Можно ли наказывать болью и почему Нюта Федермессер не хочет идти к Скворцовой

15.05.2018 6:41

Почему заключенные в России по сути лишены права на качественную медпомощь и что делать врачу, если держать в наручниках реанимационного больного – распоряжение ФСИН, размышляет Нюта Федермессер.

Почему можно наказывать отсутствием помощи

У нас оказание медицинской помощи заключенным находится в подчинении Федеральной службы исполнения наказаний, как и отдельные ведомственные клиники, многие из которых не имеют вообще лицензии на паллиатив и на работу с наркотиками.

Но есть ведомственная, а есть тюремная медицина. Человек, который совершил преступление, осужден, наказан лишением свободы, но почему, по какому закону помимо этого наказания мы должны еще его наказать отсутствием помощи или некачественной медицинской помощью?

Изоляция, одиночество и несвобода – не зря испокон веков этим наказывают. Потому что это самое дорогое, что есть у людей – быть с кем-то и быть свободным, иметь возможность пересесть с одного кресла на другое, перейти из комнаты в комнату или переехать из города в город. Вот две ключевые ценности. У нас их забирают в связи с нарушением закона.

Почему же в России человека можно еще наказывать пытками, почему можно наказывать болью, отсутствием помощи?

Когда смотришь западные фильмы, то там если человек из тюрьмы нуждается в медицинской помощи, он попадает в обычный госпиталь, но с охраной. У нас тоже такие есть, но какое количество заключенных вообще туда попадает? Минимальное. Получается, нужно радоваться, что ты тяжело заболел, потому что это для тебя возможность какого-то выхода наружу, на волю, на свободу.

Но медицина – это гражданская помощь. Рождение детей, смерть от рака, обезболивание при лечении зубов, пусть даже если это происходит на территории пенитенциарных учреждений.

Тюрьма – это же тоже финансированная структура. И если ты человека отправил в госпиталь, это сложно: ведь еда на него положена, тут униформа, тут уборка. Это все усложнение жизни руководителя.

Нельзя вообще этот случай с Малобродским рассматривать как кейс, у нас система не настолько совершенна, чтобы каждый кейс был уникальным. Малобродский, за счет того, что он проходит по известному делу “Седьмой студии”, может послужить триггером к тому, чтобы в очередной раз прокричать: “Уберите ФСИН из здравоохранения, верните туда болезнь, любую, вне зависимости от того, кто и где болеет”.

Трудно говорить о хосписе для заключенных

Именно поэтому так сложно говорить о хосписе для заключенных. Потому что для человека неизлечимая болезнь, возможно, это способ оказаться на свободе, хотя бы перед смертью.

Если ты внутри этой системы сделаешь хоспис, то у них не будет такого шанса, все. Как думаете, многие ли заключенные у нас, в связи с потребностью в паллиативной помощи, оказываются в результате на свободе? За 26 лет работы этого хосписа нам двоих привозили. Больше никто не нуждался? Или где-то еще есть хосписы, готовые принять зеков? Что-то не слыхала я.

Есть еще один вариант: пожалуйста, давайте сделаем на территории пенитенциарного учреждения хоспис, но так, чтобы он подчинялся философии и правилам хосписа. Вообще, это самое правильное – делать медицинскую помощь внутри таких учреждений, но подчиняющуюся общегражданским правилам, которая так же бы снабжалась, Росздравнадзором проверялась бы, так же бы финансировалась.

Задача врача – ругаться с ФСИН

Я не понимаю, почему, если человек, или его жена, или его адвокат, например, просят отвезти в 23-ю больницу – то почему нет, какие основания для “нет”? Человек уже не свободен и одинок, хотя следствие идет, вина еще не доказана.

А в 323-м ФЗ есть пункт о праве выбора медицинского учреждения. Кто этого права и на основании чего лишает? И почему его надо пристегивать наручниками?

Врач говорит: “Это требования ФСИН”. Я ей отвечаю: “На территории больницы работают требования больницы. И это мешает получению медпомощи, значит, надо отстегивать”. – “Нет, не мешает”. – “Как не мешает? То есть капельницу поставить наручники не мешают?”

Если это требование ФСИН, то ваша задача ругаться с этим ФСИН, глотку себе срывать и говорить: “Мне плевать на ваши требования, у меня человек с угрозой инфаркта, мне нужно ему обеспечить комфорт и покой, а то он у вас до суда не доживет, кого будете судить?”

Вот этого никто не делает. Полная утрата понимания, что твоя работа на должности – это твоя ответственность не перед собой только и твоей семьей. Если ты врач – перед пациентами. Если ты учитель – перед учениками. Если ты продавец – перед покупателями. Это понимание утрачено совершенно, и это ужасно.

У нас почему-то все тормошатся только по поводу “сохраню место, не сохраню место”. “Ой, это незаконно, мы это не делаем”. Если ты понял, что это системная проблема, не надо говорить: “Мы это не делаем”. Беги скорей к своему начальству и говори: “Слушай, тут системно то-то и то-то”. Начальство тебе скажет: “А я что могу, это федеральный закон”.

Но это начальство должно, будучи правильным человеком на правильном месте, бежать наверх и говорить: “Ой, слушайте, у нас тут выявлено вот это, и это ошибка не субъектовая, а федеральная, мы должны изменить законодательство”. Вот это и есть ответственная работа.

Не хочу идти к Скворцовой

Вообще есть отдельная проблема ведомственной медицины, клиник при МВД, РЖД и так далее. Эта практика появилась в Советском Союзе, когда стало принято, что если ты находишься у верхушки власти, то медицинская помощь, которую ты получаешь, должна быть лучше, качественнее.

Но сейчас в результате у нас ведомственные клиники не имеют вообще лицензии на паллиатив, не имеют лицензии на работу с наркотиками. И те, кто привык лечиться в ведомственной клинике среди людей в погонах, потом, когда в конце жизни нуждаются в паллиативной помощи, они эту помощь или не получают, или страдают от смены контингента. Они привыкли быть в окружении таких же, как они, военных, и военных врачей. Но представьте, если человека с военным мышлением в хоспис поместить…

Я когда с приоритетным проектом (проект «Повышение качества и доступности паллиативной помощи в Российской Федерации». – Прим. ред.) на протяжении огромного количества времени бодалась с Минздравом, то на каком-то этапе сказала: “Ребята, Гагарин-то с вами в космос бы не улетел, потому что у вас же в космос-то никто никогда не летал раньше. Как он полетит, это же не регламентировано нигде. Ну где у вас прописаны правила про Белку и Стрелку в космос, где федеральный закон? Гагарина в космос, где федеральный закон? Нет, поэтому не полетит”.

Ведь сначала идет практика. На основании этой практики ты понимаешь несовершенство законодательства. И только после этого начинается изменение законодательства, с пониманием, что для этого есть достаточное количество кейсов.

Хотя мне дали много полезных советов в отношении этого порядка оказания помощи. Рассказали про вариативность, что порядок должен быть рамочным, что в порядке мы должны, в связи с суверенитетом субъектов, мы должны вот так написать, чтобы каждый субъект легко понимал, что он в зависимости от специфики субъекта может сделать так, так и так.

Мы написали, потом через пару лет стало понятно, что субъекты, к сожалению, не ведут себя так, они идут по простому пути. Они генерят отчетность, на самом деле. И тогда я стала задумываться, что нужно как-то это поменять.

В общем, мне стало понятно, что нужно субъектам дать, с одной стороны, вариативность, а с другой стороны, определенные рамки.

Я писала концепцию, писала стратегию, чего я только не писала, никому все это было не надо. И я с этой концепцией куда только не ходила.

Потом мы вычленили из нее тему обезболивания и сделали несколько лет назад дорожную карту по обезболиванию. А дальше думаю – кто будет обезболивать? Нужно привлекать врачей. А кого обезболивать? Тех, кто спрашивает. А где обезболивать? Дома, люди хотят дома. Надо развивать инфраструктуру.

И тут мне позвонили и спросили, знаю ли я про систему проектного управления – что у государства есть национальные приоритетные проекты, и предложили сделать такой проект.

Проект критиковался бесконечно Минздравом и Минтрудом, он им был не нужен. Ближе к выборам это всем стало более интересным, все как-то зашевелились.

Но итоговую версию нам не согласовали. Тогда мы решили сокращать и выделить в ключевое направление этого проекта обезболивание. В этом есть определенный здравый смысл, дорожная карта заканчивает действие в 2018 году, а по мере реализации приоритетного проекта его можно менять. И я, скрепя сердце, на это согласилась, хотя очень не хотела. Но и после этого Минздрав и Минтруд сокращенную часть, где только обезболивание, уже не согласовали. И дальше в проектный офис ничего не ушло, а сейчас у нас уже другое Правительство.

Что будет? Проект будет развиваться все равно. Во-первых, я не очень умею сдаваться, буду дальше тыркаться. Сейчас дождемся, назначат официально Голикову, посмотрим, сменится ли министр, пойдем знакомиться.

С другой стороны, приоритетный проект написан. Можно двигаться пилотными субъектами: Москва, Ярославская область, Поречье, может быть, нам передадут.

Завтра я уезжаю в Питер, чувствую, что и в Питере сейчас появилась немножечко возможность это сдвинуть.

Но вообще посмотрим, к Голиковой надо идти, к Скворцовой, или кто там будет. Не хочу идти к Скворцовой, честно скажу.

Источник