5
Он уже много лет один из самых узнаваемых и востребованных радио- и телеведущих страны. Гораздо меньше людей знают, что еще Антон Комолов давно занимается благотворительностью. О скучной учебе в Бауманке, ожидании кризиса позднего среднего возраста, как он прививал сыну любовь к чтению и что его огорчает в благотворительности – интервью Антона Комолова.
– Вы можете вспомнить свое первую встречу с человеком, которому нужна была помощь? Или подобную ситуацию, где включился инстинкт помочь или не помочь?
– Я думаю, как у всех, когда ты видишь просящих милостыню на улице. Это первые люди, с которыми ты сталкиваешься. Неважно, это цыгане с маленькими детьми или с одеялами, свернутыми в виде младенца, или какие-то бабушки, которым рука не поворачивается не дать денежку. А потом в конце девяностых–начале двухтысячных благотворительные организации начали собирать деньги не только на улицах, их активисты приходили в разные компании и рассказывали про деятельность и призывали помогать.
– А вот именно с человеком был у вас опыт? Не с человеком из фонда, который пришел и попросил денег, а нуждающимся в помощи?
– Есть такой фонд “Отказники”, и у них ты можешь централизованно помогать, а можешь более целенаправленно. И я какое-то время немного помогал одному мальчику и его маме. Мама совсем молодая, она родила в 15-16 лет, у ребенка проблемы, они жили не в Москве, но здесь, в Москве, была женщина, которая их курировала, и вот я через нее помогал.
– Вы лично встречались с ними?
– Нет, не встречался, потому что они жили в другом городе, а сюда они приезжали короткими наездами, на лечение. Я был публичным человеком, и мне не хотелось этого: “Вот это “Я” вам помогаю!”, мне больше нравился вариант, когда, сохраняя анонимность, я делал какое-то хорошее дело.
А если говорить про организации, то это, наверное, Всемирный фонд дикой природы. Я работал в том числе в издательском доме, в нашу редакцию пришла девушка и рассказывала, что такое WWF, вот это панды, вот это туда идет, это сюда. У большей части людей, как и сейчас это происходит, в одно ухо влетело – в другое вылетело, у кого-то отложилось, и может быть выстрелило спустя продолжительное время, а мне было неловко отказать, есть у меня такая черта. Ну, сто рублей, нормально? Наверное, это было так.
Потом я начал читать, мне интересно не просто формально дать деньги, а представлять, на что они пойдут. Я стал узнавать о программах фонда, куда идут деньги, на что тратятся, и вовлекся во всю эту историю, в итоге входил в правление российской WWF, сейчас в наблюдательном совете фонда.
Аналогичная история была с Центром лечебной педагогики (ЦЛП). Они позвали меня провести праздник, у них был юбилей – “приезжайте к нам, посмотрите, как мы живем”. Я приехал, посмотрел.
– И как это было?
– Сложно. В центр приходят и занимаются дети с очень разными диагнозами, в том числе с тяжелыми. От ДЦП и легких расстройств аутистического спектра и заканчивая сложными ментальными заболеваниями, задержками и отклонениями в развитии, очень серьезными. Здесь ты с первого взгляда понимаешь, что ребенок очень сильно болеет.
Я сразу вовлекаюсь энергетически, мне это не просто. И тем больше восхищения и уважения людьми, которые в этом каждый день работают: педагоги, врачи. Они пытаются детей социализировать, встроить в среду.
– А ваше внутреннее состояние, как вы справлялись с тем, что вам было непросто? Ставили психологический барьер, или, быть может, полночи переживали?
– Нельзя сказать, что я потом ночами не сплю, но первое желание, как у большинства людей – спрятаться. Закрыть глаза. Это где-то есть, но этого не существует. Но закрывать-то глаза немного глупо и странно. И я не могу сказать, что очень часто бываю в центре. Я регулярно встречаюсь, но не приезжаю посмотреть на занятия. Это такая интимная штука. Это мешает детям, к педагогу он уже привык, а тут какие-то странные люди заходят, поэтому я в это не вторгаюсь.
Тут нужно просто понимать, что ты помогаешь, и твоя помощь может быть разной. Это может быть человеческое участие, деньги, волонтерская помощь.
Может быть разной и применение этой помощи и следствие ее, то есть то, что произойдет потом. Кто-то выздоровеет, выживет, доживет до 150 лет, а какому-то операция не поможет. Тут нужно быть готовым и к одному и к другому варианту.
Бывало такое, что жертвуешь какие-то деньги на операцию, и через какое-то время смотришь сообщение, что ребенок не выжил, или болезнь не удалось остановить, потому что диагнозы серьезные.
Фото: Антон Комолов / Facebook
– И что вы чувствуете, когда читаете такое?
– Я не могу сказать боль или скорбь, потому что это немножко абстрактные дети для меня. Конечно, грустно, когда умирает ребенок, но тут эмоция, которую нужно пересилить – это нежелание больше так делать. “Вот я потратил деньги, и зачем?” Ты помогаешь детям, а они все равно умирают. Скорее всего, так и будет.
Самый чистый, наверное, в этом плане вариант помощи – помогать хосписам. Там все умрут, и это очевидно. Это знают люди, которые в этих хосписах проводят последние дни в нормальной обстановке с уходом, это знают сотрудники, и это знают, как правило, все жертвователи, которые передают деньги или другую помощь.
– ”Максимум” была первая радиостанция, на которой я появился. Услышав объявление по радио, отправил туда свое резюме. Несколько раз, потому что мне не сразу перезвонили. Как в том анекдоте: “Наверное, на почте украли”. Думаю, не дошло резюме, отправил снова. Что-то опять не звонят. А там перечисляли, что набирают диджеев и все мои качества назвали. Кроме возраста и образования.
Я в третий раз позвонил, мне дали уже факс в кабинете программного директора, и после этого мне перезвонили, так что я – да, целеустремленный товарищ. Но сказать, что я пришел на “Максимум” и так прикинул “значит сейчас здесь, потом перейду на другую станцию, потом телек и там попрет”…
Антон Комолов. 1997 год. Фото: Facebook
– Не так было?
– Нет, про телек я даже не мечтал, я за полгода до того, как отправил резюме, не предполагал, что буду работать на радио, не говоря уже про телевидение.
Если бы я один раз отправил резюме и мне бы не перезвонили, сейчас бы сидел программировал в этой, Силиконовой долине.
– А что, тоже неплохо!
– И мои родители считают до сих пор, что Силиконовая долина – это отлично. Не конкретно как место, хотя там климат помягче, а как род занятий. Быть программистом – это очень спокойно и стабильно. А я не пойми чем занимаюсь до сих пор.
– А были предложения, от которых вы отказывались?
– Да, к сожалению были. Меня приглашали провести то ли день рождения, то ли свадьбу где-то за границей, а дата была у меня уже занята. И они начали меня перекупать. И перекупали меня долго. Это была такая битва. А я для себя определил, что если есть договоренность, я обратно не переигрываю. Хотя очень часто этим грешат некоторые ведущие, что можно отказаться, вернуть предоплату. Мне там чуть ли не четверной гонорар предлагали. У меня на локтях остались шрамы от укусов, которыми я сам себя искусал. Шучу.
Я читал интервью многих коллег, которые считают это унизительным: “они тут жрут и не слушают, а я перед ними выпендриваюсь и что-то говорю”. У меня такого не было. Я часто могу поймать настроение и люди не будут жрать, а будут интеллигентно есть. Пока я что-то говорю, они звенят вилками, ну и что. Я могу поймать настроение аудитории и даже сам получить удовольствие от мероприятия.
Если б я был ученый физик–ядерщик, наверное, мне было бы некомфортно. А я создаю настроение. Это моя профессия. Сидя перед микрофоном в радиостудии, перед камерой в телевизионной студии или стоя с микрофоном в концертном зале – суть от этого не меняется, моя задача, чтобы у человека, когда закончится моя работа, была улыбка на лице.
Фото: On/off Production / Facebook
– Вы очень много программ вели, на радио и телевидении, много чем занимались, а что осталось самым значимым?
– Сложно сказать. Самым заметным – тут есть объективный показатель. Конечно, такой выстрел как “Бодрое утро”, который еще вышел на MTV и который мы делали с Ольгой Шелест. Наверное, не было больше такого яркого проекта, про который знали все, слышали все. Это был не похожий ни на что проект, не похожее ни на что ведение, непохожие ни на кого ведущие. Как-то так бац и выстрелили.
У меня были очень интеллигентные поклонницы. Как очень смешно написали в каком-то журнале: “Антон Комолов такой, за которого мечтала выдать бы внучку любая бабушка.” У Шелест был один из поклонников какой-то маньяк, он знал, что она делала в какой день, он присылал ей на пейджер сообщения: “ты вчера в 17.46 была на такой-то станции метро”, это было прямо страшно. Я помню, провожал ее до метро.
Я не тщеславный человек. Я достаточно честолюбивый, мне хочется, чтобы то, что я делаю, было хорошо и круто. Но у меня нет тщеславия, в том смысле, что “это сделал я, да, смотрите на меня!”
Когда я вхожу в помещение, мне не нужно, чтобы все поворачивались, и начинали шептаться: ”Смотрите это же этот, как его, ну как же его, этот Андрей, нет, на Муз-ТВ, нет, где же он” – у меня такого нет, я кепочку – раз и спрятался.
Иногда слышу от людей: а чего вы сейчас не замутите “Бодрое утро”? Это как раз вот о вхождении в одну и ту же реку дважды. Мы изменились, мир изменился, телевидение изменилось, и даже зрители.
С Ольгой Шелест. Фото: proconcert.ru
– Я совершенно неожиданным образом, ну, как неожиданным, это к вопросу, что под лежачий камень вода не течет, вошел в команду Бауманки по сопромату. Мне нравится предмет, у нас была очень хороший педагог, которая хорошо и интересно объясняла. Я тогда уже начал работать на радио точно, при этом я там вот эти расчет балок, изгиб на кручение, эпюры рисовал – все это мне нравилось. Нам сказали: кто пойдет на Олимпиаду, тому пятерка в текущем семестре дополнительно.
Это было во второй половине после занятий, а у нас отменили первые две пары. Мы думаем, что делать. Ну, давайте пива выпьем. Потом еще и еще раз сходили. Третью пару я вздремнул немножко. Когда началась Олимпиада, я уже был возвышенный слегка. Я пришел, там куча ботанов. В очочках, свитер в джинсы, джинсы в сапоги, вот это все, что мы любим в технарях. Я что-то решаю, где-то получается, где-то нет. Так, сколько у нас времени? Кладу голову на руку, поднимаю, смотрю снова на часы: 20 минут прошло. В результате я вошел в десятку лучших.
Техническое образование, умение сложить, вычесть, поделить, умножить, достаточно часто бывает полезным.
– Например, в каких ситуациях?
– Я могу удивить устным счетом своего сына. Он мне набрасывает какие-то примерчики, а я их щелкаю как орешки, пока это его впечатляет.
– Про студенческую жизнь что еще можете вспомнить?
– У меня скучная студенческая жизнь. Во-первых, я москвич, жил дома и приезжал в институт учиться. Я не жил в общаге, где самая жизнь проходит. Драки, убийства, схождение с ума. У меня сложный вуз, люди сходили с ума – я в газетах читал. А во-вторых, я со второго курса начал работать, учеба была сложная, я учился в Бауманке на дневном, мне приходилось много времени тратить на учебу, и плюс работа, поэтому на ураганные вечеринки особо не хватало времени. Наверное, когда кризис среднего возраста накроет, то пущусь во все тяжкие, если клубы не закроют.
– А еще не накрыл кризис среднего возраста?
– Меня? А я думал, клубы. Накрыл. Может, тогда кризис позднего возраста. Может, к пенсии. А, ее отодвинули! Да что ж такое!
– А накрыл – это как было? Тоже скучно?
– Очень скучно. Переоценка это называется. Переучет. “ак в бухгалтерии вешают табличку – “Переучет”. Как обычно: кто я, что к своим 27 годам добился. А кому все это нужно, вот есть люди, которые научные теории, нобелевские премии, олимпийские медали, книги, а что останется после меня?
– А дальше что?
– Тлен. После меня останется тлен. С этим нужно просто смириться. У меня, как у психологов говорится, стадия принятия. Депрессия, гнев, принятие, вот этот все, и потом живем дальше.
Тут нужно понимать, что, с одной стороны, у каждого человека есть чем гордиться, а с другой – с точки зрения цивилизации даже человеческой, я уж не говорю про историю всей планеты 4,5 миллиарда лет, а даже просто взять последние 3000 лет, в этих масштабах все становится весьма незаметным.
Фото: Антон Комолов / Facebook
– Ну, а в это время вы не пытались прийти к вере и поразмышлять о каком-то религиозном опыте может быть?
– Конечно я задавался вопросами, и о смысле существования, в какой-то момент религия давала ответы на эти вопросы, я крестился в достаточно серьезном возрасте, в 18 лет. То есть это был такой осознанный шаг. И я считаю, что это правильно, когда дети, вырастая, сами выбирают, как верить, не верить, какая конфессия, какая религия и так далее. Но спустя какое-то время у меня возникли вопросы, на которые ни вера, ни тем более религия, как институт, ответа не давали. Наоборот, к ним возникало еще больше вопросов.
– Что это за вопросы, которые после крещения возникли и на которые вы не смогли найти ответа?
– Они не сразу возникли. Наверное, каждый задается такими вопросами. Смысл существования человека и человечества на планете в чем заключается? Помимо сугубо биологического.
Мы как один из биологических видов на планете для чего, почему? Просто интересно, ну вот мы едем, а куда этот автобус идет? Интересно же.
Я для себя пытался найти ответ, но религия не дает, на мой взгляд, ответа. Кого-то удовлетворяет такой ответ, кого-то нет.
И тут важно найти себе проводника. Для многих людей таким становится священник. Если ты находишь священника, который тебе объясняет, рассказывает. Это как с современным искусством. Приходите в музей и думаете “что за чепуха, что у человека в голове”. А потом заходит гид, который разбирается в современном искусстве, и как-то хоп–хоп, в стройную систему все выстраивается. Здесь тоже самое. Вы находите проводника, он вам объясняет, вы понимаете, что тогда все имеет смысл.
– Но это не ваш путь оказался?
– Возможно, я не нашел проводника. Вот нерелевантная аналогия, но с театром. Я не очень люблю театр, и мне говорят: ты просто не нашел свой спектакль. Ты просто не видел то, что тебя зацепит. Возможно, это так.
– Что еще вы не любите?
– Пробки. Бриться. Рано вставать.
– Я семь с половиной лет вставал в 5.30 утра, я много могу про это рассказать.
– А что вам помогало это делать?
Антон в детстве. Фото: antonkomolov.ru
– Слово “надо”. Я очень дисциплинированный человек и мне повезло – работа, на которую я вставал так рано, приносила мне удовольствие, поэтому не было ненависти: “Господи, опять! Как же я все это ненавижу!”. Нет, у меня было: “Господи, как же я ненавижу вставать”. Точка. Но потом едешь за рулем в машине, и раз вдруг проснулся.
– Это родителями сформировано: ответственность, слово “надо”?
– Во многом да, но я даже на примере собственного сына прихожу к выводу, что в детей заложено процентов 80 уже. Характер, черты, и так далее. Эмоциональность. Это все закладывается природой, Богом, генами или чем-то еще. Мы повлиять можем в очень незначительном коридоре.
– В каких ситуациях вы особенно отчетливо это понимаете?
– Я вижу своего сына. Он отличный парень и совершенно не похож на меня. И я вижу как он слышит или не слышит мои слова, которые я пытаюсь донести, как он их принимает, пропускает через себя.
Я был прилежным учеником, не то, чтобы я испытывал удовольствие от учебы, но я в принципе домашку спокойно делал. Он вообще не любит. Для него получить двойку: “Хм. Как бы и что?” Андрей, ну будет же два! “Хм?” И что ему сказать? При том что я не являюсь фанатом хороших оценок как таковых. Оценки и знания не всегда одно и тоже. Он, как и большинство современных детей не любит читать, они получают информацию через интернет, ютьуб и так далее.
Все люди старшего возраста должны побухтеть и сказать: вот в наше время такого не было. В наше время все читали, со свечкой и фонариком. Мама или папа рассказывали как я читал, с фонариком. Я своему тоже долгое время говорил, что я вот научился читать в три с половиной года. И читал! Потом понял, что это не работает и бессмысленно.
– Может, с фонариком залезть под одеяло вместе?
– Я пытался чуть-чуть по-другому. Прошлым летом им дали внеклассное чтение. Я скачал несколько книг на свой вкус, это отдельная история, что там им задают читать, какую ерунду, которой невозможно современного ребенка зацепить, чтобы они хотя бы читать полюбили. Ну ладно, думаю, из списка “Остров сокровищ”. Я говорю, слушай Андрей, я тут скачал тебе книжку почитать, но я не уверен, что для пятого класса. Там сплошные убийства, труп на трупе, наверное, тебе рано. Он говорит: “Неееет!” Я думаю, ну все, нормально, зацепил. Нет, не очень.
С трудом, еле-еле они читают. Но тоже есть объяснение, они же привыкли, что сейчас включишь любой сериал, мультипликационный, кино, там такая плотность событий, такая скорость происходящего, что когда они начинают читать книгу, “Остров сокровищ” или еще что – ну прямо занудство. Это нам казалось, движуха, мушкетеры, пираты, а сейчас все совсем по-другому.
– Что такое для вас мужское воспитание?
– Прежде всего объяснить, что мужчина должен быть сильным не только физически, что мужчина должен быть благородным, что мужчина не имеет права поднять руку на слабого, тем более на женщину. Что только сильный человек умеет извиняться. Это и взрослым-то людям не мешало знать, им бы помогло.
Антон с женой и сыном. Фото: woman.ru
– А родители вам доверяли воспитание сестры? Мальчики в футбол, а вы с коляской.
– Да, мне было 7,5 лет, когда родилась сестра. У меня были конфликты с одноклассниками, которые орали, а она вот в коляске спит. У меня простые родители, они работали оба, и в магазин я ходил, гулял с сестрой и из садика ее забирал. Нормальное старшебратское детство.
– Можете вспомнить какие-то наставления отца, или фразу, момент, когда вы вдвоем, что-то, что повлияло на вашу жизнь?
– Такого, чтобы повлиял, нет, у нас не было воспитательных бесед вроде “садись, сын, сейчас я с тобой по-отцовски говорить буду”. Из конкретных фраз помню, мы с папой куда-то шли, и я такой веселый камушек пинал ботинком. А он сказал: “Не надо, испортятся ботинки”. Я не знаю, почему я это запомнил. Может быть, я поэтому зануда.
– А вас называют занудой?
– Только очень близкие люди.
– Что вы должны сделать для этого?
– Понудеть. Не то, чтобы я рассказал новый анекдот, все отхохотались, а потом: “Вот ты зануда!” Нет. Я скажем так, системный человек. Систематизирующий. А это очень часто считается занудством. Педантичность, пунктуальность. Мне кажется, это часть правильного воспитания и настоящего мужчины, но окружающие считают, что это занудство.
Мне, чтобы найти какую-то вещь, нужно ровно три минуты. У меня в компьютере все папочки систематизированы, вот оно, занудство! Работа, путешествия, документы отсканированные в компьютере хранятся.
– Не может быть!
– Да, вот видите, вы тоже считаете это занудством. А мне кажется, это удобно. Когда из турагенства звонят: нужен срочно ваш паспорт, мне потребуется 2.5 минуты, чтобы отправить его. А вы будете: ой, где же мой паспорт? Точно, в ванной в баночке с надписью “сахар”, теперь надо сфотографировать, теперь переслать!
Фото: Double MINT Studio / Facebook
– А такого не может быть, что вы внешне вот такой “эгегей”, а домой приходите…
– И бубубу?
– Да.
– Конечно. И в лифте я из бубубу переодеваюсь в эгегея.
– И вам близкие говорят: “Ну что ж ты!”
– С ними значит ты веселый, да? Упрек от близких, который меня, пожалуй, задел, это от моего сына, когда мы где-то отдыхали. Я думаю, ну, час в день мы будем заниматься, чтобы не выветрилось из головы. Потому что же за лето все выдувает. Чуть-чуть почитать, немножечко примерчики, русский там, вот это все, взял у учителей домашку и задание на лето, бедный сын, да? Это правда!
И мне Андрей в какой-то момент говорит: “Папа, у тебя одни уроки в голове!” И я думаю, наверное, да. Как же человеку с отцом-то не повезло. Вот он вырастет, и что же он будет вспоминать?
И мы вместо часа всего полчаса в день стали заниматься, папа очень адаптивный.
У меня родители никогда не применяли физические наказания, но нотации мне читали, уфф, очень много. То есть фраза моего сына, что у меня одни уроки в голове, его бы в мое детство! И говорили правильные вещи из хороших побуждений. Иногда странные вещи, которые я не выполнял, как и все дети.
С сыном. Фото: Антон Комолов / Facebook
– Например?
– Ну, мне нельзя было гулять на окружной железной дороге, которая проходила у меня под окнами, когда мы жили в Измайлово. Естественно, мы ходили, печатали гвозди, шурупы это все, обкидывали камнями товарняки. Там валялись костыли, железки, которыми прибивается рельс к шпале. У нас ходила легенда, что машинисты, когда видят детей – бросают костыли, и одного мальчика убили, вот тут он лежал.
Это интересно, мальчишеское детство. Мне ходить было нельзя, а окна квартиры выходили именно на железку. Чтобы пройти незамеченным, надо было обойти двор, но выходили и родители палили: “Антон, ты опять, мы же с тобой говорили!” А у меня была тактика такая, я просто молчал и уходил в себя, медитировал, наверное. “Ты слышишь, что мы говорим?” – “Да, конечно!” – “Скажи что–нибудь!” – “Я больше не буду”. И странные выражения родительские, которые мне запомнились: “как об стенку горох” – это понятно, а вот “хоть кол на голове теши”, что за кол, который чешут на голове? Или “опять довел до белого каления”. Я думал – почему колени и почему они белые?
– Какое было самое важное решение в вашей жизни?
– Их было достаточно много. И одно из них – работать не по специальности. Я начал работать на радио, и когда закончил институт, добавилось ТВ, надо было выбирать. Решение непростое, родители, как и вы, считали, что нужно быть программистом. А когда я поступал в институт, я ездил в марте в ГИТИС, смотрел какие там люди, экзамены, и в марте же я сдавал тестовые экзамены в Бауманку. Так что это было непросто: и здесь мне нравилось, и туда тянуло, и еще я немножечко бы шил.
– Какая была самая глобальная победа в жизни?
– Когда наши у голландцев выиграли. Когда я стал чемпионом Южного округа по баскетболу среди школ. Глобальных не было, достижения для самого себя. Вот один из примеров. Я принимал участие в цирковом проекте, а я боюсь высоты и крупных собак. И я физически не самый крепкий человек на этой планете. Но! Прошло несколько месяцев тренировок и съемок, и у меня за плечами был номер с медведем двухсоткилограммовым, а это страшно, я вам хочу сказать, было несколько номеров под куполом цирка, где я висел, и какие-то трюки выполнял, которыми горжусь в физическом смысле. Это не победа в общем смысле, а моя победа над самим собой.
Одна из дисциплин была дрессура. И там говорят, что остались медведи, тигры, львы, крокодилы, кошки и попугаи. Я говорю: давайте кошки. А у меня кот у родителей. Думаю, нормально, найду общий язык. Обсуждать начал с друзьями, говорю, а у меня номер с кошками, они мне: “Ты что, дебил? Там все будут идти с тиграми и львами, а ты будешь с кошками, серьезно?” Я думаю, да, опростоволосился. И на следующий день говорю: не хочу с кошками, давайте со львами. А львы уже заняты. А тигры? Тоже. А что там осталось? Медведи. Ладно, давайте медведей, и уже все, на слабо. Пацан сказал, пацан сделал.
– Но между сказал и сделал был какой-то период?
– Да, полтора месяца репетиций я видел как медведи между собой дерутся. 200 и 180 кг. “Ну это они просто дурака валяют!” – сказал мне преподаватель по медвежьему искусству. А мне тут же нужно выходить на этот манеж, где они просто в мясо дрались. Как греко-римская борьба примерно. И мне так: “О, Антон, а ты пришел уже? Ну, иди номер повторим”.
Прикольно. Но пальцы все при мне, хотя там говорят, если неправильно кормить, можно остаться без пальца. Я видел как медведь кочан капусты откусывает, он как бритвой срезает его. А так я не экстремал, в плане прыгнуть с парашютом. Мне не нравится статистика. Там какая-то одна тысячная процента, что парашют не раскроется.
– А с медведями нормально?
– А мне тогда статистику не предоставили.
– Какое самое большое разочарование было у вас в жизни?
– Да я стараюсь не зацикливаться на отрицательных вещах, наверное так даже и не вспомню. Не разочарование – но я бы хотел играть на каком-то музыкальном инструменте и быть полиглотом. Не то, чтобы я упустил эту возможность, ее и не было, но было бы круто. Зачем? Ну как, представьте, играете на пианино и говорите по–итальянски, потом раз саксофон и говорите что-то на арабском, потом пересели, круто. Здорово, когда человек умеет что-то круто делать, что не умею делать я. Мне нравится смотреть на профи, неважно это баскетболист, пианист или кто-то еще.
–Три вещи, которые вы делаете круто?
–Слэм-данки, это бросок сверху в баскетболе, декламирую Бродского и борщ.
Фото: Антон Комолов / Facebook
– Можно что–нибудь из Бродского?
– Давайте борщ! Я не люблю поэзию, если честно, я не настоящий сварщик. Когда я читаю книгу обычную, когда я читаю прозу, я не вижу букв, слов, я вижу картинку. Я смотрю кино, у меня идет полная визуализация и погружение. Со стихами такого вообще не происходит, даже близко. Поэтому поэзия для меня закрытая история.
– Мне повезло, я нашел занятие по душе, и не работаю всю свою жизнь. У меня работа, которая мне нравится. У меня отличный сын с которым мы то боремся, то дружим. Я люблю почитать, побездельничать, спортом позаниматься, все это и составляет жизнь и ее смысл.
– Часть публичных людей помогает анонимно, часть говорит об этом в общественном пространстве. Где у вас граница проходит, о чем вы можете сказать, о чем нет?
– Я часть, назовем громким словом, своей миссии вижу в том, чтобы привлекать внимание к теме благотворительности. Рассказывать о том, что а) можно помогать, б) нужно помогать, в) как помогать. Если я буду делать все анонимно, другие люди об этом не узнают. Хотя хорошие дела не требуют публичности, как я уже говорил, и полностью согласен с людьми, которые так считают.
Я не озвучиваю, что именно делаю и как часто. Например, ежемесячно перевожу деньги, у меня подписка, каждый месяц с карточки списывается на счет ЦЛП, а с WWF у меня другая схема. Я Хранитель Земли, это тоже определенные взносы и так далее. Когда спрашивают, а какому ребенку вы помогли, а как его зовут и что дальше, я стараюсь абстрагироваться, в том числе, помогая. Мне не нужна обратная связь, что я приношу деньги и вижу слезы благодарности в глазах того, кому я эти деньги передаю. Мне это кажется неправильным.
Фото: Антон Комолов Facebook
– А что раздражает в благотворительности или огорчает?
– Огорчает то, что очень медленно растет проникновение благотворительности в массы, давайте так назовем. Я для себя несколько лет назад определил такую штуку как благотворительность лайка. Человек видит пост в соцсетях, и если чувствует позыв к благотворительности, он ставит лайк. А если мощный позыв – делает репост. И на этом все. Это не провоцирует человека даже банально узнать, что за организация, потому что много же мошенников и сколько потом перепостят мошеннических сборов денег. И конверсия из лайка в пожертвования, поскольку я знаю цифры по ЦЛП и WWF, они незначительная и растет не быстро. Это то, что меня огорчает.
Большая часть людей занимается благотворительностью для себя. И в этом нет ничего постыдного. Чтобы немножко потешить не то чтобы тщеславие, а честолюбие – “вот я хороший человек”.
Мотивы, которые движут человеком, мне кажутся неважными, если он делает хорошие дела.
Это к вопросу споров в среде благотворителей. У кого можно брать деньги, а у кого нельзя. А как же – вот это бандиты, а это кровавый режим. А мне кажется, если деньги тратятся на хорошие правильные дела, то источник денег – это дело десятое. В конце концов, за это благотворитель не получает ничего, кроме благодарности. Это же не “я вот вам принес денежку, а вы потом за меня слово замолвите, или что-то взамен”. Если что-то взамен, это уже другая история, не благотворительность.
– Вы ощущаете себя хорошим человеком?
– Иногда. Чуть-чуть.
– Как часто?
– Вторник, среда, четверг, середина недели – пик хорошести, потом спад к выходным. Вот так моя рефлексия работает. Не то чтобы, когда бреюсь (а сейчас я не побрился – усы надежды) и думаю: “дай-ка я побрею этого хорошего человечка”. Я стараюсь здраво подходить и к себе и к окружающим. Меня родители так воспитали, что пусть про тебя говорят другие, а самому себя хвалить невоспитанно, а ругать глупо.
Видео: Михаил Никитин, Анна Шульга
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML