7
Василий Уткин, российский спортивный журналист и телекомментатор, о том, что он ждет от чемпионата мира по футболу, про допинговые истории и благотворительность. Во время этого интервью он еще не знал, что его все же позовут комментировать матчи ЧМ на Первый канал – весь гонорар за работу он сразу же решил отдать на благотворительность.
– Вы даете много больших интервью, в том числе очень откровенных. Но про то, что вы поддерживаете благотворительные фонды, я узнала недавно. Почему вы об этом практически не рассказываете?
– Когда у меня берут интервью, я отвечаю на вопросы. О чем спрашивают, о том и рассказываю.
Что касается помощи фондам, то, по большому счету, более или менее системно я включен в работу только фонда «Выход» и стараюсь делать все необходимое для него. Но тут сложность в том, что фонд помогает людям с расстройствами аутистического спектра (РАС), и здесь не тот случай, когда можно помочь так, как обычно помогают известные люди.
Здесь не работает визит в больницу к больному, например. Людям с РАС нужна системная помощь, системное просвещение общества, и это могут делать только профессионально подготовленные люди, я могу только помочь обратить на это внимание.
– Как в вашей жизни появился фонд «Выход»?
– Мы давно знакомы с Авдотьей Смирновой, и как-то раз она пригласила меня поговорить по важному делу, этим поводом оказался фонд «Выход». С тех пор, когда нужна моя помощь, я ее стараюсь оказать.
Но, как я уже сказал, это очень особенный фонд, особенная помощь, не как в других фондах. Как-то раз ко мне обратились люди из фонда «Подари жизнь»: больному мальчику хотелось говорить о футболе и именно со мной. Я съездил к нему в больницу. Но я не вижу в этом ничего особенного.
– В такой ситуации сложно понять, как строить разговор, о чем говорить? Вот вы приезжаете в больницу, успешный человек, интересная жизнь, комментарии ярких матчей, а у ребенка всего этого нет…
– Когда ты приезжаешь к больному человеку, неважно, успешный ты или не успешный. Кстати, когда-то я оказался в одной компании с Рэйфом Файнсом, мне тоже интересно было с ним поболтать. Не потому, что он более успешный, чем я, а потому, что я знаю его по фильмам.
Так же и здесь, человек любит футбол и с ним можно поболтать об этом.
Я столкнулся с ситуацией, когда мой близкий человек оказался в тяжелом состоянии, и тогда впервые обратил внимание на то, что как-то моментально, когда приходит несчастье, люди стараются сторониться этого дома.
Поэтому, наверное, людям, столкнувшимся с бедой, нужно внимание, они острее реагируют на всё.
– Вы сказали, что не поддерживаете призывы в социальных сетях перепостить, разместить какие-то призывы о помощи?
– По очень простой причине. Я прекрасно понимаю, что за помощью могут обращаться реальные люди, действительно находящиеся в сложном положении. Иногда я вступаю по этому поводу в переписку.
Например, недавно оказалось, что в помощи нуждается знакомый знакомых. У парня обнаружили, по-моему, саркому. Срочно потребовались деньги, моментально стали эти деньги собирать.
Я постарался помочь в этой ситуации, скорее, контактами: нужно было найти место, где могут провести необходимую операцию по сравнительно приемлемой цене. Но до операции молодой человек не дожил. Возникает простой вопрос: на что пошли собранные деньги? Не то чтобы их было жалко, не то чтобы их хотелось вернуть назад. Но помогать нужно обязательно фондам, которым ты доверяешь, и обращаться нужно тоже к фондам. Потому что ты точно знаешь, когда собраны деньги, удалось помочь конкретному человеку или не удалось, средства все равно пойдут на помощь другим людям, которые в этом нуждаются.
Я хочу быть уверенным, что моя помощь дойдет до адресата, потому что силы, средства, время, деньги – они тоже даются не даром.
Постить разные призывы о частных сборах – это порой все равно, что, например, вместо того, чтобы поучаствовать в какой-то нормальной волонтерской акции, просто брать и подавать нищим на улице, хотя ты прекрасно знаешь, что эти люди скорее инструменты сбора денег, чем объекты целенаправленной помощи.
Поэтому я сторонник того, чтобы помогать организациям, которые себя как-то зарекомендовали. Для меня в этом отношении фонд «Подари жизнь» Чулпан Хаматовой является самой авторитетной организацией и, конечно же, фонд «Выход», к которому я имею отношение и знаю, кто там работает.
Фото: Фонд “Выход” / Facebook
– «Подари жизнь», «Выход» и многие другие фонды сейчас оказывают конкретную адресную помощь конкретным людям и выстроили в стране альтернативную медицинскую систему параллельно тому, что происходит в области ОМС и Минздрава. Вы принимаете участие больше в каких-то системных изменениях или в реализации конкретных проектов?
– Я не очень понимаю, в чем здесь альтернативность личного выбора. Что касается деятельности государства, я в этом участвую, платя налоги. По счастью, я зарабатываю несколько больше среднего человека, соответственно, больше плачу налогов и надеюсь, что они расходуются более-менее разумно. Но здесь дело не в этом. Не думаю, что нужно много размышлять о соотношении двух этих вещей.
Помню, на самом высоком уровне обсуждался отказ от закупки американских лекарств. И если бы это решение было принято, пострадала бы налаженная работа фондов, пострадали бы люди.
Государственная система часто функционирует по законам, которые мне непонятны и кажутся бесчеловечными, не в смысле жестокости, а в смысле, что они просто не учитывают состояние живого человека.
Что касается благотворительных организаций, реальных благотворителей – это люди, которые занимаются искусством невозможного, это тяжелый труд, ведь часто приходится продираться через какие-то совершенно фантасмагорические бюрократические препоны.
Сейчас очень многие ежемесячно автоматически переводят некоторую сумму на счет какой-то благотворительной организации, а раньше этого сделать было нельзя. Трудно было перевести деньги благотворительной организации, потому что нужно было платить колоссальное количество налогов при этом. С какой стати? И ты выбираешь между тем, чтобы просто взять деньги в горсть, пойти и передать их из рук в руки или сделать это, как нормальный цивилизованный человек – перевести их через банковскую систему.
Посмотрите на то, как долго решался вопрос с орфанными препаратами. Я знаю об этом, потому что Чулпан Хаматова поднимала этот вопрос на встрече с президентом. Во что все это упирается? Есть люди, которые больны редкими заболеваниями, для которых лекарств в стране нет и нужно как-то их привезти, зарегистрировать и так далее.
Безвременно ушедшая от нас Лиза Глинка устремилась помочь детям, оказавшимся на Украине без надлежащей помощи. Потребовалась договоренность непосредственно с одним из первых лиц государства, господином Володиным, для того, чтобы в случае необходимости организовать экстренную помощь таким детям. Казалось бы, совершенно логичная и естественная вещь оказывается невозможной без вмешательства одного из первых лиц государства.
А если бы он к этому по-другому отнесся? Почему нельзя сделать все это естественным и логичным – так, как мы человеку на лестнице руку подаем.
Иногда получается, что какая-то благотворительная организация в состоянии поставить вопрос и решить его для себя и для своей деятельности, но это не влечет за собой постановку этого же самого вопроса на государственном уровне.
– Как вам кажется, в последнее время люди вокруг вас изменили отношение к разным благотворительным проектам?
– К счастью, изменяют отношение к этому многие наши спортсмены, которые регулярно участвуют в таких проектах, кому-то в чем-то помогают, состоят в каких-то благотворительных организациях. Часто это скрывают, потому что считают нескромным говорить вслух о своем участии в благотворительности. На самом деле такое мнение подлежит осмыслению, потому что, рассказывая о своей помощи, ты тем самым привлекаешь внимание к проблеме.
Но в целом все-таки в отношении к благотворительности мне гораздо больше бросается в глаза, что люди отмахиваются и говорят: «Зачем это нужно? И так негатива в жизни хватает». Некоторые вообще говорят, что «разговоры о плохом» нарушают карму.
– Почему, как вам кажется, это происходит?
– Наверное, действительно проблем вокруг очень много, и зачастую человек оказывается с ними один на один. Зачем об этом говорить лишний раз, если с тобой этого не происходит? Если с тобой что-то случится, тебе, скорее всего, никто не поможет. Так, я думаю, в основном люди и рассуждают.
Фото: Евгений Биятов / РИА Новости
– Есть известный мотиватор: давайте мы всем миром будем собирать на наши футбольные команды, а все операции детей будем оплачивать из бюджета. Как вы к этой ситуации относитесь?
– Как к бредовой, потому что одно другому совершенно может не мешать. Собирать всем миром на наши футбольные команды не нужно. Есть люди, которые интересуются спортом, есть люди, у которых больные родственники, например. И те, и другие выходят не сильно дальше своих интересов. Как может государство не выделять деньги на спорт? У нас сегодня только государство и есть, в спорте практически не осталось частного бизнеса.
Мало того, что частных денег нет, отношение к частному предпринимательству такое, что только очень крупный бизнесмен может заниматься поддержкой профессионального спорта. В любом другом случае: «Тебе больше всех нужно, что ли? Значит, у тебя есть лишние деньги». В провинции так и происходит.
Это лицемерие – говорить о том, что государство поддерживает спорт, не строя больниц. Просто государство взяло на себя все на свете.
Может быть, напрасно, но раз так случилось, приходится заниматься и поддержкой профессионального спорта, и симфонического оркестра, и драматического театра. Извините, меценатских денег просто не существует.
– Далекому от спорта человеку кажется, что несопоставимые деньги тратятся на спорт, и на медицину и здравоохранение.
– Я не могу об этом ничего сказать. Есть обыватели, далекие от спорта и далекие от каких-то других проблем в жизни, есть обыватели, далекие от строительства. Есть дольщики, которых обманули, и для них никакой более важной проблемы на свете не существует. Поэтому, если человек смотрит на эту проблему как обыватель, то его взгляд очень локальный, и нет ничего удивительного, что какие-то происходящие вещи недоступны его пониманию.
Но если человека все это интересует глобально, в общественном смысле слова, то для этого есть выбор.
Пришли люди проголосовать на каком-то уровне за муниципальных депутатов, за Государственную Думу. А кто с них спрашивает после этого? Кто интересуется их деятельностью впоследствии? Я думаю, что очень мало людей.
Вот говорят о том, что деньги, которые потрачены на что-то, могли бы быть потрачены лучшим образом. Но конкретики за этим обычно нет. Например, сейчас очень популярная тема для Московской области (а я вообще уроженец города Балашиха) – Кучинская свалка. Когда я был ребенком, она уже была знаменитым местом, и я прекрасно знал о ее существовании.
Сейчас люди протестуют, говорят: «Москва, подавись своим мусором». Послушайте, проблема совершенно не в этом. Мусор будет. Нужно понимать, что с ним можно делать, а это уже подразумевает какой-то более детальный интерес к деятельности, в частности, областной администрации, а может, московской администрации.
Просто взять и перекрыть дорогу мусоровозам – это самое простое, что можно сделать, но это имеет такое же отношение к решению проблемы, как в случае, если человек ударится, он просто приложит руку к больному месту. Это принесет временное облегчение, а может быть, даже его не принесет, но точно не вылечит больное место.
– У вас очень интересная семья, отец – физик, мама – врач. Кем они вас хотели видеть?
– Мне давали возможность выбора с самого начала. Надо сказать, что я только в самый последний момент решил, в какой я пойду институт, потому что понимал – я гуманитарий, но каким именно образом это должно быть реализовано, решил буквально в последние полгода нахождения в школе.
В детстве папа пытался склонить меня к точным наукам. У нас в доме, среди прочей литературы, было несколько довольно интересных жизнеописаний физиков. Была замечательная книжка, одна из моих любимых в детстве, которая называлась «Физики шутят» – это небольшие истории, связанные с учеными, с их парадоксальными высказываниями, парадоксальным мышлением.
Но это не вызвало у меня какого-то действенного интереса. По крайней мере, по-моему, в седьмом классе средней школы я в последний раз получил пятерку за устный ответ по физике. Как сейчас помню, я говорил про уравнение Менделеева – Клапейрона.
– В какой области физики работал ваш отец?
– В Балашихе был институт «Криогенмаш». Криогенная физика – физика сверхнизких температур. Это было довольно серьезное предприятие в масштабах страны. В частности, уже в российское время отец, поскольку свободно говорил по-французски, имел отношение к проекту, когда по заказу Центра европейских ядерных исследований «Криогенмаш» делал часть работы по созданию машины, которая является прямым предшественником большого адронного коллайдера. Там необходима была очень тонкая сварка, и участок трубы делали мой папа и его сотрудники.
Что касается мамы, то стать врачом мне не хотелось никогда.
– Почему?
– У меня просто не возникало такой мысли. У нас достаточно разномастная семья. Папин папа, мой дедушка, был такой настоящий рабочий интеллигент. Он был мастером цеха самолетного литья, на хорошем счету. Они делали шасси для самолетов, это работа, требующая очень высокой квалификации, дедушка был достаточно образованным человеком, при этом он нигде, кроме школы, не учился.
Другой дедушка с маминой стороны был учителем в школе, потом – долгие годы директором школы, его хорошо знали в городе, он был членом партии. Если один дедушка слушал «Голос Америки», то другой по этому поводу периодически фыркал, но оба – люди с очень своеобразным чувством юмора и очень разные.
У мамы, поскольку она врач – нормальный врачебный циничный юмор. Я довольно рано узнал, что далеко не всегда во время операции врачи всё называют по-латыни.
У отца тоже был свой юмор. Когда я читал «Понедельник начинается в субботу» Стругацких, очень легко себе представлял отца во всем этом мире.
Дедушка-педагог обладал тонким словесным чутьем, обожал каламбуры. Мы с ним могли часами в этом отношении упражняться.
Другой дед играл на всех музыкальных инструментах, включая пианино, знал огромное количество песен, частушек и прибауток. Многие из них я помню до сих пор, периодически вставляю их, и часто они производят фурор, особенно в незнакомой компании.
Мамина мама чувством юмора совершенно не обладала. Важно, когда в семье есть хотя бы один такой человек, он служит хорошим базисным якорем.
Но в целом именно такое разное чувство юмора моих близких оказало на меня наибольшее воздействие и наибольшее влияние.
В сущности, человек, который обладает чувством юмора, он может и к себе иронически относиться. Раз так, он в каком-то смысле застрахован от самовлюбленности, от нарциссизма, от того, чтобы чрезмерно увлечься и уйти не в ту сторону.
Когда мне нужно было выбирать свой жизненный путь, институт, настолько сильно изменилось время, что это повлияло и на моих родителей, и на меня, как на всех людей моего поколения. Начало девяностых – такого времени больше никогда не будет.
Мы узнали о существовании огромного количества книг, про которые раньше не знали или знали только, что они существуют, но не могли их читать. Мы узнали много нового об истории нашей страны. То, как меня воспитывали в детстве, и то, что во мне хотели видеть, начиная с 10-летнего возраста, к 15-летнему возрасту просто потеряло актуальность.
Тогда стала выходить программа «Взгляд», и, в конце концов, я оказался в журналистике, хотя, когда поступал в педагогический институт, честно думал, что стану учителем.
– Вы сами никогда не хотели стать спортсменом? Не жалеете, что не стали, глядя, как занимаются профессиональным спортом другие?
– Очень непродолжительное время занимался в спортивных секциях, чтобы на это рассчитывать.
Жалею только в том смысле, что я лентяй, и если бы в детстве больше занимался спортом, у меня возникла бы такая привычка к этому, и, наверное, я бы сейчас
лучше выглядел.
Василий Уткин. Ноябрь 1998 года. Фото: Станислав Гридасов / Facebook
– Скажите, пожалуйста, какие ваши работы вам самому по-настоящему приятно вспомнить?
– Их очень много. В этом отношении я очень везучий человек. По счастью, меня всякий раз гораздо в большей степени интересует то, чем я занимаюсь в данный момент.
У меня достаточно большой продюсерский опыт, хотя, возможно, не на самом высоком уровне. Я работал на телевидении, на радио, писал в газетах. Я практически один из пионеров всего, что связано с интернетом среди профессиональных журналистов, сразу начал этим заниматься.
Не то чтобы я бахвалюсь, просто говорю, что мне очень трудно выбрать что-то одно, и одно с другим очень трудно связывать – фиолетовое и теплое. Я снимался в кино, играл в спектаклях, даже однажды в музыкальном клипе танцевал.
Поэтому зачем мне выбирать что-то одно? Мне нравится процесс. Слава Богу, есть что вспомнить.
Василий Уткин в фильме “День выборов”
– Какие для вас самые сложные жанры, типы, направления журналистской работы? Что вы понимаете, что не очень любите делать?
– Жанры – вещи возрастные. Я думаю, что репортером человек бывает в более молодом возрасте. Дальше он может использовать навыки репортера, они могут быть полезны даже писателю.
Еще я никогда толком не брал интервью. Потому, что получается интервью в жанре беседы, я легко ввязываюсь в спор и так далее. А так, чтобы раскрывать собеседника, как-то фехтовать с ним, – этого я делать не умею. Так что интервью – не мое.
– Вы – пионер интернет-журналистики. А, скажем, ваши посты в социальных сетях – это, по большому счету, тоже журналистика?
– Конечно, журналистика. Понимаете, телевизор – это бытовой электроприбор. Если называть телевидением производство телевизионной продукции, то распространяться она может где угодно и как угодно, для этого существует огромное количество возможностей. То же относится и к написанию текстов, к чему угодно. Например, за последний месяц одну мою заметку, опубликованную в одной из социальных сетей, прочитало почти 40 тысяч человек. Посмотрите, пожалуйста, на тираж газеты «Спорт-Экспресс».
Абсолютно нормальные показатели для СМИ, тем более что здесь действительно те люди, которые прочитали, а не данные тиража, и так далее. Так что я не испытываю по этому поводу проблем.
– В последние несколько лет наши медиаменеджеры федеральных каналов активно обсуждают проблему того, как вернуть молодежь обратно в телевизор, и пытаются для этого сделать всё. Но получается это плохо, потому что произошла смена парадигмы и молодежь, видимо, выстраивает уже свои медиа со своими законами, в том числе через социальные сети.
– Скорее, медиаменеджеров интересует телевидение как бизнес, потому что точно так же социальные сети пока еще не являются бизнесом в полном смысле этого слова. Хотя, естественно, какие-то наиболее успешные блогеры могут вполне пристойно зарабатывать, но это еще не стало индустрией в полном смысле этого слова.
Очень много по этому поводу есть взглядов и подходов сугубо спекулятивных. Например, наивно оценивать и сравнивать количество людей, которые смотрят что-то в интернете, и смотрят телевизор, потому что точно так же очень многие в интернете смотрят телевизионный продукт. Здесь прямое сопоставление цифр совершенно невозможно.
Кроме того, в любом подсчете просмотров любой просмотр – это определенная условность. Допустим, количество просмотров “ВКонтакте” и количество просмотров в YouTube не одинаково, потому что эти два сервиса называют просмотром разные действия. В обоих случаях они последовательно считают внутри себя, но просмотры “ВКонтакте” – это не то же самое действие, что в YouTube.
Вне всякого сомнения, телевидение теряет молодую аудиторию, но мне не кажется этот процесс фатальным, потому что, в конечном счете, речь идет о том, что появляются новые персонажи и новые герои, которые заявляют о себе в соцсетях, видеосервисах и так далее.
Профессия подразумевает умение, квалификацию. Лучшие режиссеры, лучшие операторы, лучшие монтажеры все равно работают на телевидении или они имеют телевизионную школу. В данном случае противопоставление интернета и телевизора может происходить только на уровне того, что в одном месте есть серьезные ограничения, а в другом месте можно практически всё. Но вопрос организационного диссонанса рано или поздно будет решен.
Как именно будет распространяться видеосигнал – через интернет-портал или через систему цифрового телевидения – это до такой степени технический вопрос, что просто даже бессмысленно это обсуждать. Может быть, через два года вообще все еще раз изменится в смысле распространения и тиражирования.
– Вы чувствуете себя в каком-то смысле образцом для комментаторов, для болельщиков, которые хотели бы так же разбираться в футболе, как вы?
– Для кого-то в этом смысле я образец, мне об этом прямо говорят, но это происходит помимо моего желания. Я себя таковым не ощущаю и тем более не делаю для этого что-то специально. Личное дело каждого, кем меня считать – приятным персонажем, неприятным, образцом или антигероем, это личное дело каждого. Я не могу об этом думать и стараюсь жить своей жизнью.
Фото: Eurosport
– Многие называют себя православными, но при этом мало что знают, в церковь не ходят или бывают один раз в год. Точно так же многие называют себя болельщиками, но очень плохо себе представляют, за что болеют. Не обидно, что людям достаточно знать два имени, например, Месси и Роналдо, и называть себя болельщиком? Или это нормально?
– Дело в том, что есть очень большая разница. Человек может назвать себя болельщиком, кто-то может назвать себя кулинаром и не уметь делать яичницу, но это не имеет ничего общего с тем, чтобы считать себя православным, не будучи при этом православным. Потому что первое не влечет за собой никакой ответственности.
Я – человек неверующий, атеист, и, тем не менее, прекрасно понимаю разницу, что в одном случае есть ответственность за образ жизни, за выполнение каких-то обрядов. Но кто угодно может назвать себя болельщиком, какая разница?
– Вы сами за кого болеете? Смотрите сами иногда футбол?
– Как и очень многие спортивные журналисты и комментаторы, я не болельщик в прямом смысле этого слова. Все-таки болельщик – это человек, который болеет за одну команду. У меня бывает симпатия практически в любой игре.
Приведу вам простой пример, чтобы объяснить, кто такой болельщик. Самый верный муж или самая верная жена – иногда нет-нет, а засмотрится на сторону. Но болельщик клуба «Арсенал» никогда на три недели к «Тоттенхэму» не уйдет. Вот это болельщики, а я не болельщик. Я нахожусь к этому миру достаточно близко и могу симпатизировать человеку больше, чем клубу, например.
Человек поменяет команду, и мои симпатии уйдут за ним, не потому что я кого-то предал, оставил или пересмотрел, а потому что одно неотделимо от другого, вот и всё. Но если вас интересует, я болел за московский «Спартак».
– Получается, что как спортивный комментатор вы находитесь со стороны и немножко сверху в этой ситуации? Бывает так, что футбол смотрите просто для удовольствия, или это только работа?
– Но как же может комментатор не иметь какого-то болельщического бэкграунда? Иначе получается, что в комментаторы приходят люди, которые были равнодушны к спорту.
Я говорю не о том, чтобы ни за кого не болеть, а о том, чтобы это не влияло на твои профессиональные оценки. Допустим, врач может не любить человека, которого он оперирует, но он обязан ему помочь и оказать ему профессиональную помощь – это делает его врачом. Или, допустим, учитель, он же должен постараться научить и хулигана, и двоечника, он должен выполнить свою работу, а относиться к своим ученикам он может по-разному.
Так же точно и с комментариями – это же профессия, ремесло. У тебя могут быть симпатии. Все знали, за кого болели Владимир Маслаченко и Николай Озеров, но, тем не менее, это выдающиеся комментаторы и мастера своего дела. Что в этом такого особенного?
Я могу вам сказать, что я практически в каждой игре за кого-нибудь да болею. Иногда это сложная картина симпатии, я не остаюсь равнодушным, но, повторяю, болельщик – это тот, кто болеет всегда за кого-то одного.
– Смотрели ли вы последнюю олимпиаду?
– Я смотрел ее очень мало. Потому, что в это время был занят другим, и она происходила в не очень удобное для меня время. И для меня на этой олимпиаде было не очень много интересного.
– Из-за того, что сборная России выступала под нейтральным флагом?
– Нет, как раз, скорее, из-за того, что так происходило с Россией, мне было намного более интересно, чем раньше: это были особенные обстоятельства. Но я не мог уделять этому большое количество времени, я был занят. Посмотрел какие-то точечные события – фигурное катание, мне интересно было очень, чем в танцах дело закончится. Посмотрел хоккейный финал, пару лыжных и биатлонных гонок.
– Какая медаль для вас самая значимая в этой олимпиаде, как вам кажется?
– Я бы не назвал одной медали, я бы сказал, что, скорее всего, надо выделить успехи лыжной команды, потому что это очень большое достижение, когда команда, оказавшись по тем или иным причинам без ведущих спортсменов, смогла так выступить. Президент федерации Елена Вяльбе, сама выдающаяся лыжница, не побоялась сделать ставку на молодых, помогала им, чем могла, и это принесло свои плоды.
К сожалению, сейчас всякий раз, когда в видах спорта высших достижений, где бывают рекорды, где выносливость, скорость и так далее, выиграет наш спортсмен, неизменно думаешь, надолго ли это? Скоро ли мы узнаем, что на самом деле там было что-то? Это такое коварное чувство, которое разъедает тебя изнутри. Я не могу от него отделаться.
– В чем причина допинговых скандалов в России? Действительно применяют допинг, подменяют анализы? Или просто у одних запрещено то, что у других разрешено?
– По-разному. Это меня совершенно не интересует, потому что все-таки по своему образованию я педагог. Вы спрашивали меня, являюсь ли я для кого-то образцом. Думаю, не будет с моей стороны нескромно сказать, что, так или иначе, к нынешнему поколению спортивных комментаторов и журналистов я имею отношение, в каком-то смысле как педагог и, может быть, даже ментор.
Мой важнейший принцип как редактора, или наставника, или руководителя какого-то проекта, когда я принимал некую сделанную работу журналистом или комментатором – отвечать нужно за себя. Тебя не должно волновать то, что простилось другому и в какой ситуации это произошло. Почему что-то является допустимым, а что-то является не допустимым. Отвечай за себя, за то, что делаешь ты.
К сожалению, существует большое количество процедурных вопросов. Например, было же понятно, что, когда группу наших спортсменов отстранили от соревнований, у них были серьезные подозрения, может быть, даже в некоторых случаях была и фактура, это не вызывало сомнений.
Но при этом их лишили олимпийских медалей, хотя не уличили в применении допинга на олимпиаде. Когда спортивный швейцарский арбитраж вернул медали, для меня это было очень важно. И опять-таки, есть целый допинговый кодекс, по которому лишить медалей было невозможно.
Вы знаете, в чем главный принцип допингового кодекса? Цепочка должна быть неразрывной. Если пробирка была вскрыта, это разрывает цепочку, и тогда нужны доказательства, которые позволяют восстановить все необходимые этапы. Потом я понимаю, как к этому могут относиться люди несведущие. Для того чтобы занимать позицию, которую занимаю я, нужно быть близким к этой ситуации.
Самых хороших спортсменов во всем мире ловят на допинге. Смотрите, в чем большая разница. Например, за употребление допинга перед олимпиадой была дисквалифицирована на полгода знаменитая норвежская лыжница Тереза Йохауг. Разница заключается в том, что у Терезы Йохауг выявила вещество норвежская допинговая организация.
Были допинговые скандалы в американском спорте, и тоже это было связано с американскими журналистскими расследованиями, с деятельностью американских правоохранительных организаций и так далее. Были расследования во Франции со спортом и в Италии, тоже это было связано с деятельностью французской и итальянской полиции.
У нас же не существует никакого расследования по этому поводу. Почему же, интересно, его не существует?
– Чего вы ждете от чемпионата мира по футболу?
– Ничего особенного. Жду, что он состоится, жду большого количества интересных футбольных матчей, которые посмотрю, составлю себе мнение, и всё.
– На фоне геополитической ситуации, как вы думаете, какие команды откажутся приехать?
– Это невозможно по целому ряду причин, записанных в правилах, по которым живет мировой футбол. Они все сосредоточены, задекларированы, и ни одна команда не может отказаться по политическим причинам от участия в чемпионате мира.
– Вам самому поступало предложение комментировать чемпионат?
– На данный момент – нет. (Во время разговора Василию Уткину еще не поступило предложение комментировать чемпионат. – Прим. ред.)
Фото: Алексей Филиппов / РИА Новости
– Вы сказали, что вы – атеист. Как вы видите процесс окончания человеческой жизни?
– У меня был кот. Он у меня жил десять лет, потом он умер. Я закопал его в землю на даче, посадил цветочек над ним, лилию. Конечно, я не раскапывал потом, но знаю, что там происходит – распад, процесс гниения происходит, червячки, кто-то еще. Возможно, цветку над котом приятнее расти, чем если бы он был посажен просто в грунт. Вот что происходит после смерти.
– Человек сводится к объему своих физических проявлений? Человек умер, остановилась его деятельность, и на этом всё? Был смысл жизни какой-то у вашего кота?
– Понятия не имею. Может быть, был, может быть, нет. Мне кажется, что смысл жизни в процессе жизни. В чем-то еще, может быть, локальном. Все-таки мама у меня пожилая, нужно ей помогать материально, поэтому нужно работать и зарабатывать. Что еще нужно?
Еще мне нравится жить. В чем смысл поедания шоколада, вы задумывались? Нравится, правда? Приятно, интересно, увлекательно. В чем смысл наблюдения за футболом?
– Об этом я тоже хотела вас спросить.
– Мне интересно. Интересна игра – одно из самых древних человеческих занятий.
Некоторыми вопросами я задаюсь, некоторыми не задаюсь. У меня нет на них ответов, и у вас нет на них ответов.
– Нет ответов. Но любая философия – это не та область, где есть стопроцентный ответ. Это скорее область того, как мы себе сами представляем мир вокруг нас. Кто мы, для чего мы живем, и как мы представляем себе свою дальнейшую жизнь, и как мы осознаем свою конечность.
– Я не задаюсь вопросом, почему я живу.
– Боитесь смерти?
– Мне, конечно, не хотелось бы, чтобы это произошло в ближайшее время. Я же говорю, мне нравится жить.
– Какие качества вы прежде всего цените в людях?
– Не буду оригинален: ценю в людях, в первую очередь, правду. Ценю последовательность, благородство – это разновидность последовательности. Я очень ценю в людях возможность быть благодарным.
Я считаю, что норма жизни – это неблагодарность. Когда человек благодарен кому-то или ты можешь быть благодарен, когда я сам сталкиваюсь с благодарностью к себе, я это рассматриваю как бонус, а на неблагодарность я никогда не обижаюсь.
Выполнено при поддержке
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML