13
«Рыдал после смерти собаки и смеется на похоронах бабушки», «Мама расстроилась бы, если бы узнала, что ты плачешь», «Ты теперь за отца» – что нельзя говорить ребенку, потерявшему близкого – рассказывает психолог Наталия Скуратовская.
– В семью пришло горе, умер кто-то из близких. Ребенок мал, сложный возраст, считают родители и не посвящают его в происходящее. Многие поступают как в хрестоматийной истории из рассказа владыки Антония (Блума), когда родители увезли детей из дома, где умерла бабушка со словами: «Смерть – это ужасно. Дети видели в саду крольчонка, которого задрала кошка. Ну зачем им видеть смерть еще раз?»
– Это колоссальная ошибка. Два года и двенадцать лет – конечно, это разная степень переживания горя, разный уровень осознания, разные внешние проявления реакции, но этапы переживания горя у детей ровно такие же, как у взрослого.
Дети всегда догадываются о происходящем. Чем меньше ребенок говорит, тем лучше он интуитивно чувствует эмоциональное состояние родителей. Маленький ребенок может не уметь сформулировать свой вопрос, при этом понимать, что случилось что-то непоправимое.
Вот кто-то умирает и ребенку говорят: «Он в командировке, уехал, в больнице». При этом по интонации ребенку понятно, что это неправда. Тогда у него растет тревога. Она может выражаться: в апатии, в вялости, потерянности, в уходе в себя, а может усилиться и перейти в панические атаки, повышенный тревожно-невротический фон или немотивированную агрессию. Из-за того, что ребенок не понимает происходящего, мы можем довести его до невротического и даже психического расстройства.
Замалчивание, уход от объяснения вызывает много проблем в будущем. Не сказали – обманули. Обманули в важном – а в чем тогда можно доверять взрослым? Главное, подрывается доверие ребенка к людям и к жизни в целом.
Горе детьми переживается скрыто. Внешние проявления могут быть просто непонятны взрослым, например, на их взгляд, отсутствовать. Но так происходит из-за того, что ребенок не знает, как делиться горем, не имеет опыта выражения собственных чувств.
Но научить делиться горем на теоретических примерах нельзя. Все этому учатся на опыте реального переживания горя и только в том случае, если близкие откровенны. Иначе горе становится почвой для невроза.
– А как это может повлиять на будущее?
– Сталкиваясь в дальнейшем с горем в жизни, мы воспринимаем его как угрозу нашей психической цельности, потому становимся не способны сами его спокойно пережить, проваливаемся в него, оно становится патологическим. Если есть возможность как-то увильнуть от горя, то мы отгораживаемся от него. Это естественно, когда опыт переживания отсутствует. Иначе говоря, опыт детского переживания горя, по сути, определяет то, как человек переживает ситуацию горя в своей взрослой жизни.
Наталия Скуратовская. Фото: Ефим Эрихман
– В таком случае, как было бы правильно говорить с детьми о страшном, о смерти близкого, например?
– Во-первых, предельно честно, но с поправкой на доступный ему уровень понимания.
Следует использовать максимально однозначные слова, особенно если это первая смерть близкого человека, с которой он столкнулся. Не надо употреблять выражения: «он ушел», «уснул», хотя бы потому, что это может вызвать страх перед сном или уходом.
– Как же объяснять маленькому ребенку, что такое смерть?
– Когда погиб мой первый муж, дочери было три с половиной года. Скрыть этот факт было невозможно. Он погиб во время пожара в нашем деревенском доме. В ту ночь мы с ней поехали проведать деда в больницу. Вернулись на следующий день уже на пепелище.
Ситуация была предельно драматичной.
Я сама из теплого пепелища выкапывала фрагменты скелета собственного мужа. А рядом стоит дочка и спрашивает: «А где же папа? А где мы будем жить? А почему он тебе не помогает? Он же всегда тебе помогает».
В тот момент мне пришлось найти в себе силы и сказать правду. Ни сил, ни мыслей как-то морочить голову ребенку у меня не было.
Я объяснила, что папа сгорел, но не умер, потому что люди не умирают насовсем. У человека есть бессмертная душа, и она с Богом. На уровне, доступном пониманию трехлетнего ребенка, я изложила концепцию бессмертия души и воскресения. И дочка это поняла и приняла.
Я интуитивно чувствовала, как важно объяснять происходящее в таких словах, чтобы ребенок не просто понял, а смог использовать это, когда кто-то будет спрашивать, когда с кем-то придется говорить о смерти близкого. Впоследствии дочка так и отвечала другим на их вопросы: «Папа сгорел, но не умер. Душа бессмертна, душа с Богом. Мы о папе молимся».
Если речь о семье верующих людей, то, говоря правду, вы сразу же расставляете все точки над «i». Вы параллельно объясняете и то, как мы связаны с теми, кто не в этой жизни; как мы можем о них молиться; почему Бог такое допустил. Понятно, что в три года вопрос о справедливости происходящего еще не возникает, но в шесть лет ребенок легко может спросить: «Как же Бог мог допустить, чтобы моя мама или папа умерли?»
Говорить неправду, лгать, уходить от ответа, молчать, пытаясь якобы защитить ребенка, значит совершать самую глобальную ошибку.
– Согласитесь, говорить такую правду страшно. Взрослый боится нанести подобной информацией непоправимый вред неокрепшей детской психике.
– Действительно, страх – это первая причина замалчивания. Но, повторяю, гораздо больше проблем возникнет, если не сказать.
Говорить с ребенком должен самый близкий из оставшихся родственников, которому и самому, как правило, в этот момент тяжело и больно. Людей всегда останавливает ощущение – «Мне так плохо и горько, поделись я с ребенком, он испытает те же чувства ужасной боли и горя, что и я».
На деле родитель замыкается в своем горе, ребенок – в собственной тревоге. Ребенок чувствует: что-то происходит, но не понимает, что именно. И вместо того, чтобы переживать горе вместе, все сходят с ума по отдельности.
Один из этапов переживания горя и у детей, и у взрослых – гнев и агрессия, направленная в том числе на умершего. В логике маленького ребенка если мама умерла, например, значит, она от него ушла, предала. Отсюда следствие: никому нельзя доверять, никому нельзя верить. Именно такая позиция становится в будущем основой отношений с другими людьми.
Таким образом, пытаясь оградить ребенка от психологической травмы, вместо того, чтобы дать пережить горе, мы разрушаем базовое доверие к миру и к близким людям.
Переживание – это работа души, которая делает человека цельным, зрелым и сильным. Раз горе пришло в жизнь, значит, надо его переживать.
Даже очень маленький ребенок может быть поддержкой оставшимся родственникам. Каждый из нас, ребенок в том числе, должен уметь разделять горе. Горе – это часть нашей жизни. Мы будем сталкиваться с ним постоянно. Опыт совместного переживания – это самый психологически правильный способ действия, иначе ребенок станет заполнять информационный вакуум домысливанием.
– Заполнять вакуум собственными мыслями о происходящем – это общее свойство и касается не только детей?
– Естественно. Но у детей оно особенно выраженно, причем преимущественно в ранних возрастах, когда логика еще не выражена.
– Какие-то возрастные особенности есть?
– Мышление детей с двух до пяти лет, например, очень эгоцентрично. В этот период ребенок ощущает себя причиной всего происходящего. Он – центр мироздания в собственном сознании. Например, он может думать, что если он будет себя хорошо вести, то мама выздоровеет. Или если он что-то сделает не так, то родители могут развестись.
Маленький ребенок считает себя ответственным за неприятности, происходящие в жизни семьи. У него легко может возникнуть ощущение, что это его недоработка.
Например, мама умерла, потому что он плохой. Причем, если он не узнает, что умерла (кто-то из родственников решит поберечь детскую психику), то такой ребенок будет уверен: мать его бросила. Это, кстати, ранит еще больше, чем смерть, ведь это «он не смог ее удержать». Даже маленький ребенок может понять, что никто не выбирает умереть, это просто случается, в отличие от ухода из семьи.
– Дети более старшего возраста как-то иначе реагируют на горе?
– В школьном возрасте ребенок начинает понимать, что не все зависит от него. Младшие школьники, например, ориентированы на социальные правила. Если что-то случается, значит, кто-то провинился, кто-то виноват, это произошло из-за кого-то.
Им важно видеть закономерность, поэтому-то родителям приходится отвечать на бесконечные «почему», позволяющие принять сам факт, что смерть, например, случается. При этом для младшего школьника горем может быть то, что для взрослого огорчение. Смерть домашнего питомца по силе может быть сопоставима со смертью бабушки.
– Взрослые часто обижаются: «Вот собака умерла и десятилетний ребенок рыдает, а бабушка скончалась, он слезы не проронил».
– То-то и оно, что ребенок уходит в замороженность, которая взрослыми воспринимается как черствость, хотя смерть бабушки он переживает сильнее. Важнейшей особенностью этого возраста является то, что реакция ребенка обычно не соответствует силе его чувств.
По ребенку бывает непонятно, как он относится к смерти бабушки. Вроде не горюет, не плачет, не вспоминает. Но это никак не свидетельствует о его переживаниях. Дети по-разному выражают свою крайнюю растерянность: кто-то замыкается, а кто-то начинает смеяться и дурачиться.
– Но существуют же устойчивые представления о том, как надо горевать.
– Это большая ошибка – предписывать ребенку, как надо переживать. «Как ты можешь играть, бабушка же умерла», – упрекает ребенка мать. Или знакомые говорят: «Вот если бы мама тебя видела, она расстроилась бы, что ты сейчас плачешь!» Поймите, ребенку нужно позволить выразить любые чувства, иначе они останутся с ним на долгие годы и будут разрушать его изнутри.
– А если ребенок очень маленький, не умеет словами выразить чувства.
– Тогда на помощь приходит арт-терапия. Он может, например, рисовать свое горе. Он может выражать чувства с помощью кинетического песка. Все доступные средства будут хороши. Какого возраста ни был бы ребенок, важно дать ему выразить чувства, а не загонять их в рамки определенной нами нормы.
Плачет, так плачьте с ним. Признавайтесь ему, что вам больно и тяжело, обнимайтесь.
Не забывайте говорить: «Вместе мы это переживем, давай друг друга поддержим».
Фото: gosia janik / Flickr
– Бывает, ребенок беспечно играет, когда вокруг все рыдают от горя.
– Это форма защиты. У ребенка, который впервые столкнулся с горем, не сформированы еще те психологические защиты, которые есть у взрослого. Защиты вырабатываются как реакции на тяжелые переживания. Потерю ребенок переживает всегда. А особенность переживания горя состоит в том, что до конца он не может осмыслить свою потерю.
В отличие от взрослого, ребенок не может загнать переживание в отведенный в сознании отсек и переживать там. Психика ребенка в ситуации утраты дезориентирована больше, чем у взрослого, у него больше психосоматических тяжелых реакций, стресс и тревога сильнее.
Если ребенок переживает бурно, то нужно поддержать и не бояться такой реакции на стресс. Если сидит и спокойно играет, не думайте о нем как о черством человеке.
В любом случае взрослые должны создать ребенку безопасную предсказуемую обстановку. Он должен быть уверен, что в ближайшее время никто не умрет. Понятно, что мы не можем этого гарантировать, но попытаться стоит.
– Как же этого добиться?
– После гибели мужа первые три месяца с дочкой мы жили в Оптиной пустыни, потом вернулись в Москву и я пошла работать. До трагедии я была с ребенком и работал только муж. Но теперь на руках была малышка, родители, которых надо содержать, и вообще надеяться было не на кого. Я пошла работать на полдня, не рискнув отдавать ребенка в детский сад после такой психологической травмы. Съехалась с родителями, мама ушла досрочно на пенсию.
Когда я уходила на работу, дочь садилась на табурет перед входной дверью и говорила, что будет меня там ждать. Она там ела. Ей туда поставили горшок. Она не ложилась спать днем, сидела перед дверью все пять часов, что меня не было, ждала.
Моя мама была взбудоражена, однако прислушалась к моим словам: «Раз ей так надо, пусть сидит, пока поживет в коридоре, не страшно. Поставь себе рядом кресло и читай книги». Я интуитивно чувствовала, что именно так надо действовать, потому что не знала, как иначе доказать ребенку, что вернусь. Спустя три месяца она поняла, что я каждый день возвращаюсь, и успокоилась.
Когда я сама впадала в ступор, а надо понимать, что у меня было ощущение полного крушения жизни, она подходила, трясла меня и говорила: «Мам, а ты не умерла?»
Тогда я спохватывалась, обнимала ее и убеждала, что я не умерла и умирать не собираюсь.
Мне самой это очень помогало, вытаскивало из проваливания в патологическое горе.
Я понимала, что мое состояние сказывается на ней. Мне это давало стимул жить, проживать свое горе не зависая, не прячась, не боясь выражать чувства. Я могла при ней поплакать, рассказывать, как мне тяжело. И она отвечала взаимностью, тем более, что в нашей семейной модели она была папина дочка. Папа ее очень любил, все позволял, к тому же она очень похожа на него.
Одним словом, если один родитель умер, а второй раздавлен горем, то следующий по близости родственник, который может держать себя в руках, должен понятными словами объяснить ребенку происходящее. При этом обсуждать, говорить об этом нужно столько раз и так долго, сколько это ребенку понадобится. Главное, делать это честно.
Любому ребенку важны честность, любовь, безопасность и предсказуемость, которую мы можем для него создать.
Если ребенок старше семи лет, ему важно понимание смысла и ответы на вопросы: почему так бывает? почему бывает смерть? почему смерть бывает внезапной? почему умирают хорошие и дорогие нам люди? Здесь деваться некуда, мы должны уметь поделиться своими представлениями о смерти. Это определенный вызов нам, взрослым, мы должны не только знать ответ, но и давать его честно.
– Обычно взрослые и сами не знают ответы на эти «почему».
– Да, колоссальная растерянность – наше все. Увы, многие не только не знают ответ, они боятся думать об этом. Причем касается это и верующих людей, и даже священников. Когда я вела курс у семинаристов, то задавала им вопрос: а что вы сами думаете о смерти?
Оказывается, если человек горя не пережил, если у него не произошло разлуки с кем-то бесконечно близким, то у него и нет внутреннего ответа на вопрос «почему». Ему безумно страшно, и, вспоминая всех тех, кого он может потерять, он отодвигает мысль о смерти из сознания, вытесняет ее. Если в момент потери это так, то лучше честно сказать: «Я не знаю почему. Надеюсь, мы это однажды поймем, Господь откроет». И ограничиться поддержкой и сопереживанием.
– Вы утверждаете, что психологические защиты возникают как ответ на потерю, но кажется, что подростки, которые со смертью не сталкивались, куда адекватнее реагируют на смерть и горе, чем дети младшего возраста.
– Это не совсем так. Все метания подросткового возраста связаны с тем, что у подростков нет адекватного языка, чтобы реагировать на действительность. Они стремятся к самостоятельности, но фундамента для самостоятельности пока не имеют. Если маленький ребенок разделит горе с родителями, то подросток предпочтет замкнуться в своем горе. Он чувствует себя абсолютно беспомощным, но, переоценивая силы, считает, что должен справиться со всем сам.
Подросток с высокой степенью вероятности будет уединяться, избегать общения и даже попыток близких поговорить с ним. Его горе будет проявляться в усилении дисбаланса. Обидчивость, агрессивность, заброшенная учеба вплоть до экспериментов с наркотиками – это типичные проявления переживания.
Подросток всегда ищет способы совладания с проблемами вне семьи и, значит, пойдет к друзьям. А друзья, если сами не имели опыта горя, начинают реагировать самым неприятным образом.
– Что вы имеете в виду?
– Сверстники начинают избегать такого подростка, причем, как правило, из смущения и неумения поддержать, а не из-за черствости и жестокости. Тогда наш горюющий начинает поиск того, за кого можно зацепиться.
– Всегда стратегия поведения одинаковая?
– Нет, конечно. Если, например, умирает родитель того же пола, что и подросток, могут возникнуть другие проблемы. Бывает, что «добрые люди» скажут: «Ты теперь в семье за отца» или «Ты теперь в семье вместо мамы».
Тогда ребенок начинает усиленно принимать на себя социальную роль умершего родителя. Например, подчеркнуто заботиться обо всех, общаться с такой позиции, будто в психологическом плане он стал на место этого умершего родителя. И это неминуемо приводит к серьезнейшим личностным проблемам.
– К каким проблемам может привести «Ты теперь за отца»?
– Основная задача подросткового возраста – самоидентификация. У такого ребенка не формируется собственная идентичность. И это вылезает в последующих возрастах, когда он начинает строить семью. Ему сложно строить семью, потому что его личность размазана между замещением умершего родителя и собственными потребностями, которые принесены в жертву. Он может до конца не знать, кто он сам.
В такой ситуации подростки еще и склонны замалчивать свои негативные чувства, не проживая их, уходить в патологическое горе. При этом горе выражается именно в том, что подросток играет роль умершего.
Впрочем, порой мы встречаем это и у взрослых людей, вспомните Ксению Петербургскую, которая в состоянии горя «заместила» собой умершего супруга. Ходила в мужской одежде, называлась его именем. Это яркий и всем известный пример, который еще и освящен ее последующим подвигом, поэтому мы можем его привести.
Но такое происходит не только со святыми. В истории культуры известно немало случаев, когда в паре умирает муж, а жена всю оставшуюся жизнь живет его наследием, поддерживает все в том же виде, в каком было при его жизни, продолжает его переписку с кем-то, кто не знает, что муж умер.
Замещение – очень психологически неоднозначная стратегия переживания горя. В случае с подростками им часто приходится брать на себя какие-то функции, еще чаще их навязывают. Важно, чтобы это были именно функции, а не игра в личность, которую потеряли.
Но подростки только внешне походят на взрослых. Нам кажется, они взрослые, с ними можно как со взрослыми, поэтому-то подросткам достается от нас за неадекватное проявление горя. Например, мы осуждаем их за внешнее безразличие, за агрессию. За асоциальные поступки. Близкие не отказывают себе в манипуляции и часто используют светлый образ умершего: «Как тебе не стыдно! Что бы сказал твой отец?!», «Мать смотрит на тебя с того света, видит все эти безобразия!»
– А как же правильно?
– Оптимальный вариант поведения в ситуации потери близкого – сохранить его в ментальном и психологическом пространстве. «Мы вместе, пусть и не рядом».
В свое время в моих переживаниях мне помогли слова блаженного Августина: «Тех, кто нам дорог, мы не потеряли – они лишь опередили нас на пути к той жизни, где больше не будет разлук».
Блаженный Августин произнес эти слова, глубоко скорбя о потере друга. Проваливаясь в горе, он сделал такой вывод и поднял себя со дна горя и отчаяния. Меня зацепили эти слова в «Исповеди» и позволили самой пережить горе, не утратив ни целостности, ни отношений.
Те, кто умер, остаются с нами, но за пределами этой реальности. Наверное, это звучит банально и замыленно, как, впрочем, и слова «У Бога все живы». Но через горе мысль блаженного Августина начинаешь ощущать как подлинный опыт. По ту сторону, по эту сторону – это все жизнь.
Фото: spbda.ru
До двух лет ребенок не чувствует себя автономным от матери и не понимает, что такое потеря родителя. Однако он чувствует отсутствие, эмоциональные перемены, чувствует – что-то изменилось в тех, кто о нем заботится. В этом возрасте ребенку невозможно осознать причинно-следственную связь, поэтому все проявления горя мы наблюдаем на психосоматическом уровне.
Ребенок становится нервным, тревожным, раздражительным, перестает спать, есть, у него могут возникнуть проблемы с пищеварением. Он также может, наоборот, стать вялым, апатичным, слишком много спать для своего возраста. И то и другое – повод понять, что это горе. В возрасте до двух лет больше всего нужна физическая забота и выражение эмоциональной привязанности на тактильном уровне. Ребенок нуждается в надежном чувстве близости, причем по возможности спокойном.
С двух-трех лет дети понимают, что такое отсутствие и присутствие родителей. Мамы нет, но можно позвать и она появится, вернется. Поэтому дети пытаются искать умерших родителей.
Тут приходится объяснять, вносить сразу ясность, что искать бесполезно. Причем донести нужно, что родитель не возвращается не потому что бросил, не потому что ребенок плохой, а просто такое случилось. Важно сохранять при этом максимально стабильную и предсказуемую среду.
У дошкольников есть представления о смерти из сказок, у кого-то уже успели умереть хомячки. При этом есть еще и миф, что умершего достаточно побрызгать живой-мертвой водой и он оживет. То есть для дошкольников смерть – это не серьезно, понарошку, обратимо.
Здесь приходится доносить хоть в какой-то мере, что есть смерть в реальной жизни. Например, что она не сон, человека не заколдовали и его нельзя расколдовать.
Придется много говорить с детьми, отвечать на бесконечное число вопросов, можно ходить в церковь и говорить о смерти и жизни там. Если у вас есть вера в жизнь вечную, то невозможно рассуждать с других позиций. И, значит, нужно просто донести вашу веру до ребенка.
Здесь важно показать, что смерть не является чем-то необратимым, что есть продолжение жизни и возможность встречи, но, увы, не прямо сейчас. Близкие ушли в жизнь вечную, а мы остаемся здесь, потому что нам еще не пора. И только Бог знает, когда нам будет пора. Конечно же, универсальной рекомендацией остается одна: окружить ребенка заботой, вниманием, любовью и предсказуемостью.
Фото: spbda.ru
Кстати, у дошкольников в этом возрасте горе может вызвать регресс. Ребенок может начать сосать палец, писаться по ночам. Это нормально и характерно для стадии отрицания. Таким образом дети пытаются вернуться в тот возраст, когда в семье все было хорошо. Ни в коем случае нельзя за это стыдить. Нужно отнестись к происходящему с пониманием. Ведь будут и другие стадии: гнев, тоска…
Помогая принять утрату, важно быть терпеливыми. Можно ходить вместе в церковь, на кладбище, молиться об упокоении. Вообще, для дошкольников важны ритуалы. Это возраст подражания, освоения мира через подражание поведению взрослых. Дети любят и органично воспринимают ритуалы. Если горе случилось в верующей семье, то научите ребенка и вместе кратко молитесь, делайте это каждый день. Это позволит быстрее пройти стадию отрицания.
Многие родители предпочитают не брать детей на кладбище, но я уверена, что можно и нужно брать детей на кладбище, правда, нужно быть готовым к тому, что ребенок может себя повести неожиданно. Смысл происходящего дошкольнику, особенно младшего возраста, действительно не вполне понятен.
Моя дочь, например, попав на кладбище на похоронах своего отца, стала бегать среди могилок с радостными криками: «О, это зоопарк. Но где же зверушки?» Ей это было нужно в тот момент.
Дошкольникам важны ритуалы, связанные с уходом за могилой, но куда важнее молитвенные ритуалы. Они воспринимаются как забота и связь с тем, кого ребенок потерял.
У младших школьников другие проблемы. Им важно, чтобы было все по правилам и предсказуемо. При этом могут возникать дикие, на наш взгляд, вопросы: «Кто же мне будет готовить обед или стирать одежду? Кто теперь будет водить в школу? Делать со мной математику?» Другими горюющими родственниками это может восприниматься как дичайший прагматизм. Но это лишь свидетельство того, что у ребенка рухнула стабильность мира. В этом возрасте ребенку важно объяснить, как жизнь теперь будет устроена.
Учитывая, что во внешнем социуме ребенок уже ощущает себя самостоятельной личностью, школьникам важно понимать, что говорить другим о смерти, если спросят. И это колоссальная тревога для ребенка. У него должны быть слова, чтобы, не впадая в дикий стресс, объяснить произошедшее.
Его важно научить тому, как говорить об утрате, о смерти родителя, научить, как не вдаваться в подробности, если не хочется. Он должен понимать, как люди могут реагировать на него и как реагировать ему самому, если ему будет неприятно, например. Все это важно разобрать в мелких подробностях, чтобы социальный стресс у ребенка не увеличивался.
У младших школьников типичными являются резкие перепады настроения. Был грустным и вдруг засмеялся, бегать пошел. Было все хорошо, а потом на ровном месте расплакался. Иногда это выглядит, как биполярное расстройство. Порой настроение меняется несколько раз на дню. Важно понимать, что это нормально для этого возраста и уровня развития нервной системы школьника.
Взрослый, приняв факт горя, помнит о нем, у него не прерывается это ощущение. А дети не могут с горем жить постоянно. Им физически необходимо выпадать в ощущение, что горя нет и не было.
Поэтому они постоянно возвращаются в стадию отрицания. И если десятилетнего ребенка накрыло осознанием произошедшего, то из весельчака он мгновенно может превратиться в рыдающего малыша.
Важно понять, что это пройдет. Ребенку просто надо выплеснуть эмоции, надо поддержать, важно быть с ним и не загонять эмоции вглубь.
Фото: iStock
Вплоть до подросткового возраста у школьников сильно чувство вины, что является следствием общего принципа эгоцентричности восприятия действительности.
Эгоцентричность может быть до конца не изжита, хотя ребенок вроде бы понимает, что не все зависит от него. Например, он снова ищет логические объяснения: «Мама заболела и умерла, потому что я ей не помогал. Я папе сказал, что его ненавижу, вот он разбился на машине».
У меня самой был примерно такой опыт. Правда, это было уже в 11 лет. Я ужасно поругалась с отцом, имея вполне обоснованные претензии. Он меня ужасно ругал, а я ему крикнула: «Ненавижу, чтоб ты сдох поскорее». Ни до, ни после я такого не говорила, это была предподростковая буря ненависти.
Он замахнулся, но, чтобы меня не ударить, выскочил из дома и… попал в автомобильную аварию. Две недели в коме и вариант, что уже все. Мы сидели с мамой у реанимации. Я была уверена, что авария произошла именно потому, что я ему сказала «Чтоб ты сдох». Я была далека от религии, но, тем не менее, обращалась к мирозданию: «Беру свои слова назад, только бы он очнулся и выздоровел».
Уверенность, что поступок, слово может лишить близкого жизни, вызывает в ребенке колоссальное чувство вины.
При этом важно понимать, что младший школьник и подросток могут об этом не говорить. Но если заговорил, немедленно выводите его из этого состояния. Иногда делать это нужно превентивно: «Ни от кого из нас эта смерть не зависела. Мы никак не могли это предотвратить». Делать это нужно на всякий случай, вдруг у ребенка чувство вины есть, а он молчит.
Дети школьного возраста могут переживать еще и потому, что недостаточно скорбят. Особенно это бывает, если кто-то в семье горе переживает бурно, с рыданиями. Ребенок может почувствовать себя виноватым, что не горюет так же. Это важно понимать взрослым, которые горюют рядом. Да, важна честность, открытость, но сильные, пугающие эмоции на детей действуют разрушительно.
Они чувствуют себя виноватыми в том, что с ними не происходит то же самое. Именно это может подтолкнуть к патологическому гореванию, когда уход в глубокое горе становится образом жизни и может даже привести к суициду. Особенно в подростковом возрасте, когда подростки мало что проговаривают с родителями, это может стать для всех неожиданным.
Если не было возможности горе пережить и проработать (например, ребенок оказался с такими взрослыми, которые не поддерживали горевание, или оказался рядом с деструктивно горюющими родителями, бабушками и дедушками), то может сработать патологическая реакция, которую называют «отсроченное горе».
Ребенок ведет себя так, будто все нормально, ничего не было. Его могут заподозрить в бесчувственности и даже упрекать. Но в какой-то момент горе вырывается либо через асоциальное поведение, либо через психосоматику, физические болезни.
Если вы заметили, что ребенок долго не проявляет соответствующих возрасту признаков горя, то это повод насторожиться, привлечь психологов, пробиваться к нему, пытаясь достучаться и понять, как он воспринимает свою утрату.
Увы, это может прорваться в самой ужасной форме, в неожиданный момент, спустя много лет.
Нельзя ни в коем случае компенсировать утрату и засыпать подарками, например, покупать новую собачку. Утрату надо пережить, даже если это смерть любимой собачки, котенка, хомячка. Сначала должно пройти переживание горя, и только потом можно заводить нового питомца.
Если речь о смерти близкого человека, то важно понимать: его никто и ничто не заменит. Но… жизнь продолжится, будет другой, будут другие близкие люди, когда-нибудь будет счастье. Даже если мама умерла, она все равно остается мамой. Сейчас вы не вместе, но она остается в памяти, остается ее любовь и надежда на встречу в Воскресении.
Если активно пытаться компенсировать утрату, то это в последующей жизни формирует патологический характер, разрушает привязанность. Человек начинает замещать все и всех. Утрата отношений? Да ничего страшного. Умер? Не беда, нового заведем. Возникает привычка замещать, и так теряется чувство ценности и уникальности каждого человека.
В традициях горевания в самых разных культурах очень много психологически правильного. Начиная с ритуалов, связанных с оплакиванием, погребением, днями поминовения. Это то, что структурирует горе и не дает в нем застревать, а помогает его переживать. Проблема современного человека в том и состоит, что старые традиции утрачены, а новых не появилось.
В нашей современной культуре это вылилось в тотальный страх перед смертью, которую мы не видим. Она спрятана от нас.
Почему смерть близкого человека становится ударом для ребенка? Да потому, что он не видит смерть у соседей, ему об этом не говорят. И даже если родители идут на похороны, то с детьми этот опыт не разделяют.
Траур – это то, что структурирует жизнь самого горюющего, но главное – это регулирует отношение социума к нему. Оно более заботливое, поддерживающее. Его разгружают от обязанностей, с него спрос меньше. Это формирует среду, в которой более-менее комфортно горевать.
Фото: Максим Войтенко / odessamedia.net
В отношении подростков важно помнить, что они склонны замыкаться в горе, переоценивают свою самостоятельность и готовы делиться горем не с родителями, а с друзьями. При этом маловероятно, что встретят поддержку среди друзей, разве только в том случае, когда у друзей есть подобный опыт.
Например, моя дочь специально списывалась со своей ровесницей и подругой, у которой мать умерла в 35 лет от неоперабельного рака. Бабушка этой девочки была в шоке от потери единственной дочери. Отец давно ушел из семьи. И моя тринадцатилетняя дочь по собственной инициативе начала опекать подругу. Они встречались, вместе гуляли, много разговаривали. Это было интуитивно с ее стороны.
Когда я спросила ее, как она до этого додумалась, она ответила: «Но ее же никто не понимает, ей не с кем поговорить, ей тяжело. Ей нужен тот, с кем можно поговорить обо всем. И проще, чтобы это был сверстник».
С подростками важна честность и открытость, побуждение к общению с пониманием, что они могут быть ершистыми, могут обособляться и отмалчиваться. Нельзя отстранять их от жизненных забот, которые возникли в связи с утратой. Если они помогают, им легче пережить горе.
Но не позволяйте им играть в игру «Прими роль умершего». Дети должны оставаться на своем месте, не пытаясь занять родительское.
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML