Радоница. И те, кто погиб в страшном огне

07.05.2019 8:20

О Радонице и о тех, кому больше всего нужны сейчас наши молитвы, размышляет священник Андрей Мизюк. Радоница. И те, кто погиб в страшном огне

Священник Андрей Мизюк. Фото Ивана Привалова / eparhia-saratov

Сегодня Радоница. Первая поминальная служба после Светлой Пасхальной седмицы. Служба удивительная, потому что, наверное, это единственное в году такое поминальное богослужение, которое как-то органично встраивается в эти пасхальные, быстрые, «веселыми ногами» службы, потому что вот, наверное, именно теперь ты так не ощущаешь своего бессилия перед смертью, потому что знаешь, что ушедшие от нас не сокрыты небытием, но живы в Тайне Воскресения, сохранены в предчувствии встречи, которая однажды обязательно для всех нас случится во Христе.

И да, я по традиции ворчу по поводу всех этих кладбищенских застолий и уже который год не езжу на Радоницу на кладбище. И понимаю, что вот я никогда, наверное, не смогу уловить то мгновение, за которым все привычное рвется, когда внезапно ты один, на ветру в холодном и ледяном поле, а все, что было за секунду до этого – лишь пьянящая иллюзия привычки к жизни. К тому, что кажется надежно выстроенным и живет по плану.

Я обманываю себя. Обманываю тем, что, свыкнувшись с более или менее монотонным течением жизни, считаю себя исключительным владельцем всех событий и случайностей, а может быть и не случайностей, в моей жизни. Потому что даже то, что есть я сам в этой абсолютно трезвой и не всегда моей реальности, слишком хрупко и слишком не мое. И то, что нередко происходит рядом, порой очень больно возвращает в это холодное и ледяное поле настоящего.

В моей повседневности священника я нахожусь постоянно на границе этих состояний. Помню слова Высоцкого – «столько боли вокруг», помню их, но иногда, где-то внутри себя, сидя в хижине перед костром, тоже думаю, что хорошо мне здесь быть. А вот не получается. Потому что действительность – это очень часто боль, обида, несправедливость и смерть.

А рядом с тобою те, кто этим всем нещадно только что побит. Потому что очень часто им больше не с кем быть рядом. Потому что двери в другие дома закрыты. А тебе Господь дал хижину без дверцы и даже без петель на нее. И костерок твой горит не для того, чтобы ты сидел, носки сушил и чай грел. И вообще, это не твой огонь, и вообще, ты следить за ним поставлен. Он не должен гаснуть для других.

Вот так нет права и на дежурные чувства. И на дежурные слова.

Горе – это всегда невыносимо больно. У него нет планов на завтра. С горем жить завтра не хочется, потому что не хочется никакого завтра. Для горя есть отметины – сейчас и вся та, другая жизнь до этой страшной минуты. И никакого обозримого будущего.

И как переходить этот Рубикон, и зачем вообще? Какие здесь мысли? Досада, боль, злость, гнев, отупение, неприятие… Как много огня за эти последние недели. Горящий старинный храм, полыхающие взрывами смертоносные осколки взрывчатки, горящий аварийный самолет. И вот почти что рядом годовщина кемеровского ада. Что это?

Я очень не хочу потеряться во всех этих вопросах, поэтому я не смогу на них ответить. А если и попытаюсь, то будет это все по-человечески. Очень и очень жаль. Всех. Погибших, выживших, нас самих в последствиях этой беды. Где-то в потоке сегодняшних мыслей я, наверное, понимаю, что в этой же самой действительности рядом с нами есть и те, о ком сейчас нужна особая молитва. Это те, кто погиб в страшном огне. Это очень важная теперь молитва времени о вечном. И она очень затруднительна в разрешении многих других вопросов, в поиске причин, следствий и прочего. Потому что есть этот страшный факт и, увы, реверса к нему нет.

Поэтому, может быть, против этой неизменяемости, против того, что нельзя, невозможно исправить, есть только возможность сказать: мы с вами, потому что вопреки всему все равно Воскрес Христос, потому что с завершившейся жизнью человек не помещается в прошедшее время, потому что после всех этих страшных пожаров в горящем от страдания сердце все равно есть место Слову, Которое и прежде, и теперь, и в грядущем ответит на все страшное и непоправимое отваленным камнем от гроба. И потому, конечно же, «если я пойду и долиной смертной тени, не убоюсь зла».

Потому что не только нам идти в завтрашний день. Но и нашей памяти. Памяти, которая, превзойдя боль, обратится в молитву и протянет эту очень важную и светлую нить от нас к ним. Ушедшим прежде и ушедшим вчера.

О чем бы я хотел просить Его. Только об одном. О том, что я услышал в словах псалма.

Позавчера я крестил в реанимации детской больницы малыша с больным сердцем, а вчера утром причащал свою давнюю знакомую, которой 95 лет. И вот она тоже жаловалась на сердце. Теснит.

Я потом узнал о том, что случилось в Шереметьево.

И не знаю, как вместить.

Но я учусь думать о человеке во времени настоящем.

Потому что прошедшее время есть только у зла. Я почему-то верю, что в будущем времени ему места нет.

Источник