2
Как любая минута может оказаться ситуацией, в которой мы делаем выбор: съесть человека или отказать себе в этом, быть христианином или прикидываться – размышляет священник Максим Бражников, настоятель храма Казанской Божьей Матери города Орска.
Священник Максим Бражников
Читая высказывания православных блогеров, я обратил внимание, что многие сходятся на мысли, мол, великопостные службы с кучей поклонов, сложными для понимания текстами – особенно тяжелы верующим. И мне подумалось – ведь в течение церковного года нет ничего подобного этим службам. Только в этот короткий период мы слышим частое чтение книг Ветхого Завета: Бытия, Премудрости, пророка Исаии, на Страстной добавятся книги Иова и Иезекииля.
Они вписаны в контекст великопостных служб изначально для оглашенных, для тех, кто впервые приходил в церковь, хотел креститься и на этих службах, по сути, всему научался. При этом к оглашению привязаны и все остальные моменты служб поста: вынос Креста в третье воскресенье, чтение паремий на литургии Великой Субботы и многое другое.
При всей кажущейся неподъемности именно время поста выводит человека из бытовой, «лайтовой» области, в которой он привык жить, в сторону времени Священного. Приходя на службу, которая без сокращения длится порой 3-4 часа, даже если ничего не понимаешь, оказываешься в ситуации, которая дарит возможность просто постоять, просто подумать, поразмышлять обо всем, что тебе важно. Вокруг все бежит так стремительно, некогда даже сосредоточиться, а тут возможность появляется, потому что великопостная служба стимулирует замедлиться.
Мы живем во времена, когда все можно знать. Понять богослужение несложно: несколько кликов, и вуаля! – тексты, переводы, толкования под рукой, в изобилии. Хочешь – можешь распечатать дайджест основных событий предстоящей церковной недели, поинтересоваться знаковыми текстами, даже Триодь и Октоих, которые всегда были понятны лишь чтецам и певчим, и те теперь доступны. Все перестало быть сложным и непонятным, чуждым и чужим.
Выходит, посещая помимо субботних и воскресных служб хоть одну постовую, мы оказываемся в уникальной ситуации, когда пространство времени позволяет войти в себя. И, значит, пост перестает быть лишь пищевым воздержанием. Он превращается в остановку для ума, время, когда можно никуда не спешить и не торопиться.
Это сложно? Особенно трудно? Невозможно тяжело? Да, именно, потому что наедине с собой быть вообще-то нелегко. Являясь делом личным, пост вместе с тем общественное и церковное дело – время общей молитвы и общего взаимопожертвования. И это вдвойне сложнее.
В храме, который я посещал с 1998 года, служили тогда четыре священника. Службы в пост совершались ежедневно без сокращений – все утрени, Преждеосвященные, повечерия… При этом в храм приходило не один-два, а десять-пятнадцать человек. Они не покидали своих мест, сколько длилась служба.
Да, это было другое поколение. Люди хорошо ориентировались в Псалтири, понимали библейские песни канона, которые мне тогда казались искусственными вставками в текст. Главное, они не воспринимали службы как тяжкую повинность. Для них это было естественное провождение времени, и меня это очень вдохновляло.
Фото: Vk / Симбирская митрополия
Вот мы живем, и каждый раз Господь ставит нас в разные ситуации, в которых мы можем проявить себя либо как создания человеколюбивые, либо как людоеды. Не зря же говорят, что постом «главное – людей не кушать». От этого «Как я не съел человека» оказывается всего полшага.
Прихожу домой после тяжелого трудового дня, уставший ужасно. А дома – трое детей. Все трое бегут ко мне, бросаются на шею, хотят, чтобы я играл, читал, слушал, как они день провели. А у меня одно на языке: отстаньте, уйдите, дайте поспать, позвольте силы восстановить.
Я действительно пришел со своим грузом, ну и что, что ждали меня целый день. И выходит, что, не откликаясь на их просьбы, я будто беру нож и вилку и отрезаю от них кусочек. Ведь удовлетворил же я свое желание в покое и сне, но при этом и человека немного покушал.
Или случается, люди просят приехать в гости, пообщаться, выслушать их, а я устал, не могу, да просто не хочу, и все. Но ведь это все тоже мое человекоядение, разве нет?
И если разобраться, то человека, который с добрыми намерениями начал поститься, Господь обязательно ставит в такие ситуации и будто говорит: «Хотел поститься? Постись. Вот тебе люди – будь с ними, вот дела милосердия – дерзай».
Я уверен, если разглядеть происходящее в твоей жизни под таким углом, то станет понятнее, что пост – он и в этом сиюминутном самопожертвовании тоже. А это в разы сложнее, чем отказать себе в скоромном.
Выходит, если рассматривать свою жизнь через призму времени замедленного, любая минута может оказаться полезной для роста, может оказаться ситуацией, в которой мы делаем нравственный выбор: съесть человека или отказать себе в этом, быть христианином или прикидываться.
Приходит ко мне на исповедь человек. Говорим, и вдруг оказывается, что для него быть христианином – это в Великий пост отпоститься по-настоящему. Он готовится приступить к посту, делится, спрашивает совета, задумывается о том, чтобы не есть того, сего. Часто у человека есть даже желание совершить подвиг и совершить его правильно. Это похвально, конечно, но здесь мне всегда вспоминается детский рассказ про мальчика, который мечтал быть героем.
В своих мечтах паренек представлял, как спас бы сестренку, если бы она начала тонуть. Тут как раз подошла сестра и стала проситься гулять, но мальчик, что называется, отшил ее. Так же поступил с бабушкой, которая не могла найти очки, даже собаку отпихнул, мешавшую воображать, как он отстреливает напавших на нее волков. И вот мальчик подходит к маме, просит подсказать, какой бы геройский поступок совершить, а та отвечает: «Погуляй с сестрой, найди очки для бабушки и налей молока псу».
Эти простые и всем понятные вещи, оказывается, не всегда очевидны человеку. Верующие люди в большинстве своем максималисты. Приступая к чему-то на их взгляд серьезному, они хотят сделать все и сразу, в пределе. Например, сразу преуспеть в исихазме, творить непрестанную молитву… Но лишь потерпев фиаско, человек понимает, что именно таким христианином он быть как раз и не может, не получается. И тогда мы начинаем думать, что в нашей жизни просто нет места подвигу.
Фото: Flickr / mitropolia /Андрей Петров
Но подвиг – он подвиг над собой прежде всего. Он состоит еще и в том, чтобы в выходной день, когда ты привык лежать до часу дня на диване, подняться и идти к тем, кого ты действительно любишь, и делать все, чтобы твои любимые знали это.
Когда в Орске случилась трагедия, разбился самолет, на борту которого были жители нашего города, люди вдруг стали сплоченнее. Это было во всем, например, в магазине, когда незнакомый человек вдруг мог помочь другому, если у него не набиралось мелочи на покупку. Ерунда, – скажет кто-то, – мелочь какая-то. Но объединенные общим горем люди хотели дать почувствовать друг другу единство, плечо. На фоне черной полосы сотворить что-то доброе, проявить любовь, чтобы появился хоть какой-то просвет.
Мораль, нравственность, под которыми мы часто понимаем христианство, смешиваем его, на самом деле стоят на втором месте по сравнению с желанием подражать Спасителю.
Когда Христос ходил по земле, Он шел против принятой общественной морали. При этом подчеркивал, что пришел не нарушить, но исполнить Закон.
Получается, что христиане не вопросами морали руководствуются в своих делах, а тем, получается ли подражать Христу. Задавать себе непрестанно вопрос «А сделал бы так Христос?» – это образец. И если вот такую планку мы ставим для себя, то и Господь помогает нам быть Христовыми.
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML