4«Когда мы встретились, мой маленький мальчишка держал штурвал корабля своей жизни. Вокруг шторм, волны бьют, дождь, молнии сверкают и гром грохочет. А мальчик стоит и держит этот штурвал, точно понимая, что рулит по этой жизни только он». В новой школе о том, что Сережа приемный, знают только директор и классный руководитель. Это пожелание сына. Именно по его просьбе свою страницу в инстаграме мама ведет под псевдонимом. По этой причине она попросила не называть фамилию и настоящее имя сына.
Мальчик жил в приемной семье несколько лет. Во время родов умерла его кровная мать, и новорожденная дочь оказалась в той же семье.
Сережа несколько раз оказывался в приюте, а потом снова возвращался домой. Всякий раз в надежде, что кровная мама исправится, что начнется обычная жизнь, в которой нет алкоголя. На это надеялись и судья, и органы опеки. А потом – все повторялось: констатация факта, что ребенок, мягко говоря, без надлежащего присмотра и ухода, процедура изъятия, приют.
Только во время четвертого суда женщину лишили родительских прав. Сережа тогда окончательно перестал верить матери.
– Вот есть у нас такой мальчик, десяти лет, – рассказали про Сережу Ольге и ее мужу, которые как раз окончили школу приемных родителей. Взять приемного ребенка Ольга хотела давно, но муж и родственники говорили, что сначала надо попробовать родить самим. Но не вышло, видимо, семья ждала именно Сережу.
Все главные вопросы семейных отношений, воспитания Ольга и ее муж решили до того, как взяли мальчика в семью. Благо, время у них было: вместе они уже 19 лет. Так что к появлению нового члена семья была готова – все острые углы, об которые можно споткнуться и поцарапаться – обточены за первые годы семейной жизни.
То, что мальчик – почти подросток, а не малыш, Ольгу не пугало. Она работала в школе, преподавала математику в старших классах, а также как психолог консультировала родителей подростков.
Сережа, кровная мать которого тогда находилась в тюрьме, долго не мог поверить, что его взяли навсегда и что начнется, наконец, нормальная жизнь с любящими и заботящимися о нем родителями, о которой он когда-то мечтал. Запас доверия иссяк.
Адаптация проходила бурно. Сережа пытался драться, убежать. Ольге помогал опыт учителя, привычка держать в поле зрения сразу 30 человек. Как только она видела, что мальчик убегает – останавливала. Такое случалось в крупном торговом центре. В ситуации опасности, например, где много машин, предвидя это, просто не отпускала от себя. И всякий раз обязательно говорила:
– Ты теперь мой сын. Мне нужно, чтобы с тобой все было в порядке.
Фото: Lovepik
Одним из камней преткновения оказалась… еда. К моменту, когда Сергей попал в семью, он признавал только огурцы, помидоры, картофельное пюре, сосиски и пельмени. Все, больше никакой еды. Так питаться явно не полезно, решила Ольга, которая серьезно подходит к вопросу здорового питания. Через месяц приготовила новое блюдо.
– Процесс кормления занял пять часов. Пять часов мы сидели на кухне и я заставляла ребенка съесть приготовленное. Я в этот момент очень точно понимала, что если я сейчас отступлю, то потом в жизни не справлюсь с ребенком. Догадываюсь, что сейчас прозвучат контраргументы про психологическое насилие и про то, что нельзя заставлять. Полностью согласна с этим. Но когда речь идет о детях из детского дома с серьезной депривацией, когда дети по-настоящему ранены, вопрос, кто сильнее – ключевой. Не в смысле грубой силы, а в смысле умения брать ответственность.
Ребенок в своей жизни встречает некое количество взрослых людей, начиная с самых близких, кровных родителей, и все эти взрослые оказываются намного его слабее. Мой сын уходил гулять в кровной семье, когда ему вздумается – матери было все равно, что он делает.
Потом, когда он попал в систему, если к нему подходили воспитатели и говорили, например, «Делай уроки», он просто разворачивался и уходил. Взрослые люди всегда отступали.
Когда мы встретились, мой маленький мальчишка держал штурвал корабля своей жизни. Вокруг шторм, волны бьют, дождь, молнии сверкают и гром грохочет. А мальчик стоит и держит этот штурвал, точно понимая, что рулит по этой жизни только он, больше никто рулить не может.
Все, кому он за свою жизнь доверял штурвал, его предавали, разворачивались и уходили. Они оказывались слабее, чем он.
Когда пришли мы с мужем, он стоял, зубами вцепившись в этот штурвал, и отталкивал всех, кто пытался положить на него руку. Да, в нашем случае это получилось про еду. Моя позиция, что я сильнее и мои требования следует выполнять, некоторое время вызывала попытки меня оттолкнуть. Примерно месяца через четыре таких споров, при постоянной демонстрации, что ребенок нам дорог, он понял, что я держу штурвал в его пользу. В конце концов я доказала, если могу удержать штурвал лучше, чем он, и вывести корабль в спокойные воды, и, значит, он может мне довериться, я смогу его защитить от внешнего мира.
Понятно, что мы не должны унижать ребенка. Мы должны быть к нему добры. Но мы должны требовать от него питаться правильно, соблюдать бытовые навыки – мыться, переодеваться в чистую одежду, учиться в адекватном режиме… В конце концов у нас это произошло, как пишет Петрановская – программа выживания сменилась на программу развития.
Развитие в том числе и физическое. Если с 8 до 10 лет Сережа вырос на один сантиметр, то за первый год в семье – на 15 сантиметров. Только в десять лет у него начали меняться зубы – с молочных на коренные.
Сережа первое время проверял новую семью на прочность. А вот если разбить дорогую вещь – вернут, наверное? Ведь возвращают. Или, например, создать «левый» аккаунт в соцсетях и через него нецензурно поддевать одноклассников? Оказывалось, что не вернут, что он здесь – навсегда, свой, что бы ни делал.
Но преодолеть глобальное недоверие Сережи оказалось непростой задачей. Он не разрешал никому ничего про себя рассказывать. Были случаи, когда на заданный Ольгой вопрос он отвечал через два месяца. Причем вопрос мог быть самый бытовой: «Ты чай будешь с сахаром или без?» Он просто молчал в ответ, ему было тяжело произносить любые слова. До сих пор мальчик не очень любит заговаривать с новыми людьми, хотя сейчас это делает намного легче.
– Сын не мог допустить мысль, что мы можем войти в магазин, он скажет: «Я вот это хочу», это будет куплено, и мы выйдем из магазина, – вспоминает Ольга. – У него сразу в голове прокручивалось, что он вот вчера отказался делать уроки и поэтому, когда мы сегодня войдем в магазин, я ему не куплю эту шоколадку, например. Он на это обижался при входе в магазин. Причем я это все потом только выясняла, когда разговаривала с сыном, прорабатывая тот или иной вопрос поведения. А в конкретный момент на входе в магазин я получала злого ребенка, который начинал скандалить.
То есть были такие крайности ситуации: сын был внутренне абсолютно уверен в том, что он – ничтожество, ни на что не может рассчитывать, у него никогда ничего не получится хорошего. И при этом бравада из серии: мне все должны, я же сиротка, но все равно не дадут, поэтому я на всех обижусь.
Это сейчас самооценка настроилась, как надо, потому что Сережа уверен – он наш любимый сын.
Для Сережи была куплена кровать-чердак. Специально, чтобы у него было свое стопроцентное место уединения. Если в его комнату можно зайти, постучавшись, то если мальчик поднимался на кровать, это знак – его не трогать, и все члены семьи неукоснительно это соблюдают.
– Первые два года жизни – это регулярное напряжение, которое не проходит ни днем, ни ночью. Днем – он учился в той же школе, где работала я, – говорит Ольга. – Ты все время следишь за состоянием ребенка, прислушиваешься к тому, что происходит у него в комнате, спит он или не спит. Он тяжело засыпал, у него был тяжелый сон. Пока я однажды случайно не укрыла сына своим покрывалом, в которое обычно укутывалась, работая за компьютером. Проблемы со сном ушли, он стал спать спокойно.
На самом деле в адаптации, наверное, для меня самым сложным моментом был именно момент ее окончания. Потому что, например, ты говоришь: «Сын, почисти, пожалуйста, зубы». Он отвечает «да» и не идет. Или молча не идет. Это повторяется раз сто, и в сотый раз терпение заканчивается, ты просто встаешь, берешь его за руку, ведешь его в ванную и смотришь на него, пока он не дочистит зубы. В какой-то момент ребенок реагирует с первого раза или вообще идет без напоминаний, а у тебя-то внутри уже запал, что надо миллион раз повторить, в том числе строго. Мне сложно было перестроиться на ситуацию, что я могу спокойно, с улыбкой сказать, и меня сразу же услышат.
Первое время Сережка остро реагировал, когда мама уходила, пусть и ненадолго, и особенно если перед выходом – красила глаза и губы. У мальчика начиналась истерика, видимо, возникала ассоциация, если мама красится, значит, вернется неизвестно когда и в неадекватном состоянии. Но Ольга все равно накладывала макияж, а возвратившись, обязательно подходила к сыну, показывая, что все в порядке, она вернулась, и совершенно такой же, как уходила. Постепенно он стал реагировать нормально, и когда однажды Ольга услышала: «Красиво выглядишь», она поняла, что все, отпустило.
Ольга уверена – о кровных родителях надо говорить только с уважением и с приятием. «Спасибо твоей маме, которая тебя родила, – постоянно озвучивала она Сереже. – Она тебя изначально очень любила, но потом заболела и не смогла справиться». Таких разговоров было множество, потому что мальчик много раз плакал, до истерики, не понимая, как мама могла так с ним поступить. Со временем Сережа стал успокаиваться.
– Мне бы очень хотелось, чтобы наше общество отошло от категоричности установки, что мама у человека только одна.
Жизнь – шире всяких схем, и мам может быть несколько, и ни одна из них не хуже.
Я не считаю себя, например, сильнее той мамы, которая родила моего сына. То, что она ему дала, чему его научила, та любовь и нежность, которая между ними была, – никуда не делись. Просто я другая, и просто так сложилось, что у него мамы две.
– Когда мы забирали сына, – говорит Ольга, – на связь вышла одна из кровных родственниц и сказала, что ей интересна его судьба, и оставила свой номер телефона. Я ей перезвонила, отправляла фотографии. Предлагала Сереже встретиться, но он сначала отказывался и согласился только через полтора года. Нормально пообщались и с родственницей, и с ее ребенком – ровесником Сережи.
Именно эта родственница позвонила и сообщила, что кровная мать скончалась. Причем было не ясно где, при каких обстоятельствах. Ольга через справочную нашла, в какой больнице все произошло, и оказалось, что женщина умерла при родах, младенец жив.
– Реакция сына была неожиданной. Он сказал: «Слава Богу…» – тут я замерла, потому что такая реакция на смерть человека – не очень правильная история. Он продолжил фразу: «…теперь меня никто никогда от вас не заберет». То есть у него была некая надежда и некий страх, что кровная мама появится. Мне стало понятно, что в ту самую минуту он с ней внутренне попрощался, отпустил, проработал и пережил обиду. На похоронах он не плакал – все слезы были выплаканы гораздо раньше, во время истерик адаптации.
Фото: Lovepik
Ольга и ее муж думали взять второго ребенка, и к тому моменту, о котором идет речь, у них на руках был готовый пакет документов.
Согласие на принятие в семью новорожденной супруги подписали сразу же, не заглядывая в медицинскую карту малышки. Она должна была пойти в их семью, вариантов для них просто не существовало.
Девочка появилась на свет недоношенной, потому сначала лежала в реанимации, потом на дохаживании, в больнице, и только потом приехала домой.
– Мне проще с пятью подростками, чем с одним младенцем, – смеется Ольга. – Я подготовлена, понимаю, как дочку лечить, как кормить, как выхаживать в быту. Но эмоционально для меня это трудно, мне проще с детьми, которые умеют разговаривать, с которыми можно что-то обсудить, а младенец – это совершенно другой мир, к которому я привыкаю.
Пока дочка была в больнице, я готовила сына к появлению родной сестренки. У меня достаточно большой опыт работы с подростками, у которых мамы родили вторых детей, и даже с осложненными ситуациями, когда мамы родили этих вторых детей от других отцов, я понимаю, что происходит в голове у этих детей. Сейчас сын помогает с маленькой, часто к ней подходит, обнимает ее.
Тем более, сын как раз сейчас дорос до состояния, когда ему захотелось самостоятельности, он сам начал ездить в школу, ведь ему уже почти 14 лет, сам может сходить в магазин что-то купить. Это изначально домашний ребенок, которому не приходится преодолевать депривацию, такие навыки самостоятельности получают лет в десять, в такой ситуации, как наша, есть некоторая задержка.
Раньше, если мы ездили куда-то всей семьей, он сидел в машине на заднем сиденье, а теперь я с малышкой на заднем, а он как старший брат – на переднем и для него это тоже ценно, некий этап взросления.
Семья – это не только папа и мама, а еще бабушки и дедушки. У Сережи – классический вариант – родители более строгие, бабушки и дедушки – добрые волшебники, которые всячески балуют, кормят вкусностями (для Сережи – это какие-нибудь магазинные пельмени) и задаривают подарками.
Все это обговорили еще до того, как Сережа пришел в семью.
Правда, бабушки и дедушки сначала думали, что внук будет младше, и если сейчас не чают в нем души, то сначала непросто привыкали к тому факту, что ему уже десять. Особенно родители мужа.
– В данном случае мы поступили не очень правильно, – говорит Ольга. – Перед тем, как взять Сережу домой, мы поехали отдыхать на неделю вместе с родителями мужа. И, предполагая, что если они будут в курсе про 10-летнего мальчика, то это станет темой для разговора и по-настоящему отдохнуть не получится, мы ничего не говорили. Они были в курсе только, что мы берем ребенка. А потом мы поставили их перед фактом: «У вас десятилетний внук». Какое-то время они даже отказывались общаться. Но в итоге полюбили Сережу, с радостью проводят с ним время…
– Слава Богу, что Сережа остался жив в тех условиях, в которых он жил раньше, – признается Ольга. – Он рассказывал, как он один гулял по району. А весь этот район окружен трассами, и тогда там не было ограждений. И он несколько лет гулял там в одиночестве подолгу, мерз в холодное время, попрошайничал, чтобы купить что-нибудь вкусное…
Сейчас Сережа вспоминает то свое прошлое, но я постаралась приучить его, чтобы эти воспоминания были хорошие, то есть он теперь из памяти достает какие-то позитивные моменты – вот там ему было весело кататься на аттракционе, а здесь продавалось вкусное мороженое…
Сережа перешел в новую школу. В предыдущей школе, где работала Ольга, историю его появления знали все учителя и дети.
– Я очень благодарна учителям, которые поддерживали и адекватно реагировали во время адаптации, когда сын не учился, нарушал дисциплину, развлекался на уроках, – говорит Ольга. – В новой школе о том, что Сережа приемный, знают только директор и классный руководитель. Это пожелание сына. По его просьбе страницу в инстаграме веду под псевдонимом – instagram.com/olga_rozhdennie_serdcem/.
Уже несколько раз он замечал, что, в принципе, наверное, уже можно рассказать. Но пока что-то лень. Да, пока мой ребенок выстраивает отношения с одноклассниками как обычный домашний подросток. И у него это хорошо выходит. Он дружит с ребятами, ездит на экскурсии с классом, погулять с ребятами, он спокоен и уверен, что у него все получится.
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML
