74
Организованная группа с экстремистскими намерениями – очень выгодная тема для следователей. И сами по себе юный возраст девушек и хрупкое телосложение – не спасут. Однако случаи успешных публичных кампаний в защиту заключенных есть, не стоит об этом забывать и нужно правильно их организовать – политолог Екатерина Шульман комментирует дело «Нового величия».
Екатерина Шульман
Механика дела «Нового величия» достаточно понятна. Оно более или менее похоже на другие дела об экстремизме, но отличается составом участников, их чрезвычайной молодостью и тем, что это дело в большей степени, чем многие другие, основано сугубо на провокации. Хотя сама по себе полицейская провокация – довольно типичный метод: как засылка агентов в организации, так и конструирование этих организаций либо просто «с нуля под ключ», либо на какой-то небольшой основе, требующей апгрейда до чего-то, подпадающего под статью Уголовного кодекса.
Для чего это делается? Это делается для отчетности. И нужно это хорошо понимать. Показатель эффективности работы следователя – это количество дел, которые переданы в суд. Соответственно, если есть уголовная статья, то по ней должна быть какая-то статистика раскрываемости, какой-то результат.
Корень этих явлений – в наличии уголовной нормы. Если есть норма, она должна работать. Есть статья – будут посадки.
Дела об экстремизме – ст. 282 УК и весь набор статей, постепенно добавляемых к этой основной, – очень выгодны для следственных органов. Они позволяют безопасно и без особенных усилий делать себе хорошие показатели. Не нужно рисковать – это не террористы, не шахиды-самоубийцы или реально вооруженные люди, вся работа происходит за компьютером в теплом помещении, ходить никуда не надо.
Похожее дело по другой, менее популярной статье УК – недавняя история с возбуждением уголовного дела против Екатерины Конновой, матери ребенка-инвалида, которая хотела продать лекарства. Следователь сидел на форуме матерей детей с эпилепсией, притворяясь одной из них, и ждал, пока поступит предложение, на которое он может откликнуться. И тогда вся его трудовая нагрузка – это дойти до ближайшей станции метро, где он назначил встречу своей жертве. Тогда общественный шум позволил добиться прекращения дела – это к вопросу, помогает огласка или не помогает.
Итак, причины понятны. Я бы не увлекалась версией, что это специальная акция запугивания всей молодежи или всех людей, у которых есть дети. Знакомство с устройством и принципами работы правоохранительной машины позволяет сказать, что она не мыслит такими категориями. Она мыслит гораздо более локально и ситуативно.
Нужно закрыть полугодие или к концу года иметь хорошую статистику, а организованная группа – это очень выгодная тема. Это гораздо круче, чем одиночный экстремист, хотя и одиночный экстремист, как мы видим по многочисленным делам о репостах, – это тоже пожива. Но группа позволит следователю перескочить на следующую ступень в служебной иерархии, претендовать на повышение и служебные поощрения: ведь он не просто нашел картинку и за нее привлек человека, а разоблачил целую группу с экстремистскими намерениями.
В некоторой степени это объясняет, почему следователи так вцепились в это дело, и они будут очень сильно противостоять тому, чтобы оно было каким-то образом прекращено, или переквалифицировано по другой статье, или развалилось в суде (хотя этого у нас почти никогда не бывает).
Это дело ведет СК, что указывает на тяжесть предполагаемого преступления – СК занимается важными делами, но авторы его, передавшие материалы следствию – Центр «Э» по Юго-Восточному административному округу Москвы. Центры «Э» МВД – это отделения по борьбе с экстремизмом при полиции. Надо иметь в виду, что они в основном укомплектованы сотрудниками ФСБ, а не МВД. То есть это такое подразделение ФСБ в составе МВД.
Вообще полезно знать – тут я основываюсь не только на своих наблюдениях, но и на мнении, например, Владимира Гельмана, одного из наших ведущих академических политологов, – что нынешние репрессии децентрализованы. Не существует единого штаба, который их планирует, не существует расстрельных списков и нормативов, которые спускаются сверху в регионы. Существует большое количество силовых структур, которые конкурируют друг с другом и выступают со всякого рода инициативными предложениями. Поэтому так много зависит от ситуации на месте.
Например, в Барнауле возникает некая фабрика изготовления экстремистских дел, где полиция поставила их на конвейер при помощи двух студенток первого курса, которые за будущие, как им кажется, карьерные перспективы или ситуативные поощрения пишут заявления и дают нужные свидетельские показания. И им не указывают это делать из Москвы, но их и не останавливает начальство ни по ведомственной линии, ни по линии политической вертикали. Остановят их тогда, когда уровень публичного шума превысит некое допустимое значение.
Надо ли поднимать какой-то шум по делу «Нового величия», помогает он или мешает?
Если мы попытаемся доказать тезис «шум делает хуже», то для того, чтобы подтвердить его, нам надо найти случаи, когда отсутствие шума сделало лучше. Когда дело об экстремизме не привлекло никакого общественного внимания, но при этом подозреваемые были бы, например, отпущены под домашний арест или потом оправданы. Мне не известно о таких случаях.
Почему всех сажают в СИЗО? Это зависит исключительно от тяжести статьи. Судья тут руководствуется довольно простым принципом: если статья, по которой человек подозревается, вышла за определенные пределы тяжести, значит, человек должен сидеть в СИЗО. Исключения немногочисленны.
Почему судьи с таким равнодушием относятся к болезням задержанных и подозреваемых (как это было и в случае с Алексеем Малобродским)? Это объясняется тем, что в их практике – а судья работает на конвейере, судьи у нас сильно загружены – почти все арестованные и задержанные начинают так или иначе какие-то болезни демонстрировать. Поэтому судьи не верят никому и никогда, гуманистическая часть мозга у них давно отбита.
Судьи не в состоянии представить, что это люди, для них это просто некие единицы.
В деле «Нового величия» смягчающие обстоятельства – отсутствие предыдущих правонарушений и состояние здоровья – могут быть учтены, но это максимум, что я могу сказать по поводу судебного гуманизма. Сами по себе юный возраст и хрупкое телосложение, боюсь, никого не спасут.
Кроме того, именно судей часто раздражает общественное давление. Они видят в этом покушение на свою независимость, как ни странно нам это покажется. Видят в этом некое принуждение их к тому, чтобы особым образом относиться к одним подсудимым, потому что ими заинтересовалось общественное мнение. Или потому что эти люди принадлежат к некоему социальному слою, который, как считается, нельзя обижать, например, к творческой интеллигенции.
Судей это раздражает. Состав судейского корпуса хорошо изучен. В большинстве своем это люди – тут я ссылаюсь на многочисленные исследования Института проблем правоприменения – либо из прокуратуры и полиции, то есть бывшие следователи, либо очень распространенная категория – бывшие секретари, сотрудники аппарата судов. Вот эти молодые женщины, зачастую получившие заочное юридическое образование, проработавшие несколько лет в аппаратах судов и ставшие судьями, – лицо российского правосудия сейчас.
Никогда не надо недооценивать самодеятельность судей. У нас не верят в это, потому что независимость суда ассоциируется с чем-то хорошим и считается, что зависимость суда – это плохо. Но если вы представите себе, что это за люди, вы поймете, что если им предоставить свободу рук (которую они, в общем-то, хотят, поскольку считают, что их социальный статус должен быть выше, чем сейчас), то совершенно не факт, что они будут вести себя более гуманным образом. Это надо иметь в виду.
Следует ли из этого, что надо воздержаться от публичного шума, потому что это раздражает судей? Нет, не следует, и вот почему. В процессуальных вопросах у нас судья может иметь некоторую свободу, но по сути своих решений он, конечно же, ориентируется на обобщенно понимаемую вертикаль власти. А обобщенно понимаемая вертикаль власти не любит этого самого публичного шума и публичного протеста.
Протестующие в Екатеринбурге. Фото: IvanA / Wikimedia commons
Целый ряд случаев подтверждает нам эту закономерность. Но эти случаи победы гражданского общества забываются очень быстро, потому что каждый день возникают новые случаи, которые требуют внимания и вызывают возмущение.
Это, например, дело Екатерины Конновой о продаже лекарственных средств – оно было прекращено, дело Оксаны Севастиди, которую помиловал президент, дело Евгении Чудновец, которую выпустили из тюрьмы, дело Ильдара Дадина, который вышел раньше срока, и статья, по которой он был осужден, была фактически отменена. Или дело Ильи Фарбера, которое вело ФСБ, и которого, несмотря на это, выпустили. Или дело Даниила Константинова, которого обвинили в убийстве, а потом сняли обвинения. И тоже удалось отделаться минимальным, скажем так, ущербом: его выпустили в зале суда, зачтя отсиженное по более легкой статье, чем та, по которой его первоначально обвиняли. Мы это забываем, потому что каждый день приносит нам информацию о какой-то новой беде или новой несправедливости. Тем не менее, полезно это помнить.
А вот противоположные случаи, когда все было тихо, людей не посадили, дело закрыли или все сидели под домашним арестом, не припоминаются. Поэтому при прочих равных публичный шум скорее полезен, чем вреден.
Но всегда надо иметь в виду вероятность того, что он не поможет. Из этого не следует, что его отсутствие помогло бы: если вы будете ожидать победы в каждом случае своего участия, то вы очень быстро разочаруетесь и перегорите, и никакой общественной пользы от вас уже не будет.
Возьмем, например, дело Юрия Дмитриева. Оно было сведено к минимуму под влиянием кампании общественного давления. Потом «честь мундира», как ее понимают в прокуратуре, привела к тому, что дело снова возобновлено. Но если бы там не было общественного шума, то Дмитриев сейчас сидел бы свои девять лет. А так есть одно дело, которое не получилось, и есть второе, в котором, в общем-то, такие же шансы на сведение его к минимальному ущербу. Не говорю, что на его полное закрытие – это слишком оптимистический сценарий, но на то, что Дмитриев все-таки не получит тот срок, который может получить по статье, по которой его обвиняют.
Из этого следует, что общественная поддержка помогает.
Надо помнить, что у успешной публичной кампании в защиту кого бы то ни было всегда должны быть три элемента. Общественное внимание, медийная освещенность – это только один из них.
Второй – наличие организации. Должна быть некая группа – лучше всего, конечно, общественная организация, которая поддерживает того, на кого нападают, или инициативная группа. Это эффективней, чем один человек или атомизированная поддержка в социальных сетях. Да, и это лучше, чем ничего, но этого недостаточно.
И третье – это, конечно, юридическая помощь. Понятно, что любая борьба с силовой машиной происходит через суды и через обращения в разные силовые структуры с целью натравить их друг на друга и воспользоваться той ведомственной конкуренцией, которая в наших условиях худо-бедно заменяет систему сдержек и противовесов. Хороший, не «сотрудничающий со следствием» адвокат – это критически важное лицо, и юридическая грамотность всем участникам общественной кампании чрезвычайно полезна.
При наличии трех факторов – организации, юридической поддержки и публичности – шансы на успех есть, и это мы видим на примере ряда случаев. Нужно понимать, что шансы – это не гарантии. Но это те инструменты, которыми мы располагаем.
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML