13
23 ноября Генпрокуратура обвинила Российский онкологический центр имени Блохина в незаконных поборах. По данным надзорного ведомства, с 2015 года более 2,2 тыс. пациентов центра необоснованно оплатили бесплатные услуги, которые должны покрываться из Фонда обязательного страхования медицины (ФОМС). Пресс-служба фонда заявила, что РОНЦ лидирует среди онкоцентров по числу жалоб граждан на поборы. В ответ РОНЦ назвал тарифы ОМС «несостоятельными».
27 ноября директор центра Михаил Давыдов заявил о своей отставке и прекращении работы в медицине. На место исполняющего обязанности пришел хирург Иван Стилиди, работавший там завотделением.
РОНЦ неоднократно оказывался в эпицентре скандалов: несколько лет назад СМИ писали, что в очереди на прием умерла пациентка, а хирурга задержали за вымогательство. Новость о смене руководства РОНЦа повлекла дискуссии: а будут ли изменения в управлении, в режиме приема, в отношении врачей и пациентов. Но эксперты убеждены: это не проблема конкретно РОНЦа, а состояние системы лечения онкобольных в целом.
В 2015 году журналист Роман Супер написал статью на The Village о том, как его жена Юля и врачи боролись с раком в онкоцентре на Каширке. После этот текст стал началом книги “Одной крови”:
– Мы остались в Москве и поняли: говорить о том, что у нас не лечат от рака, — значит врать. Но. Говорить о том, что в России можно успешно лечиться от рака без блата, — значит тоже врать. Говорить о том, что каждый заболевший раком россиянин может с улицы и бесплатно попасть к специалисту в хорошую, то есть московскую или питерскую, клинику, — значит повторять лживую мантру за министерством здравоохранения.
За несколько месяцев, проведенных на Каширке, нам не встретился ни один человек с улицы. Все попали через знакомых или знакомых знакомых. Исключение — больные с редкими видами онкологии. Такие люди попадают к врачам без блата. Думаю, потому, что их рак просто очень важен и интересен для науки. Интересна ли кому-нибудь их жизнь? Не уверен.
О врачах Роман Супер пишет так:
“Понаблюдав за тем, как живут и работают врачи, как вертелась в этом страшном колесе наш лечащий доктор, которой, кажется, нет и тридцати, понимаешь, что все они заслуживают памятника при жизни. Ну или хотя бы нормальной зарплаты. <…> Они приходят в эти больные стены, из которых нормальному человеку хочется бежать, к восьми утра каждый день. А уходят домой в полночь. Всё время они проводят в доме-монстре, от которого веет горем и болью”.
На форумах онкобольных отношение к РОНЦ неоднозначное: профессионализм врачей у большинства не вызывает сомнения, но на огромные очереди и постоянные требования “благодарности” жалуются многие.
Одни пишут:
“Операция, как говорили сами же врачи, банальная и поставленная “на поток”. Так цену “благодарности” за нее объявили почти 200 тысяч. И это помимо того, что за сиделку пришлось отдавать 3500 рублей за сутки, даже просто сестра с поста стоит 2000 рублей”.
Другие защищают врачей:
“Врач, к которому обратилась за консультацией, деньги брать категорически отказалась. Со словами “наше общество больно”. Во второй визит пыталась дать денег. Опять не взяла”.
“Всё зависит от того, к кому ты идешь. <…> Ведь как люди хотят? «Доктор, у меня рак, подскажите мне хорошую клинику, я пойду туда». <…> К сожалению, я не могу дать такой совет и сказать: рак надо идти лечить туда-то… – сказал в интервью “Правмиру” онколог Михаил Ласков. – Увы, лечение рака в нашей действительности – это соревнование мозгов, денег, удачи, связей – всё это имеет колоссальное значение. К сожалению, банальной человеческой справедливости здесь нет, да ее и не было”.
Стандартный путь пациента начинается с осмотра терапевта по месту прописки.
Затем – прием местного онколога, направление на диагностику (которую пациент оплачивает сам, ОМС не покрывает обследования до госпитализации), следом повторный прием с установленным диагнозом, а дальше – либо талон на получение лекарства, либо ожидание талона на высокотехнологичную помощь.
Если нужный вид помощи не входит в базовую программу ОМС, пациента ждет хождение по кабинетам. Решение выдать квоту принимает местный департамент здравоохранения, если квоты нет – а их ограниченное количество, то человек либо встает в очередь, либо может самостоятельно обратиться в федеральный центр, который оказывает эту помощь.
РОНЦ считается главным специализированным центром. Поэтому десятки людей стоят с утра у входа в надежде получить заветный талон. И очередь в онкоцентре на Каширке – в поликлинику, на госпитализацию и на операцию – похоже, становится символом системы лечения онкобольных.
Ольга Желудкова
Детский нейроонколог , главный научный специалист Российского научного центра рентгенорадиологии, профессор Ольга Желудкова считает, что помощь при онкологических заболеваниях должна быть экстренной:
– Если мы, детские онкологи, знаем, что ситуация требует экстренного лечения, например, больной с медуллобластомой должен начать лечение не позднее 3-4 недели после постановки диагноза, я на этом стою. Для этого я пишу служебные записки, мы собираем консилиум, чтобы госпитализировать ребенка вне очереди. Потому что если мы упустим момент, то у ребенка появятся метастазы, и тогда уже прогноз будет другим.
Во всех центрах нужно увеличивать пропускную способность. Мы все прекрасно понимаем, что Минздрав определил два регистратора в поликлинике и пять врачей, но этого недостаточно, их должно быть в три раза больше, как и коек. Чтобы каждый мог получить помощь. Я считаю, что эта система обрекает больного на катастрофическую ситуацию. Срок госпитализации имеет огромное значение.
В нашей сфере лечение должен получать каждый больной независимо от того, есть у него деньги или нет, и не важно, в каком возрасте – эта помощь должна быть экстренной. Это же онкология!
Алексей Масчан
Одна из проблем – одноканальное финансирование, когда лечение любого пациента оплачивается только из Фонда обязательного медицинского страхования и только по одному тарифу, рассказывает онкогематолог, заместитель директора Федерального центра детской гематологии, онкологии и иммунологии имени Димы Рогачева, профессор Алексей Масчан:
– По-прежнему денег выделяется очень мало, и по-прежнему они идут из одного канала – Фонда медицинского страхования. Этих сумм не хватает на большинство дорогих методов лечения. Например, на лечение миелоидного лейкоза выделено 220-265 тыс рублей, а это самая тяжелая патология. Это стоимость в лучшем случае одного курса химиотерапии, не считая всяких сопроводительных мер, не включая сложные переливания крови. И таких курсов надо как минимум 4-5!
Эта система нас абсолютно не устраивает. И есть только один способ ее исправить – платить за лечение столько, сколько оно реально стоит (а сейчас тарифы определяются с потолка), и соответственно повышать финансирование здравоохранения вообще и, в частности, таких дорогостоящих методов лечения.
И это касается не только онкобольных, я даже больше говорю о гематологических больных. И приоритетов здесь не может быть абсолютно, потому что надо себе четко представлять, что если не хватает какого-то компонента, начиная с медикаментозного обеспечения и заканчивая палатами, водоснабжением, расходными материалами, достаточным количеством врачей и медсестер, то результаты критически страдают.
Если можно так выразиться, это как если прыгать с парашютом, то в приоритете парашют, иначе разобьешься. И этот парашют состоит из многих разных компонентов, без которых он не раскроется. То есть нужно обеспечивать лечение о начала и до конца со всеми сложными компонентами.
Еще одна боль врачей и пациентов – доступность лекарств. Сегодня появляются новые методики и препараты, но онкологи с горечью признают: финансовых возможностей пациентов недостаточно, дорогостоящие препараты доступны далеко не каждому, не все регионы могут их закупить.
Михаил Ласков
Онколог Михаил Ласков в интервью “Правмиру” рассказал о том, с чем приходится сталкиваться пациенту даже при наличии современных действенных препаратов:
– Если меланому, к примеру, пять лет назад нечем было лечить, то сейчас появилось минимум пять новых препаратов, и даже два из них, как мы осторожно говорим, могут привести к излечению даже запущенных форм. Есть такие интересные результаты. При этом лечение метастатической меланомы подобными новейшими препаратами может стоить от полумиллиона рублей в месяц и выше.<…>
Что касается ситуации, когда исчезает нужное лекарство, то в первую очередь – нужно искать аналог. Который есть в доступе, который можно купить. Ну а параллельно с этим – обращаться к руководителю организации, местному департаменту здравоохранения, в Минздрав, писать жалобы – во все инстанции, которые могут помочь. Гарантии тут никакой нет, но лучше что-то делать, чем не делать ничего.
Специалисты отмечают: чтобы получить нужные лекарства, некоторые больные даже меняют прописку, кто-то привозит лекарства из-за рубежа. На помощь опять приходят фонды.
Но еще одна беда, о которой говорят многие онкологи – квалификация коллег: эта специальность не самая популярная, а объем знаний требует постоянной учебы.
– Если начинать об этом говорить, будут одни слезы, потому что образование плохое, на английском языке не все читают. Непрерывное медицинское образование зачастую символическое. Представьте себе, в отделении гематологии одного регионального центра работают 3-4 врача. Куда они могут уехать учиться? Невозможно оторвать доктора от работы больше чем на месяц, потому что начинаются огромные неудобства для его коллег. А современная медицина и гематология в частности – это очень сложная вещь, ее учить надо много лет, – считает онкогематолог Алексей Масчан.
Илья Фоминцев
Директор Фонда профилактики рака, онколог Илья Фоминцев в своих интервью часто говорит о нехватке разных компетенций у молодых врачей и необходимости нового подхода к медицинскому образованию в целом. Не уменьшая значимости оборудования и доступности препаратов, он также считает: качественное образование врачей через 10-20 лет может улучшить ситуацию с лечением онкобольных.
Пару лет назад в Петербурге Фонд профилактики рака и НИИ онкологии имени Н. Н. Петрова запустили совместный проект – Высшую школу онкологии (ВШО) — программу подготовки молодых онкологов, которая рассчитана на выпускников медвузов и врачей-интернов со всей страны.
Ее цель – по международным стандартам подготовить врачей с новым типом мышления, с современным представлением о профилактике, диагностике и лечении рака.
В дополнение к стандартной программе клинической ординатуры, врачи изучают курсы по критическому анализу научной литературы, принятию рациональных клинических решений, основам научной работы в онкологии, общению с пациентами, английскому языку и медицинской статистике.
Екатерина Чистякова
Благотворительные фонды делают невозможное: собирают средства на операции, обеспечивают недостающими лекарствами, закупают оборудование, просвещают и убеждают: рак – это не приговор.
Так, фонд “Подари жизнь” ввозит в Россию 60% незарегистрированных лекарств, старается создать в регионах онкологические отделения, где будет доступна высокодозная химиотерапия и, возможно, трансплантация костного мозга, рассказывает директор фонда “Подари жизнь” Екатерина Чистякова в интервью “Правмиру”:
– Это наша ближайшая системная задача: оснастить ряд помещений под высокотехнологичное лечение, организовать стажировки для врачей из регионов в ведущих федеральных клиниках. И еще, как уже многим известно, мы сейчас занялись строительством пансионата для детей из регионов, которые находятся на амбулаторном лечении в столичных клиниках. Это позволит и доступность столичных коек увеличить, и многим детям сохранить нормальное детство, не больничное. <…>
В онкологии невозможно ничего сделать без врачей. Фонд может приобрести дорогое оборудование, волонтеры могут разрисовать для детей больничные стены, можно организовать какую-то акцию, но всерьез и глобально изменить ситуацию в медицине ни один фонд не может. Нам остается только искать тех докторов, которые чего-то хотят, которые стремятся к развитию, и надеяться, что и остальным просто придется в какой-то момент подтянуться до этой планки.
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML