12
«Правмир» продолжает серию воспоминаний о Елизавете Глинке, директоре фонда «Справедливая помощь». О Докторе Лизе вспоминает ее друг, журналист Наталья Лосева.
Наталья Лосева
Я даже не помню, как узнала про Лизу. В 2001 или 2002 году мы каким-то образом оказались друзьями в ЖЖ. На меня производили огромное впечатление ее истории. Лиза обладала совершенно невероятным кинематографичным взглядом на судьбу человека, на детали. Любая ее реплика, любой ее самый маленький рассказ (я профессионально это видела) легко и ярко визуализировались.
Это достаточно редкое умение – не просто писать так, чтобы человек начал чувствовать сюжет, сопереживать, нет, ее талант был больше: у тебя перед глазами человеческая судьба разворачивалась в ширину и в глубину. Это было первое впечатление, которое на меня произвел человек с никнеймом Доктор Лиза.
Впервые мы с Лизой пообщались при довольно драматичных обстоятельствах. У меня уже вторую или третью неделю болел ребенок. Это был какой-то тяжелый вирус, мы никак не могли справиться. Я об этом написала в ЖЖ.
И вдруг ночью раздается звонок на домашний телефон. Я услышала звонкий, с невероятным напором голос: «Лосева?». Она меня всю жизнь так и звала, кстати, – Лосева. Голос начинает с места в карьер рассказывать, что делать.
Я спрашиваю: «Кто это?» – «С ума сошла? Это Лиза. Доктор Лиза из Америки звонит. Слушай и записывай, что нужно сделать».
И меня смело этим напором.
Для меня это было очень важно. У меня был момент материнского отчаяния. Лиза сделала то, что, наверное, делала лучше всех в этом мире: мобилизовала и заставила действовать, когда чувствуешь безысходность.
Я уже не помню, честно говоря, подействовали ли какие-то рекомендации с точки зрения назначений, но она меня собрала в кучу морально, эмоционально и заставила с новыми силами решать эту проблему.
«У Лизы Глинка Елизавета на мои длинные смс-ки очень короткие ответы. “когда?” или “адрес?”.»
В суете и жестких графиках мы мало общались. Я сейчас жалею об этом.
… Я помню очень хорошо то время, когда Лиза только-только занялась усыновлением Ильи. До последнего момента, пока я не увидела Илью в ее квартире на Чистых прудах, я не понимала, как это возможно для Лизы, которая не принадлежит себе, которая живет везде, у которой двое взрослых детей.
Надо сказать, что Лиза при всей своей жизни в полете, на бегу, была квинтэссенцией материнства. Она переживала и говорила о мальчиках всегда, и нас, наверное, объединяло больше всего то, что мы – мамы мальчиков.
Илья и доктор Лиза
Илья был сыном пациентки. У него были какие-то дальние родственники, но эта женщина, умирая, взвесила все обстоятельства и попросила об участии в судьбе сына единственного человека – Лизу. Лиза откликнулась, как всегда, по максимуму.
Я очень хорошо помню наш разговор, когда Илюша впервые приехал в Москву. Он был о жизни вообще. Это, наверное, был самый долгий разговор в нашей жизни – не на бегу, а несколько часов, ведь основные эпизоды моего общения с Лизой происходили на фоне того, что мы куда-то едем, куда-то бежим, что-то решаем.
Лиза иногда брала меня к своим пациентам. Я ездила просто так, не очень полезная ей, наверное, но Лизе было важно показывать друзьям и знакомым вот ЭТУ жизнь ЭТИХ людей.. Ты заходил в квартиру и ее персонажи из записок оказывались живыми людьми, настоящими, невыдуманными…
«Заехала сегодня в Подвал к Лизе Глинка Елизавета, посидели, попили чаю полчаса, а ощущение, что переустановили систему.
Они готовятся к зиме, а денег все меньше и меньше. То есть похолодало резко , но теплых вещей не собрали. Лиза говорит мне буднично про парня-моего ровесника, которого принесла подруга -бомжиха в виде урны с прахом; про молодого врача со свежедиагностированным раком; про тех, кто зиму не переживет и про тех, у кого есть шанс. Про то, что бывает с ногами если месяц хотя бы спать сидя…. Пипец, что с ними бывает… Просто-просто говорит, без надрыва, даже голос уже не звенит высоко.
На улице у дверей фонда трепется с волонтерами чистенькая бомжиха в разноцветной шляпе и чем-то набитой сумкой- тележкой. У нее тоже пока еще есть шанс.
Лизка в черной куртке поверх халата кажется еще мельче и худее, чем прежде.
Я все равно не понимаю как она тянет эту унылую бесконечную баржу.
Осень. Очень нужны деньги»
Я часто встречала реплики, что истории из киевского хосписа, которые Лиза писала фантастически сочным, детальным, кинематографическим языком – художественный вымысел, что она допридумывает, что это девушка-писатель, а не девушка-доктор.
Но достаточно было просто однажды увидеть и понять, что талант Лизы видеть жизнь, судьбы и детали – не только в писательстве, а в том, как она действует.
Фото: ria.ru
Она врывалась как ураган, как ветер. Мы приходили, например, в квартиру, где лежала тяжелобольная пожилая женщина. За ней ухаживал муж-старик, отставной генерал. В эту квартиру входишь как в квартиру практически мертвеца: запах лекарств, умирающего тела, темные шторы, пыль. А потом видишь, как Лиза в какие-то секунды буквально впрыскивает в этих людей жизнь тем, как она с ними разговаривает.
Все это происходит параллельно с какими-то гигиеническими манипуляциями, не очень, может быть, эстетическими, которыми Лиза не брезговала и делала всегда своими руками. Буквально через пять минут начинало преображаться пространство, начинали оживать эти люди – рассказывать о себе, проживать заново лучшие эпизоды своей жизни. Это тоже фантастический талант и гений Лизы – впрыскивать вот эту инъекцию жизни.
Фото: Facebook / Антон Красовский
Мне кажется, что Лиза – это явление, которое, к сожалению, нельзя масштабировать, нельзя повторить, нельзя взять как ролевую модель. Для меня Лиза (хочется сформулировать это без пафоса) – это, наверное, такой пример современной святости. Она не была лубочным персонажем. Она была грубая, она могла ругаться, она курила, она была резкой.
И для фарисейского восприятия этот образ, наверное, абсолютно несовместим с неким стереотипным представлением об образе христианского святого. Но такая оболочка только оттеняла абсолютно чистое и смелое внутреннее содержание. При этом Лиза была бесконечно и исключительно живой.
Я очень хорошо помню время, когда ее мама лежала в больнице. Мы практически каждый день созванивались тогда и разговаривали.
Я за годы привыкла видеть Лизу, которая всех нас тащила зубами за загривок, а тут была Лиза в отчаянии, Лиза с невыносимой болью.
Она прекрасно понимала, что маме осталось не очень много, и была сконцентрирована на том, чтобы обеспечить ей максимальный уход и эмоциональные силы.
Я не знала маму Лизы лично, но отношение Лизы к ней произвело на меня настолько глубокое впечатление, что я до сих пор легко и органично молюсь об упокоении рабы Божией Галины. Для меня этот эпизод – один из самых впечатляющих в моей жизни.
Елизавета Глинка. Фото: Митя Алешковский
Почему Донбасс, Сирия?… Мне кажется, что это такое отчаянное, рефлекторное реагирование на неправду, на какое-то несовершенство мира, когда ты чувствуешь точку боли, и тебя туда несет спасать. Метафора «спасти мир» для Лизы была планом действия.
25-го она погибла, а я 20-го улетела в Донбасс. Она написала с несвойственным для нашего общения пафосом. Скорее, Лиза должна была написать «чего ты паришься» или что-то подобное. А эти слова звучали как завещание… Потом я поняла, что все неслучайно.
Конечно, я тоже очень надеялась, что Лиза улетела первым бортом, что ее не было на том самолете. Я написала Глебу, ее мужу, и он тоже тогда точно не знал на каком борту она. И мы так надеялись, что сейчас Лиза долетит и позвонит…
Хотя… я ведь всегда понимала, что умереть от старости, лет в 90 в своей постели – это, конечно, не про Лизу…
«Я не верю, всё равно не верю
Потому что, Лизка, ты часть моей жизни и я не верю.
Я не верю и чувствую себя очень очень виноватой
Лизка, давай это будет твой выкидон.
И позвонишь и заоорешь как всегда “Лосева, ты дура???”
Лизка, я дура, а ты не уходи»
Я не могу вспомнить ситуации, когда Лиза обобщала бы, когда она брала бы на себя роль судьи мира и начинала бы говорить о предательстве в мире, о боли в мире. Лиза в этом смысле очень похожа на свою небесную покровительницу. Мне кажется, Лиза воспринимала мир как космос через маленькую проблему маленького человека – маленькую не для него, а в масштабах мироздания.
Что такое раковые боли одного человека в масштабе мира, в котором идут войны? Но она видела Вселенную через конкретную проблему конкретного человека.
Кто-то даже упрекал ее в этом. Говорили о том, что она не умеет масштабировать деятельность, не умеет делать ее системной, глобальной.
Безусловно, нужно делать государственную или общественную систему помощи бездомным людям, бездомным больным. Никто не спорит. Но пока ты делаешь эту систему, ты должен пойти и отмыть конкретного бомжа, обработать конкретные раны с червяками этого конкретного не очень приятного человека или приехать к конкретному умирающему, одинокому, возможно, гниющему, плохо пахнущему, отчаявшемуся. В этом и был феномен активности Лизы.
Доктор Лиза. Фото: Facebook/Антон Красовский
Деятельность Лизы инициировалась одним человеком, держалась на плечах одного человека, хотя с ней всегда была хорошая и большая команда. Это нельзя скопировать. Но то, что это уже изменило людей, которые были рядом, очень важно.
В этом смысле то, что Лиза сделала, абсолютно не бесследно. Я очень надеюсь, что ее фонд и фонды ее друзей будут работать, появятся какие-то новые. Наши представления о добре и зле и о том, как можно устроить мир, так и остаются гипотетическими, пока мы не увидим пример: что и как сделать, с чего начать, чему научиться. Лиза показывала, как ты можешь, будучи еще не готовым, встать, пойти и сделать. Она своей жизнью, своими делами и делами своих соратников показывала, что нет ничего сложного в том, чтобы менять мир к лучшему. «Пойдем, перевяжем бомжа», – это колоссальное влияние, хотя, конечно, проще сидеть и рассуждать, что нужна система.
Наверное, самое главное – что Лиза не бесследно ушла, что мы помним ее, нуждаемся в ней.
Лиза была небезразличной. Она помнила так много обо всех. Это следствие ее небезразличия, того, что люди ей действительно интересны. И ты, и бомж..
Фото: Facebook / Антон Красовский
У меня так и стоят ее флаконы с ароматическими маслами. Она в последние годы увлекалась, делала разные смеси. Передавала друзьям масла, подписанные ее рукой, с красивыми этикеточками. Я сейчас их не трогаю, пусть стоят, для меня это важно. Это сделано ее рукой. Редко бывает так, что ты ушел, но продолжаешь заботиться. Лизы нет, а для меня это – продолжение ее заботы.
Каждый из нас понимает, что все мы смертны, что смерть неизбежна, и это нормально, но в случае с Лизой, действительно, такое ощущение, что тебе показали некую тайну. Это не просто жизнь и не просто смерть.
Как будто метеорит пролетел, и ты стоишь, пораженный тем, что ты это видел. Это не просто жизнь и умирание, а полет метеорита, сила и свет которого таковы, что если бы он был больше, может быть, мы и не вынесли бы его.
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML