1
Семьи, сбежавшие от войн, рабства или политического преследования, сталкиваются с множеством проблем на новом месте. Центр «Такие же дети» занимается образовательной поддержкой и адаптацией детей беженцев. Афиша Daily узнала особенности работы организации и поговорила с ее подопечными о жизни в незнакомой стране.
Я приехала в Москву в 11 лет. До этого жила в Бишкеке. Родители не говорили, почему мы переехали. Из той жизни я ничего не помню, только помню, как в детстве сломала руку. По-моему, левую.
По-русски научилась говорить сама — слушала, как говорят люди, постепенно начала различать слова.
Сейчас я живу с мамой, папой, старшим братом и сестрой. Мама — уборщица в магазине, папа работает таксистом, брат тоже таксист, сестра учится в колледже. А я хочу стать певицей, но пока особо не занимаюсь, просто сама пою русские песни. Например, мне нравится песня Нюши «Выше».
Центр «Такие же дети» папа нашел просто в интернете. Мне тут нравятся все занятия. По истории сейчас проходили Николая Первого.
В свободное время я люблю лежать. Это не скучно.
Я из Луанды (Ангола). Там говорят на португальском, африканском (лингала) и на французском. Мне рассказывали, что папа и мама уехали из‑за войны. Сейчас мы живем в Королеве — я, мой отец, две тети, дядя, сестра, мама.
До десяти лет я ничего не помню. Когда я появился в России, я не понимал по-русски, разговаривал на своем языке. Я гулял во дворе с сестрой и братом; сидел, например, на скамейке, а потом как бы по чуть-чуть начал слышать, как разговаривают русские дети. Понимать русский я начал в 2012 году.
В 2011 году я увидел снег. Мне было 11 лет. Я подошел к окну, посмотрел — там все белое. Я спросил брата: «А что там?» Он объяснил: «Это идет снег. Оно падает из неба. Это типа дождь, но белое».
Мы пошли на улицу. Снега было много. Мы катались на качели, потом брали сестру и катали ее на горке. Еще я катался на санках и на туба-тубе — такой круглой штуке. Я делал снеговиков и играл в снег. Мне нравилось делать эти снеговики. Снег холодный. Мне нравится, когда он теплый.
Но летом лучше, потому что можно кататься на велосипеде. Меня научил сосед, мой друг.
Раньше мы с тетей работали в «Пятерочке» на метро «Братиславская», это зеленая ветка. Мы там подметали, мыли полы и еще разбирали фантики возле магазина и клали их в мусорку. Мне очень нравилась эта работа! Нравилось, что я делаю чисто. Потом нам сказали найти другую работу. Я ждал, когда позвонят, и спросил у тети: «Когда мы устроимся на работу?» Пока мы нигде не работаем. Ищем немного.
Я в первый раз пришел в центр в 2015 году, тогда он был в Музее Москвы. Волонтеры показывали мне дорогу. Туда приходили и другие ребята. Я познакомился с Махмудом и Зульфикаром. Я просто сказал: «Привет. Как у вас дела?» — да и все. Мы стали общаться, они мои лучшие друзья. Еще там была подушка, на которой можно сидеть, лежать.
У нас есть занятия по русскому, математике, истории, биологии. На русском мы проходим, например, глаголы, падежи, местоимения. Я люблю писать сочинения. На биологии объясняют про растения. Например, что на болоте грязная вода и плавают разные зеленые листики. И нам рассказали, что есть глубина — и там тоже растения. Со дна, на всю глубину воды, растут зеленые стебли. Когда я летом плавал, я чувствовал ногами эти стебли, но думал, что это что‑то другое, и немного испугался. Но я узнал, что это листья связаны стеблями до дна.
В будущем я бы хотел, чтобы у меня была своя квартира, жена, дети. Я бы хотел найти работу. Например, мыть полы. Или официантом. Я люблю рис и фасоль.
Фото: © Интеграционный центр “Такие же дети”/Елена Сиволап
О жизни дома не люблю вспоминать. Мои братья, сестры и родители остались в Курдистане. Я здесь один, живу с братом дедушки. Его семья давно в России, с прошлого века. Сначала они жили в Армении, потом кто‑то приехал сюда, кто‑то остался там.
Я уже четыре года в России, год был в Брянске, три года назад приехал в Москву.
Сначала я учил русский язык просто дома — смотрел мультфильмы по телевизору, канал «Дисней». Там говорили по-русски, я просто слушал. Общаться я начал почти сразу, как приехал в Россию. Я тогда язык еще не знал, начал общаться с таджиками — у нас языки чуть похожи. Первое слово, которому меня научили, наверное, «хлеб». Еще «да», «нет» и слова для начала общения — «Привет», «Как дела?».
Я хотел учиться в русской школе, но меня не взяли, потому что не было документов, и я три года просто сидел дома, никуда не ходил. Я пошел за документами в отделение ООН. Мне сказали, что я могу ходить в центр «Такие же дети». Тогда еще записали имена людей, которые хотят учиться. Это было полтора года назад.
Когда я начал ходить в центр, постепенно научился ориентироваться в городе — дорога от дома до метро, от метро до центра. Потом начал чуть-чуть гулять по городу. Ну и познакомился со всем. Ничего особенно сложного не было, я просто смотрел по карте, которую скачал в телефон, и сам учился.
Мне очень нравится математика. Полезно для меня. Сейчас проходим алгебру, программу восьмого класса. Иногда что‑то из девятого. Никаких экзаменов пока не было, но дают задания, я их решаю — так понимаю, понял тему или нет, потом можно переспросить на уроке.
По русскому изучаем грамматику, как грамотно писать и разговаривать. Еще узнаем новые слова. Последнее на данный момент слово, значение которого я узнал, — «позор». Еще узнал слово «тошнит». Изучаем и запятые. В последний раз мы читали книгу и отвечали на вопросы о ней. Половину времени говорим, половину пишем. Читаем маленькие рассказы.
По истории мы начинали с Древнего Рима, сейчас уже Первая мировая война. За полтора года. Скоро будем проходить русскую революцию. Мне интересна история Месопотамии.
Еще есть уроки по программированию. Мы в субботу первый раз ходили.
Я пока не решил, чем буду заниматься. Думаю, может быть, стану режиссером. Наверное, пойду учиться. Но куда — не знаю, у меня пока нет документов. Я все изучаю на практике. Снимаю для себя иногда, монтирую. Легче монтировать на Edius, он быстрее, но в Adobe Premiere есть много эффектов, которых там нету. Еще делаю ролики про курдов. Как многие народы, они тоже живут в России. Некоторые пришли из Курдистана еще сто лет назад.
В России есть курдский центр. Мне предложили работать с ними. Я согласился, дома было нечего делать. Сказали: «Сиди с нами, смотри, как мы работаем». И так я научился, уже сделал много передач. Иногда мы ездим к ним в гости и снимаем рассказы о том, как они живут. Еще делаю видеоклипы на курдские песни для знакомых музыкантов.
Однажды я попробовал читать книги на русском. Начал Достоевского, «Преступление и наказание». Прочитал два-три листочка, не смог — очень сложно! Решил прочитать по-арабски. Прочитал первую часть, вторую не стал — стало скучно. Посмотрел фильм. Но я дочитал до конца на арабском «Сон смешного человека» и «Белые ночи» [тоже Достоевского]. Других русских писателей не читал. В интернете есть «Кто самый хороший писатель» — там Достоевский. Вообще про него много люди разговаривали. Он в арабском мире очень популярен.
Мы приехали в Москву три года назад. Раньше жили в Кабуле. Там была война. Мы переехали всей семьей — я, брат Васим, сестры Асма и Сана и мама с папой. Папа работает таджиком. Грузчиком. Мама сидит дома.
О жизни в Кабуле почти ничего не помню. Ходили в школу, там нас научили знать буквы, алфавит на дари (один из двух государственных языков Афганистана. — Прим. ред.).
Первое впечатление о Москве — очень много домов. Мы ехали в такси, из окна видели машины, мост. Это было зимой, было холодно. И большое здание, много этажей — там мы жили.
Фото: © Интеграционный центр “Такие же дети”
Тут, в центре, мы сначала учили русские буквы. Писали: а, б, в. Первое слово, которое мы узнали, — «Здрасьте!», «Салам». Потом «Какделанормально», «Откуда ты?».
Кроме школы, по-русски я говорю с Димой. Это мой друг, он живет на «Щелковской». Мы познакомились на площадке, играли в футбол. Я очень люблю футбол.
Из занятий в центре нравится география — карты. Нам рассказывают, где на каком языке разговаривают, где какой президент. Во Франции — Эммануэль Макрон. В Великобритании — королева Елизавета Вторая.
Люблю учиться русскому. Русский язык не знаешь — учиться не сможешь. Читаю чуть-чуть на русском.
Я хотел бы стать полицейским. Полицейский говорит: «Давай деньги».
Я родилась в Москве. Родители приехали из Афганистана уже давно. Я знаю русский с детства. Еще знаю свой язык — дари. Но русский знаю лучше, пишу на нем.
Я живу в Люберцах, там и хожу в школу. Сейчас я в четвертом классе. Самое интересное в школе — искусство, русский, математика и английский. В школе еще много ребят из других стран. У нас в классе 35 человек, из других стран — 16. Таджикистан, Узбекистан, арабы, армяне. Но все понимают по-русски. Моя подруга тоже из Афганистана. И две девочки из Узбекистана. Это наша компания.
Я люблю читать сказки, рисовать. В свободное время стараюсь заниматься родным афганским языком. Здесь, в центре, я занимаюсь английским, русским и математикой — два раза в неделю, по понедельникам и средам.
Дома мы празднуем наш Новый год — Навруз. Он был 21 марта. Наступает весна. Мы делаем сок из сухофруктов, выращиваем такую травку (пророщенную пшеницу. — Прим. ред.), и из нее все готовят. Иногда бывают торты.
Когда вырасту, хочу стать зубным врачом.
Центр возник 23 года назад как проект комитета «Гражданское содействие». Во время чеченских конфликтов в Москву приезжало много людей в поисках безопасности. Большинство из них были семейными, и им было не с кем оставить детей, пока они занимались документами. Тогда при комитете сделали комнату, где волонтеры и просто энтузиасты сидели с детьми.
В 2012 году был принят закон об иностранных агентах. В 2015 году он напрямую коснулся «Гражданского содействия» и, соответственно, центра. Тогда мы решили отделиться и стать отдельным проектом. Но, к сожалению, центр не был зарегистрирован как юридическое лицо. Без статуса организации невозможно подавать заявки на большие гранты и вести свою деятельность открыто. Сейчас мы решаем этот вопрос. Пока существуем за счет редких субсидий и пожертвований. Когда нет регулярного дохода, сложно нормализовать работу, но мы стараемся поддерживать стабильность для наших подопечных.
Еще одна сложность заключается в том, что у нас нет своего помещения. С прошлого года мы проводим занятия в информационном агентстве «Фергана». У нас хорошие отношения, но к следующему учебному году мы должны будем найти новое помещение.
В мире миграционный кризис: развитые страны задаются вопросом, что делать с потоком мигрантов. Мы стараемся следить за ситуацией и применять международные практики в своей работе. Но за последние несколько лет закрылось много европейских и американских программ по помощи людям, которые по разным причинам были вынуждены покинуть свою родину. В России ситуация не лучше. Здесь этим вопросом занимается центр, «Гражданское содействие», Управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев (УВКБ ООН) и Российский Красный Крест. Есть ряд локальных инициатив и проектов, но их немного — например, школа Рустама Курбатова «Ковчег — XXI век», проекты «Билим» и «Дети Петербурга».
В Россию едут миллионами, но за 2017 год только 33 человека получили статус беженцев, а всего в стране зарегистрировано 597 беженцев. Это очень-очень мало. К примеру, из Таджикистана на миграционный учет становятся два миллиона человек в год, из Узбекистана — четыре миллиона.
Неизвестно, сколько людей на самом деле въезжает, например, из Западной Африки: во время чемпионата мира многие приехали сюда по паспорту болельщика и остались. Мы пытаемся разобраться с этими вопросами, запрашиваем данные в МВД, но они нам их не предоставляют.
Люди уезжают по разным причинам, — например, из‑за политического преследования, нестабильного положения в стране, гражданской войны, сексуального рабства и прямой угрозы жизни. У нас много подопечных, за которыми так или иначе охотились талибы. Как правило, это семьи из Афганистана. Одному ученому пришлось покинуть страну из‑за того, что он отказался прекратить преподавательскую деятельность, и его семье начали угрожать. Здесь он живет за чертой бедности.
Прошлым летом к нам обратилась мать шестерых детей — до приезда в Россию она жила недалеко от Кабула, работала в магазине и помогала в центре поддержки женщин. К ней пришли талибы и сказали, что она должна прекратить свою деятельность. Женщина отказалась, и в итоге ей с детьми пришлось бежать. К сожалению, мы потеряли связь с этой семьей. Надеемся, они поехали дальше. Потому что в России не самые лучшие условия для беженцев и мигрантов.
Причинами также могут быть бедность и неустойчивая экономика в стране. Как правило, это касается Средней Азии. Люди едут на заработки, потому что зарплата в Москве совершенно несравнима с той, которую они могут получать на родине.
Как правило, приезжающие либо уже знают, куда обращаться за помощью, либо у них здесь есть знакомые. В Москве несколько диаспор, но мы не работаем с ними из‑за их закрытости. Обычно подопечные попадают к нам из «Гражданского содействия» или УВКБ ООН (они занимаются только теми, кто находится в статусе беженца или уже подал на него). Есть и те, кто приходит к нам по сарафанному радио, — например, африканские мамы, которые обычно живут коммуной.
Сейчас участились случаи, когда нам звонят из школ, где есть мультикультурные классы. Бывает, что на занятия приходят дети из Средней Азии и Афганистана, которые совсем не говорят по-русски. Учителя не понимают, как их учить. В общеобразовательных школах развитых городов США — например, в Нью-Йорке — детям-инофонам (дети, чьи семьи недавно мигрировали из стран ближнего зарубежья. — Прим. ред.) предоставляют тьютора, который занимается с ними английским языком. При такой поддержке ребенок достигает уровня сверстников за пять-шесть месяцев, независимо от того, какой у него был начальный уровень языка. В России на государственном уровне таких адаптационных и интеграционных программ нет. Часто ребенка просто оставляют на второй год. У нас были случаи, когда девочки из Киргизии и Узбекистана уходили из школы из‑за того, что не могли выучить русский. Языковые трудности могут порождать комплексы и отсутствие общения со сверстниками, а в некоторых случаях приводят к полному отказу разговаривать.
Со всеми подопечными мы сначала проводим собеседование. Часто кто‑то из семьи хотя бы немного говорит по-русски. Если нет — мы приглашаем волонтеров-переводчиков. Сейчас в центре работают всего шесть сотрудников. К сожалению, нам не всегда удается помочь всем желающим. В приоритете — семьи в очень трудном положении, потому что, кроме нас, им вряд ли кто‑то поможет.
Сейчас в центре занимаются дети из ста семей. Они приехали из Сирии, Афганистана, Конго, Камеруна, Кот-ДʼИвуара, Анголы, Узбекистана, Таджикистана, Киргизии, Вьетнама, Египта, Кубы и Филиппин. Число подопечных постоянно меняется: стоит одной семье добиться разрешения ходить в школу, как мы сразу остаемся без пяти человек. И наоборот: к нам может прийти семья, и это уже сразу шесть человек. Многие хотят пристроить своего ребенка хоть куда‑нибудь. Потому что иначе он будет целый день сидеть дома, пока родители на работе. Страшно выходить на улицу, когда не знаешь ни города, ни языка. К тому же в любой момент может остановить полиция.
В центре шесть программ. Первая и очень важная — «Профильные предметы» или, как мы называем ее между собой, «Школа на коленке». Она рассчитана на детей, которые не могут учиться в школе, и на нее самый большой спрос. По закону любой иностранный ребенок имеет право учиться в общеобразовательном учреждении вне зависимости от того, есть у него документы или нет. На деле все не так просто. Раньше можно было договориться напрямую с директором школы и в случае его отказа оспорить решение в суде. С появлением «Госуслуг» все изменилось: теперь устроить ребенка в школу можно только через портал, а для доступа к нему нужна регистрация. У подавляющего большинства наших подопечных ее нет.
Механика следующая: нужно прийти в школу, получить письменный отказ от директора и идти с ним в суд. С этим им помогают юристы «Гражданского содействия». Когда нервная судебная процедура преодолена, никто не мешает ребенку учиться. Но, конечно, есть директора, которые напрочь отказываются принимать детей из других стран.
Иногда так происходит из‑за ксенофобских настроений, общей неадекватности или желания работать на отчетность и высокие показатели.
Задача следующей программы — «Сопровождение» — помогать детей, которые уже учатся в школе, но по разным причинам сталкиваются с проблемами. Например, не так давно нам позвонила учительница нашей подопечной из Кубы. Она сказала, что сама занимается с ней русским языком, но хочет, чтобы девочка еще посещала центр и общалась со сверстниками. Иногда мы занимаемся с детьми предметами, по которым они не успевают. Это не очень эффективно, потому что так не получается охватывать большую группу. Поэтому сейчас мы стараемся уйти от этого формата.
Из «Сопровождения» мы развиваем программу «Менторство». Она нужна детям, которые уже достаточно взрослые для того, чтобы подумать о будущем. Мы стараемся обращать внимание на индивидуальные наклонности ребенка и развивать их. К примеру, у нас были 17-летний парень и 14-летняя девочка из Афганистана, которые хотели заниматься футболом. Их семьи не могли себе этого позволить, поэтому мы пристроили ребят в футбольную академию Tagsport Владимира Долгого-Рапопорта. Девочка из Узбекистана мечтает стать парикмахером, мы нашли для нее занятия. В планах — отправлять больше детей на всевозможные стажировки.
У нас есть две программы для детей младшего возраста: «Подготовка к школе» и «Длинный день» для совсем маленьких. Для ребенка с миграционным опытом очень важна стабильность. Из‑за травмирующего переезда и общей неустроенности у него может понизиться психологическая устойчивость. На программе для малышей психолог работает с базовыми реакциями, коммуникативными навыками и самыми простыми вещами, которые бывают очень сложными для маленьких: как делиться, как о чем‑то спрашивать и просить и так далее.
Несколько раз в год мы устраиваем праздники. Также вместе с музеями развиваем программу «Интеграция через искусство». Дети выходят за стены центра и получают возможность выразить себя невербально. Недавно они участвовали в мультипликационной мастерской в «Открытых коллекциях» мультимедиа-мастерских Политехнического музея, где работали над мультфильмом о коммуникации; и в программе музея «Гараж» о том, зачем нужно музейное пространство. Также мы стараемся отправлять детей на занятия в другие организации: это может быть арт-терапия, психологическая и образовательная поддержка. Такие вещи помогают интегрировать детей в общество.
Одна из частей нашей работы — помощь подопечным в случаях, когда их останавливает полиция. Несколько месяцев назад в такую ситуацию попали две совершеннолетние девочки из Афганистана. Они только получили отказ о предоставлении статуса беженца и планировали его обжаловать, когда их на двое суток задержала полиция. Мы делали все возможное, чтобы им помочь. Но обычно в таких делах спасает только человеческий фактор. По поведению полицейских в отделении было понятно, что они жалеют о том, что задержали этих девочек. Но поделать с этим уже ничего не могли. Тем не менее они очень постарались, чтобы освободить наших подопечных как можно раньше. И даже отказались принимать оплату штрафа.
У нас занимаются два мальчика из Узбекистана. Их мать почти год пролежала в коме. Сейчас семья снимает комнату с посторонними людьми. Как‑то раз женщина пожаловалась, что у нее нет денег на оплату жилья. Мы помогли ей найти работу, хотя это не наш профиль. Но нам кажется важным показывать людям, что им есть на кого опереться. Это очень важное ощущение.
Мы планируем оказывать образовательную поддержку не только детям, но и их матерям (как правило, мы работаем с традиционными культурами, в которых мужчина занимается заработком, а женщина — ребенком). Для этого хотим запустить программу изучения русского как иностранного для взрослых.
Посещая центр, ребенок быстро начинает говорить по-русски, тогда как его родители по-прежнему общаются на родном для них языке. В результате им становится сложнее понимать друг друга. Плюс на ребенка сразу ложится большая ответственность: поход в магазин, получение справок и документов, договоренность о чем‑то и так далее. Он быстрее взрослеет, а это неправильно.
Каждый месяц я собеседую 15–20 человек, которые хотят быть волонтерами. В основном они находятся сами: кого‑то в центр направляют из «Гражданского содействия», кому‑то о нас рассказывают друзья. Бывает, что мы целенаправленно ищем людей, которые обладают нужными нам знаниями или навыками. Например, переводчиков с редких языков, как фарси и вьетнамского. Они довольно активно откликаются на наши посты в фейсбуке.
Когда мы понимаем, что детям не хватает общения на их родном языке, обращаемся за помощью в Институт стран Азии и Африки МГУ. Но надо сказать, что учащиеся не самые надежные волонтеры из‑за загруженности и, возможно, неумения правильно оценивать собственные силы. Поэтому к ним мы относимся с осторожностью. Хотя это не означает, что студент даже первого курса не может быть идеальным волонтером — такие примеры у нас тоже есть.
Сейчас в центре около 120 волонтеров, где‑то 80–90 из которых — «преподаватели». Как правило, у них нет педагогического образования; это логопеды и психологи. Три раза в неделю с девяти утра до трех дня они занимаются с детьми русским языком, математикой, историей и другими профильными предметами. Программу обучения русскому языку как иностранному (РКИ) для нас составила преподавательница Высшей школы экономики Анна Леонтьева. Она же проводит занятия для детей и семинары для волонтеров.
Еще несколько человек занимаются с совсем маленькими детьми. Это одно из самых сложных направлений, потому что в таком возрасте ребенок только начинает социализироваться. С другой стороны — здесь очень хорошо заметен прогресс. Также есть волонтеры, которые помогают нам по административной части: SMM, PR, фандрайзинг (привлечение денежных средств). Последнее многим дается непросто, потому что люди не всегда понимают, с какой темой им предстоит иметь дело. Но мы всегда готовы помочь и обучить.
Бывает, что дружественные фонды и организации предоставляют нам одежду или учебные материалы, как, например, это сделал Российский Красный Крест. Тогда нас выручают волонтеры-водители. Несмотря на то что волонтерство требует постоянства, мы сотрудничаем и с теми, у кого нет возможности приезжать в центр по несколько раз в неделю. Такие люди помогают нам с организацией праздников, которые проводятся четыре-пять раз в год.
Мне кажется, самое сложное в волонтерстве — постоянство. Мало кто способен быть с ребенком весь учебный год, обычно люди остаются на три-четыре месяца. Кто‑то уходит раньше. Мы никого не держим насильно, потому что нет ничего хуже, чем человек, который занимается тем, что ему не нравится. Я знаю, что в европейских странах с волонтерами часто заключают письменное соглашение на определенный срок. В случае с детьми вынужденных переселенцев это особенно важно, потому что им необходим островок стабильности. Но мы договариваемся о сроках только устно (по крайней мере, пока). Есть волонтер по имени Михаил, который сотрудничает с нами уже 22 года. С ним была прекрасная история. Одна наша подопечная хотела поступить в МГТУ имени Баумана. Михаил — преподаватель математики — занимался с ней индивидуально и помог достичь цели.
Еще один непростой момент — когда дети уезжают из России. Это всегда обидно, потому что ты потратил много сил и времени на то, чтобы их чему-то обучить. Но стоит помнить, что такие вещи не проходят даром. Пускай русский язык забудется, зато результат от терапевтических и психологических занятий никуда не уйдет.
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML