонняя и по запросу. Не навязывать услуг. Не давать советов: «руки в ноги и беги». Их функция – информировать о перспективах, рассказать о возможностях и помощи, которую «Китеж» готов предоставить, если есть воля пострадавшей. Женщина на том конце провода может выслушать и сказать: «Ладно. Спасибо». А потом повесить трубку.
Часто в центр приезжают многодетные женщины. Однако (это касается традиционных патриархальных семей, где уход из семьи матери осуждается единоверцами) они возвращаются по первому звонку мужа.
Забрать всех детей никогда не получается, поэтому мужчине достаточно прислать фотографию плачущего или покрывшегося диатезом ребенка, как женщина, еще вчера клявшаяся, что не вернется, несется на всех парах. Дети – главное средство манипуляции абьюзеров.
– Женщины без детей обращаются?
– Редко. Одна на 15 человек. Женщина без детей мобильна. Может уйти к родным, подруге, работать, снимать место в хостеле. Обычно к нам обращаются женщины без прописки, не москвички, граждане бывших советских республик. С детьми.
Москвичей направляем в большой государственный кризисный центр в Дубках, который работает в рамках 442-го федерального закона. В его штате сто человек и государственное финансирование.
В «Китеже» нас пятеро: психолог, два администратора, директор, бухгалтер. Волонтеры по возможности.
По нашему опыту, первый акт насилия случается в ситуации максимальной уязвимости, когда женщина либо беременна, либо у нее грудной ребенок.
Домашнее насилие всегда развивается по схеме и никогда на пустом месте. Поэтому женщины без детей – исключительный случай.
У Алены есть секретная папка. Большая и толстая. В ней – типичные истории женщин, оказавшихся в «Китеже». Папку Алена показывает спонсорам, на деньги которых (а еще на разовые пожертвования) существует убежище.
Марина – симпатичная молодая женщина. Приехала с Украины. В 19 лет вышла замуж, родила двоих детей. Не работала. Десять лет жила за мужем, как за каменной стеной. Вот в Сочи началась олимпийская стройка. Муж уехал на заработки. Завел знакомства, начал употреблять психоактивные вещества. Наследственность подкачала. Склонность к алкоголизму и наркомании сделала свое дело.
Однажды он сел за руль, употребив наркотик. Превысил скорость, выжав максимум из автомобиля, лишился прав, вылетел с работы. Начал искать причину произошедшего. И нашел. В жене. Кто же еще повинен во всех его неудачах? Сначала ограничивался придирками, потом стал уничтожать физически. Дошло до полиции. Одно, второе, третье заявление. Всякий раз Марина, жалея супруга, их забирала.
Однажды спряталась у свекра. Тот тоже попал под горячую руку сына и также забрал заявление из полиции. Женщина пряталась у подруг, знакомых, в приюте Ольги Пивоваровой в Ростове-на-Дону. Муж всякий раз ее вычислял. Бил окна, выламывал двери. Но как бы шумно ни проходили конфликты, каждый раз они заканчивались примирением сторон.
Ни одно уголовного дело до суда доведено не было. Муж приходил с повинной, обещая Марине не браться за старое, рисовал радужную картину счастливой семейной жизни. Она верила, прощала, возвращалась.
В «Китеже» оказалась после серьезной травмы. Спасаясь очередной раз от побоев, выпрыгнула в окно со второго этажа, сломала ногу. Убежать удалось вместе с десятилетней дочерью. Младшая осталась с мужем.
Полгода Марина жила в убежище, тщетно пытаясь добиться возврата пятилетнего ребенка. Органы опеки не видели ничего предосудительного в том, что маленькая девочка живет с отцом-наркоманом. Родительских прав его никто не лишал.
Вместе с юристами «Китежа» Марина не раз обращалась в полицию и прокуратуру, в опеку и в комитет по делам несовершеннолетних. Но туда же с той же периодичностью обращался и муж, сообщая: «супруга выкрала старшую дочь, живет с ней в публичном доме, теперь хочет выкрасть еще и младшую».
Прожив в России десять лет, женщина не получила гражданства. Да и зачем оно ей, раз она не работала, а занималась детьми. О том, как бесправна, Марина узнала, обратившись в очередной раз в опеку. «Дети ваши – граждане России, вы – гражданка иностранного государства. Если не прекратите нас донимать, депортируем, причем без детей», – услышала она от сотрудницы опеки.
Муж нашел Марину и в «Китеже». Дозвонился, пообещал отдать ребенка. Едва Марина переступила порог квартиры, вызвал полицию, обвинил жену в попытке похищения дочери. В полиции женщина провела сутки. Ее жестикуляция, нежелание общаться органами правопорядка были восприняты как сопротивление сотрудникам при исполнении. Сутки женщину держали в отделении полиции Зеленограда. Юрист «Китежа» нашел ее там избитую и подавленную.
Марина добивалась изъятия детей у мужа полтора года. Сейчас она снимает жилье. Дети ходят в сад и школу. Она получила вид на жительство, работает. Без помощи посторонних лиц сколько бы она протянула?
Алена Ельцова
– Сколько вообще живут в вашем убежище?
– Марина жила 9 месяцев. Это исключительный случай. Обычно не больше шести, в среднем – два-три месяца.
–Почему?
– Полгода – стандарт для государственных кризисных центров. Мы убедились, что это слишком много. Если человек приходит и слышит: «вот тебе комната, живи полгода на всем готовом», он, привыкший, что за него вообще все в жизни решают (домашнее насилие предполагает подчинение абьюзеру), садится и складывает ручки.
Решили давать удочку, а не кормить рыбой. Заключаем договор поэтапно. Если первые две недели женщина соблюдает правила внутреннего распорядка: не курит, не пьет, детей не бьет, то договор продляем.
– Мамы в убежище бьют детей?
– У нас была женщина, которую муж регулярно и сильно бил по голове. Сам, кстати, сотрудник полиции. На ее снимках МРТ были заметны следы многочисленных гематом. Побои мужа трансформировались у нее в дичайшую агрессию. Она постоянно со всеми скандалила.
Однажды ее ребенок, мальчик трех лет, сидя на диване, перевесился через подлокотник. Она тут же кинулась с криками и кулаками: «Ты что, сейчас упадешь!» Мы бросились отнимать ребенка, едва остановили. Да лучше бы он упал, чем так его избивать.
В другой раз была многодетная мама с пятью детьми. Много лет она жила в Швеции, куда сбежала от сожителя, который, ни много ни мало, участвовал в террористических акциях. Он нашел ее, преследовал.
На этом фоне у нее дебютировало психическое расстройство. Власти Швеции изъяли у нее детей. Их поместили в фостерные (профессиональные приемные) семьи. Ее саму отправили на лечение в психиатрическую клинику. Спустя два года депортировали. Привезли в аэропорт не только ее, но всех пятерых детей, которых она не видела несколько лет. Маму дети, конечно, не узнали. Дети, кстати, тихие и спокойные. Я таких вообще впервые видела. Теперь представьте состояние человека, который два года пил тяжелые психотропные препараты. Эта семья оказалась у нас в убежище.
Однажды женщина врывается ко мне в кабинет с криком: «Алена, держи меня! Не могу, сейчас начну их бить. Я их НЕ ПОНИМАЮ. Говорят по-шведски, не едят что готовлю…»
Мы пригласили к ней психолога. Вызывали представителя КДН (Комитет по делам несовершеннолетних). Объяснили, что она имеет все шансы лишиться детей. И она сдержалась. Но в России, кстати, бить детей по сути разрешено, ведь мера битья не установлена.
Были у нас женщины и довольно низкого социального статуса. С детства их самих дубасили родные и близкие. Для них ударить – норма, правило, единственный способ воспитания.
Если женщины себя ведут в нашем убежище неадекватно, мы тут же прекращаем контракт.
– Срок пребывания все-таки небольшой. С чем это связано?
– К нам приходят люди с очень разными запросами. Одни – пересидеть и с мыслями собраться, другие – сделать документы. Третьи, у кого есть жилье в провинции – заработать денег, чтобы туда выбраться.
– У вас живет ландшафтный дизайнер, юрист, педагог, неужели у людей с такими профессиями нет документов?
– Это довольно типично, когда мужья сознательно уничтожают документы жен. У нас была женщина, которая три года жила взаперти. Супруг ее не выпускал из дома. Из роддома привез и даже родовой сертификат не оформил.
Очень частый случай, когда женщина, имея справки о побоях от травматолога, талончики о поданных в полицию заявлениях, отдает все, включая паспорт, мужу после примирения. «Если ты меня любишь, дай их сюда, чтобы между нами не было недоговоренностей, дорогая!» – говорит такой муж. Абьюзеры следуют типичной схеме: агрессия и побои сменяются примирением и периодом «медового месяца»: дружба – любовь, прости – прощаю, цветы – ресторан, «а давай мне документы» – «а на, пожалуйста». Потом муж прячет или уничтожает документы и вскоре вновь начинает избивать.
К нам приходят те, кто нашел силы вырваться. Другое дело, что одной нужно паспорт восстановить, второй устроиться на работу или сделать санитарную книжку. Третьей требуется помощь в оформлении доверенности, чтобы продать квартиру и уехать в другой город, потому что супруг постоянно преследует.
Если человек не успевает что-то дооформить, но мы видим, что заинтересован менять жизнь, то продлеваем договор.
– Уничтожение мужьями документов – это сознательный умысел?
– Нечто среднее между умыслом и естественным поведением социопата. Власть и контроль – это и есть домашнее насилие. Как только абьюзер понимает, что рискует лишиться объекта своей власти, его накрывает паникой. Он начинает имитировать чувства.
Вообще имитация чувств довольно типичная история для социопатов. Такие люди всегда быстро делают предложение, задаривая цветами и подарками. Подавляющее большинство женщин ведется на это: «Ах, он такой романтичный! Он так влюблен. Предложил руку и сердце на втором свидании. Мужчина – мечта!»
Быстро поухаживав, быстро женившись, он так же быстро начинает ревновать, параллельно устанавливая правила: «ты эту кофточку не надевай, а то все прозрачное», «подруг не води, и мама пусть реже бывает. Зачем тебе подруги? Я тебя так сильно люблю, сильнее, чем все они вместе взятые», «на работу не ходи, я всем обеспечу», «институт бросай, зачем время на глупости тратить, все равно с детьми сидеть будешь». Потом быстро появляются дети – и куда ты с подводной лодки теперь денешься?
Если домашний тиран останется один, то кого он будет контролировать, над кем властвовать? Поэтому он и хочет любыми силами женщину удержать, в том числе уничтожая документы. В нем борются два мотива: с одной стороны, боится потерять женщину и семью, с другой – лишиться объекта власти и контроля.
– Почему смириться и подчиниться не помогает?
– «Будешь послушной, никакого насилия не будет!» Так рассуждает большинство. Вы не представляете, какие чудеса эквилибристики женщины творят, чтобы избежать избиений. И борщ идеальный, и секс по требованию. Но повод придраться всегда найдется.
Вообще, стереотипные установки облегчают жизнь тиранам. «За поведение мужа отвечает жена», «важней всего погода в доме», «жена должна уступить и быть помудрее, тогда муж не будет ни ругаться, ни гулять, ни пить, ни курить». И вот уже женщина ищет корень зла исключительно в себе. С тряпкой бегает, чтобы ни пылинки, ребенок заплакал – тут же утешает. Она уверена, что достаточно ей исправиться, как наступит мировая гармония. Не наступит. Это так не работает.
«Да ты посмотри на себя, куда ты с такой задницей? После родов так поправилась, кому такая нужна?» – это мощнейший рычаг давления. Сидит женщина и думает: «А правда, кому? Терпи, терпила».
Но женщина – не сверхчеловек. Она не может всегда оставаться влекущей и желанной, везде и все успевающей, с идеальным порядком, детьми-отличниками и обедом из трех блюд за две копейки. Пытаясь угнаться за несуществующим идеалом, она становится носителем выученной беспомощности. Особенно доходчиво и реалистично жизнь с абьюзером показана в старом голливудском фильме «В постели с врагом». Рекомендую.
– Создается впечатление, что во всем виноват мужчина.
– Есть анекдот о женщине, которая искала мужа. Встречалась сначала с ухажером, который не пил, не курил. Поняла, что не годится. Второй курил, но не пил, поэтому тоже не подошел. Наконец встретила того, который пил, курил и шлялся. С ним она прожила долгую счастливую жизнь.
Для домашнего насилия характерна цикличность: нарастание напряжения – конфликт – медовый месяц. Цикл – это эмоциональные качели, на которые женщина подсаживается, как на наркотик. Это фейерверк чувств.
Даже уходя от мужей-абьюзеров, женщина часто ощущает пустоту в душе и в жизни.
Насилие для нее – эмоционально-гормональная привязка, настоящая со-зависимость, которую некоторые фонды вообще лечат по двенадцатишаговой программе как алкоголизм.
– В России не существует охранных ордеров. Если появятся, будут работать?
– В странах постсоветского пространства они есть. В Казахстане и Молдове благодаря им случаи домашнего насилия сократились на треть.
Понятно, что против «отморозков» ордера работать не будут. Угрозой задержания на 15 суток таких людей не испугать.
В декабре прошлого года министр внутренних дел Колокольцев выступил на заседании Правительственной комиссии по профилактике правонарушений. Он сказал, что прошло едва полгода «декриминализации побоев», а полиция уже отмечает первые успехи. По административной статье стало привлекаться намного больше людей. Сотни тысяч правонарушений пресечено, десятки расследованы. Работает, мол, статья.
Да, работает, ведь «164 тысячи случаев зарегистрировано и 7 тысяч расследовано». Теперь все эти люди заплатили из семейного бюджета штраф аж в 5 тысяч рублей! Но вот как это повлияло на снижение домашнего насилия, мне лично не ясно.
– Наказание зависит от степени нанесенных телесных повреждений, так ведь?
– Так, но кто определяет, легкие повреждения или тяжелые? Я скажу. Врач в травмпункте. В нашей практике был случай, когда сломанные ребра квалифицировались как легкие побои. А если муж бил по голове?
Когда мы открывали наш кризисный центр, то отправились в Троицкий травмпункт с идеей оставить визитки. Женщин, которые будут обращаться «с побоями», могли бы перенаправлять к нам. Приходим, а там очередь в сто человек больных, хромых и калечных. Сидели два часа. Когда зашли в кабинет – мало того, что врач едва говорил по-русски, так он был весь в мыле. Посмотрел на нас и говорит: «Идите-ка, тети, отсюда. Не мешайте работать».
Врач в травмпункте перегружен. Он не станет ни с кем возиться, хотя, обращаясь к нему, женщина уверена, что он-то сделает все правильно. Можно ли на глаз, за 5-10 минут, отведенных на пациента, определить степень повреждений?! Можно ли вычислить, что у женщины разорвана селезенка и внутреннее кровотечение? Можно ли определить черепно-мозговую гематому? Ну избита, ну кровь течет. Умыли, обеззаразили. Вот висок рассечен. С кем не бывает? Это легкая степень тяжести. Она же живая, ходит, разговаривает.
На Западе есть схемы и алгоритмы фиксации травм. Они напоминают процедуру при сдаче в страховую компанию автомобилей, где на схеме нужно галочками указать повреждения. Там на схеме человека галочки указывают места травм.
Увы, в России нет алгоритма ведения подобных протоколов, поэтому справки врачи пишут от ветра своей головы. И отписки «гематомы на теле», скорее всего, будут квалифицированы в суде как повреждения легкой степени тяжести, что влечет за собой административную ответственность.
По уголовной статье привлекают при нанесении среднего и тяжелого вреда здоровью. Как говорится, “дьявол в деталях”.
Женщины редко знают, что, обратившись в полицию, важно сохранить корешок КУСП (Книга учета сообщений о преступлениях) с номером и датой регистрации заявления. По КУСП можно отследить ваше заявление, и идет ли дело вообще.
В случае публичного обвинения все документы и запросы делает и составляет полиция. Но заявление о побоях – это частное обвинение. Женщина должна сама составлять исковое заявление. Сама искать свидетелей. Сама договаривается, чтобы они выступили на ее стороне. Соседи, например, могут отказать: «боимся, что твой муж нам дверь подожжет». Теперь представьте избитую женщину с кучей детей, без документов, сбежавшую из дома в одних тапках, которая должна инициировать частное обвинение. Представили?
Лично мне эта картина напоминает человека, стоящего на одной ноге с тремя чемоданами под мышками, который должен станцевать краковяк. По сложности реализации – то самое. Хорошо, если женщина попадает в кризисный центр, где можно оставить детей, получить медицинскую помощь, где юристы помогут бесплатно написать исковое заявление и сопроводят в полицию.
Если нашлась поддержка, то этот краковяк женщина таки станцует. Но найти помощь у большинства получается редко. Родители нечасто встают на сторону жертв: «Да у тебя в Москве муж-бизнесмен, чего ты в Ставрополе забыла? Нечего сюда ехать. Я всем подружкам сказала, что ты в шоколаде. Нечего позорить мать».
– Какие женщины рвут этот порочный круг насилия?
– Разные. Однозначно не маргиналы, средний класс. Образованные и информированные, которые знают, что есть место, куда убежать, и понимают, что бить – это ненормально.
Обратиться за помощью стыдно любой женщине. Стереотип «сама виновата» – популярен. Да и наше общество настроено на обвинение жертвы. Это неистребимо.
«Бьет – значит, провоцировала. И вообще, куда смотрели твои глаза, когда замуж выходила? Какого выбрала, такого и получи», – вот что слышит женщина.
Но разве можно оправдывать избиение? Да даже если мужу не нравится, что жена что-то делает не так – пойди в спортзал, выпусти пар. Если крайне раздражает, разведись, наконец. Что говорит мужчина? “Не хочу разводиться, с чего бы? Лучше воспитаю ее кулаком”. Этой логикой пропитано вокруг нас все. Люди не видят в этом преступления. «Наши деды били, и мы бить будем».
Как правило, уходят ресурсные женщины, которые не замыкаются в себе. Если человек рос в семье, где в достатке получал любовь и заботу, ему легче распознать насилие и преодолеть его. Если детство было тяжелым, если родители дочку/сына безжалостно били, то в будущем с высокой степенью вероятности она/он будут агрессивны. Агрессия порождает агрессию, насилие – насилие.
– Как этот опыт может повлиять на будущую жизнь?
– Мать бьет ребенка. На вопрос «зачем и почему» отвечает, что заботится о нем, ведь она его «любит, а иначе он не понимает». Вот ребенок сунул палец в розетку. Мать поднимает ор, лупит. Она уверена, что демонстрирует любовь и заботу! «Я его отлупила, так он хоть человеком вырастет!» Но битье – дрессировка, а не воспитание. Лучшее воспитание – личный пример.
А теперь представим на месте ребенка взрослую женщину, которую за некую провинность избивает на глазах у детей муж, «потому что она иначе не понимает». Дико, но логика железная. Насилие как форма любви и заботы родом из детства.
Если женщина растет в ситуации насилия, то оно для нее навсегда остается языком любви. Как и для мужчины, кстати. И подсознательно такие люди могут провоцировать своим поведением насилие.
Впрочем, насилие есть и во Франции, и в Америке. Только в Швеции запрещено бить детей. Это одна из немногих стран, где на законодательном уровне запрещено рукоприкладство.
Проблемы в семье становятся очевидными для всех, когда уже дети переходят грань: от хамства и вопиющей грубости до наркомании, ухода из дома или в окно. Тогда только близкие понимают, что проблема не привиделась. Бьют в колокола, взывают о помощи. Кстати, не помощи женщине, а помощи подростку, который гибнет.
Как-то раз Алене позвонил священник. Рассказал, что женщина, его духовное чадо, живет с мужем-алкоголиком и драчуном уже двенадцать лет. Может быть, и дальше так бы жила, да старший сын стал копировать поведение отца и вообще ведет себя неадекватно. Муж окончательно вышел за рамки, бьет без пауз.
Священник уверен – раз все так плохо, пришло время от мужа уйти. «Можете в убежище принять?» – спрашивает. «Можем, – отвечает Алена. – Только она к нам не поедет». «Как так, а я ей скажу. Еще как поедет!» – «То есть 12 лет она терпела, как вы ей советовали. Исправляла любовью, вкладывала в отношения силы, душу, энергию и здоровье. Смирялась с пьянством и побоями. Наконец, у вас, ее духовника, открылись глаза, и вы позволяете ей уехать? Понимаете, что ваши слова принесут крах всему ее существованию, всему тому, чем она жила? Женщина считала, что молится, смиряется, терпит, и тем угождает Богу и исправляет мужа – в этом состоит несение ею креста. А тут оказывается, ошибочка вышла? И это не ее крест».
Спустя два дня священник перезвонил в «Китеж». Сообщил, что после разговора, в котором он призвал женщину бежать от мужа-насильника, она «наелась» таблеток и попала в реанимацию.
– Хотите сказать, что в Церкви много советчиков, которые советуют не то и не так?
– Дело же не в Церкви. А в той самой неистребимой уверенности, что жертве надо работать над собой. Терпение и смирение – это замечательно, но оно не беспредельно.
Одна женщина будет терпеть, пока сама не окажется в реанимации от таблеток или от побоев. Другая не стерпит и убьет мужа. Изрядная часть женщин в нашей стране сидят за убийство мужей и сожителей, которые их тиранили. Прекрасная перспектива: сама в тюрьму, муж на кладбище, дети в детском доме.
Дети чудовищно страдают от насилия в семье. Уходят на улицу, увлекаются наркотиками, рано беременеют. Специалистам очевидна связь между домашним насилием и высоким уровнем подростковых суицидов. Родителям – нет.
Приходит женщина к психологу, жалуется на подростка. Когда разматывают клубок внутрисемейных отношений, выясняется: «Муж меня бьет, но мы стараемся от ребенка скрывать». Представляете?! Но дети тонкие психологи. Они распознают ваше состояние как сверхчувствительные локаторы. Именно у них оказывается исковерканной жизнь.
Большинство домашних насильников – свидетели того, как «папа бил маму». Большинство жертв – девочки, которые находят себе таких мужей, как их собственные отцы. Конфликт для них – привычный язык отношений. Агрессивность, замешанная на брутальности – привлекательный типаж.
– Так какова роль Церкви в этой ситуации?
– Сложный вопрос. К счастью, я знаю немало священников, которые, узнав, что муж бьет жену, указывают на ненормальность и недопустимость таких отношений. Так как люди приходят на исповедь и духовные беседы, священникам важно быть начеку, четко отслеживать, в каких случаях нужно насторожиться и понять, что семья движется не туда, а в каких увидеть в конфликте просто разрешение противоречий, которое не несет опасности ни для кого из членов семьи.
Увы, у Церкви нет определенного взгляда. Каждый как думает, так и проповедует. Многие священники дают советы из жизненного опыта и собственного воспитания, а не цитируют, как мы ожидаем, конкретные главы из Ветхого или Нового Завета.
Однажды я была свидетельницей того, как уважаемый владыка публично заявил: «Меня в детстве ремнем пороли, и ничего, нормальным человеком вырос». Но в том, что говорит священник, важно уметь отделять его жизненный опыт от учения Церкви. Не все это делают.
Я особенно люблю слово владыки Сурожского Антония, который назвал насилие “удушающей любовью”. Владыка Антоний характеризует насилие как “посягательство на цельность человека”, ситуацию, “когда взгляды внушаются, когда более опытный, развитый, красноречивый, искусный человек стремится навязать другому свои представления о мире, свою точку зрения и суждения или принудить его действовать или бездействовать тем или иным образом”.
Пока, увы, многие священники уверены, что жена спасается терпением и смирением, а умеренное наказание женам даже полезно. Меня же часто называют феминисткой, упрекают в разрушении института семьи. Мол, семью нужно укреплять любыми методами.
Алена Ельцова. Фото: Сергей Щедрин
– Что же вы можете возразить?
– Только одно: семью нужно укреплять изнутри. Подпирать извне бесполезно. Это крашеный гроб, который сгнил. Ты можешь лакировать его сколько угодно долго, он все равно развалится.
– А ваш центр какое место занимает в системе защиты семейных ценностей?
– Наш центр и подобные ему – это паллиатив. Для укрепления семьи нужна профилактика. Необходимо заниматься с подростками, как делают это, например, в Белорусской Православной Церкви, где приходят к детям и рассказывают, как распознать насильника.
Когда я слышу, что Патриаршая комиссия считает допустимым битье, мне хочется спросить: «Вы можете себе представить Божью Матерь, которая бьет Христа? Александру Федоровну, которая лупит царевича Алексея?»
Многие возмущаются: мол, привожу некорректные примеры. Тогда я привожу корректные. Вспоминаю, например, как Мария с Иосифом потеряли в Иерусалиме Христа. Нашли через три дня в синагоге. И что они сделали? Может быть, наказали? Отнюдь. Сказали, что волновались о том, где Он был. Они не пригрозили поколотить, «чтобы знал нашу любовь».
Увы, у нас всех нет ни сил, ни культуры, ни ресурсов, чтобы ежеминутно сопоставлять собственную жизнь с тем, что говорит нам Евангелие. И когда я прихожу на совещание, где сидят, к примеру, представители Патриаршей комиссии или Ассоциации родительских комитетов, или аналогичные организации по «защите семьи», и говорю: «Бить – ненормально», а в ответ слышу: «Но это наша традиция!», я в шоке. Уголовное преступление – наша традиция?!
Пока наблюдаем в обществе ложную дихотомию в условиях ложного выбора. Мол, если пустим в семью государство, оно станет наказывать нас за битье близких. И либо придет злая опека и отберет детей, либо придет полиция и посадит в тюрьму. Полиция, опека – это не стихийное бедствие, а службы, которые призваны защищать наши интересы, тем более что они существуют на наши же налоги. «Вы что, хотите, чтобы опека отняла у вас детей?» – кричат противники декриминализации побоев. То есть зло противопоставлено злу. Давайте выбирайте.
На мой взгляд, необходимо совершенствовать и прописывать статьи Семейного кодекса, в которых регламентировано изъятие детей. Нужно добиваться установления охранных ордеров.
Еще важнее воспитывать ненасильственные отношения в семье. Ребенок должен уважать отца не за то, что у него рука сильнее и бьет он наотмашь. А за то, что отец мудрее, знает и умеет больше, всегда поддержит, с ним интересно.
Мне кажется, Церковь должна говорить о том, что любое насилие в семье – грех. И даже если вы случайно шлепнули ребенка, как вам кажется, если подняли руку на жену, идите и покайтесь, а не прикрывайтесь традицией. Мы ждем от Церкви не попустительства, а обличения греха, с которым миримся, осознавая несовершенство человеческой натуры.
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML