12
Как в богослужебно-производственном процессе был утерян Христос, в чем преимущества «безбожной» Европы, как мы решаем наши проблемы без Бога и что делать, если невозможно изменить мир и страну – рассказывает настоятель домового храма святых апостолов Петра и Павла в Санкт-Петербурге протоиерей Георгий Митрофанов.
Улица Ломоносова. Служебный вход. Через вертушку проходной поднимаюсь по лестнице на третий этаж, направо и до конца. Упираюсь в дверь женской уборной, но, бросив взгляд на дверь справа, понимаю, что не ошиблась направлением. За соседней дверью с надписью «Кабинет духовно-нравственного просвещения» закуток и уже за ним – большой зал с окнами под потолок, цветами на подоконниках и расписанными стенами: домовый храм святых апостолов Петра и Павла в Санкт-Петербургской академии постдипломного педагогического образования.
– …Подумали, что это всего лишь молельная комната? – выходя навстречу, спрашивает отец Георгий Митрофанов. – А вот и нет. Храм освящал еще в 1838 г. митрополит Московский Филарет (Дроздов). В этом здании тогда располагалось коммерческое училище, а затем была женская гимназия.
В 1886 году храм вместе с коммерческим училищем перевели в соседнее здание, а в 1918 году его закрыли, спустя 80 лет решили восстановить, но полноценные службы начались здесь только в 2005 году. В конце девяностых было поветрие открывать храмы в учебных заведениях, причем не только в высших школах. Но дело это совершенно бессмысленное…
– Почему вы считаете, что начинание себя не оправдало?
– Во-первых, статус Православной Церкви в Российской Федерации и в Российской империи различен. До революции во всяком государственном учебном заведении учеников и учителей православного вероисповедания было большинство. Находясь на государственной службе, человек должен был исполнять свой церковный долг, хотя бы раз в год причащаться и исповедоваться.
Вот и получалось, что в вузах Петербурга и в наиболее крупных средних учебных заведениях создавались домовые храмы, прихожанами которых были учащие и учащиеся. Настоятелями в них становились священники, которые там же преподавали. Практически во всех вузах империи были кафедры богословия. Священники – люди с академическим образованием – органично входили в преподавательскую корпорацию.
Но сегодня принадлежать к Православной Церкви – не обязанность гражданина России. Практикующих (причащающихся хотя бы раз в год) в стране не более трех процентов. Очевидно же, что в такой ситуации храмы при государственных вузах не могут наполниться теми, кто в них учится и учит.
– Что же получилось на практике с домовыми храмами?
– Как правило, назначались священники с опытом, а вслед за ними устремлялись прихожане. В некоторых храмах складывались небольшие общины, состоящие из людей не только давно воцерковленных, но и связанных между собой и с этим священником. То есть возникала возможность и условия актуализировать приходскую жизнь, однако большинство прихожан никак не были связаны с вузом.
– Как получилось у вас?
– Мой приход существует пятнадцать лет. У нас в храме существует реальное приходское собрание (все постоянные прихожане – 75 человек), мы связаны друг с другом 15-20 годами жизни. Мои прихожане – люди близкие мне по возрасту. Им от сорока пяти до семидесяти лет. Из 75 человек только трое не имеют высшего образования. Процент мужчин выше, чем в обычных приходских храмах. У нас пять докторов, четырнадцать кандидатов наук.
Литургия в домовом храме СПбАППО. Фото: spbda.ru
И хотя храм существует при учебном заведении, преподавателем этого вуза является только один человек – доцент Мария Борисовна Багге, которая подготовила методическое пособие к учебнику ОПК протодиакона Андрея Кураева и была награждена за свою работу церковным орденом.
– Что же, студенты совсем не ходят?
– В Академии постдипломного педагогического образования нет студентов. Ее слушатели – практикующие учителя, которые проходят здесь курсы. И так как курсы могут быть недельными, месячными, годичными, мы наблюдаем постоянную текучесть кадров. Заодно можно убедиться, что процент практикующих христианство учителей крайне небольшой. Не исключаю, что все они посещают свои приходы.
Кстати, в нашем храме учителей наберется человек двенадцать, причем часть из них давно ушли на пенсию. Доминируют преподаватели вузов, архивисты, библиотекари. Такой интеллигентский приход, который состоит из людей, уже давно воцерковившихся и, кстати, не проходивших какой-то нарочитой катехизации в 80-90-е годы. Все катехизировались самостоятельно. Вообще, культурный уровень нашего прихода предполагает необходимость постоянного размышления над вопросами веры.
Литургия в домовом храме СПбАППО. Фото: spbda.ru
– Размышляете над вопросами веры? Как же это происходит?
– В храме прекрасная акустика. Читаю вслух молитвы евхаристического канона, делая их доступными для понимания многих. А после Евангелия произношу проповедь, стараясь дать повод для размышлений. После причастия говорю краткое слово, касающееся вопросов культурной и церковной жизни, а потом мы усаживаемся за чай и проводим два-три часа в застольном общении. В нашем храме ничего не приспособлено для этого, даже ризницу администрация академии забрала и превратила в туалет рядом с нашим храмом, хотя в этом и не было необходимости. Но в небольшом помещении нас собирается человек 20-30, и мы обсуждаем какие-то важные для всех темы, книги, фильмы, события.
Мое основное место работы – церковно-историческая кафедра Санкт-Петербургской духовной академии, поэтому я могу позволить себе роскошь быть на приходе, который не может содержать священника. Хотя у нас и есть членские взносы…
– Ого, собираете десятину?
– Нет, конечно, добровольные символические 150 рублей в месяц. Такое напоминание прихожанам, что от них зависит существование прихода. У нас нет тарелочного сбора после чтения Евангелия, хотя стоят две кружки.
Понятно, что на службу приходят постоянные прихожане, которые и так пытаются жертвовать на храм. С каждым годом растет процент пенсионеров, причем не пенсионеров после военной или государственной службы, а после обыкновенной деятельности преподавателей, учителей и научных работников. Так что не сказать, что богато живем.
А еще у нас нет захожан. Когда храм только открылся, был отдельный вход и даже табличка с надписью. Спустя два года, в 2007 году, вход закрыли, табличку сняли. Догадаться, что здесь есть церковь, невозможно. Если и приходят новые люди – то знакомые моих же прихожан. По этой же причине у нас нет обилия горящих свечей, гор записок, череды молебнов и панихид. Главная служба – Литургия – ничем не обременяется.
–…И, значит, нет шума, дети не плачут, бабушки не цыкают…
– Детей мало. И это серьезная проблема. Дети моих прихожан давно выросли и в значительной части являются теплохладными христианами. Они либо перестали ходить в храмы вообще, либо ходят эпизодически. Крестят детей, венчаются, отпевают, но у них нет потребности быть в какой-то приходской общине. Поколение тридцатилетних у нас практически не представлено. Соответственно, нет и маленьких детей. Внуки моих прихожан бывают крайне редко.
– У вас есть понимание, почему выросло такое теплохладное поколение?
– Отношение к Церкви в начале нулевых годов сильно изменилось. Ушли завышенные ожидания по поводу роли Церкви у образованной части общества. Предшествующую четверть века Церковь больше заботилась о воссоздании своей внешней структуры, о восстановлении храмов, монастырей, предполагая, что в душе своей народ остается православным, а значит, ему просто нужно куда-то прийти, чтобы явить веру. Но народ давно перестал быть православным. Да и был ли подлинно таковым – большой вопрос.
Возрождая церковную жизнь в стране, мы почти не ориентировались на образованные слои общества, на людей мыслящих, молодых.
Нас очень устраивало, что большинство прихожан были не прихожанами, а захожанами, которых с Церковью связывает совершение треб.
Нас устраивало, что верующие и Литургию-то воспринимают как одну из треб, причем не самую главную, а менее значимую, чем освящение квартиры, совершение панихиды, молебна. Это был не ориентированный на подлинное преображение человека богослужебно-производственный процесс.
В открывавшихся приходах часто служили священники малообразованные, которые сами плохо понимали, что делают. Главное, они были неспособны начать мировоззренческий разговор. Да и не задумывались они о необходимости обращаться к людям, которые часто являлись лишь безбожниками с недоразвитыми квазирелигиозными потребностями.
– Да, но в Москве, например, сотни храмов в воскресный день полны, в том числе семьями, с детьми – не фантом же они все?!
– Москва и Петербург сильно отличаются от остальной России. Если бы не две столицы, практикующих, то есть причащающихся хотя бы раз в год христиан, было бы вообще полтора, а не три процента на всю страну. То, что люди оказываются в храме в воскресенье, еще не значит, что они в Церкви. Люди ходят в храм, но Церкви для них не существует, они в ней не живут.
– Что значит – жить в Церкви?
– В свое время Петр Чаадаев сформулировал это просто: «Христианином можно быть одним образом – это быть им вполне». Это значит постоянно ощущать себя перед лицом Господа. Вне храма, дома, на работе, в обществе вести себя христиански мотивированно, общаться с людьми с позиции христианского мировоззрения. Это значит – приходить в храм более или менее регулярно, но в Церкви пребывать всегда.
Церковь – это же люди, а не здание. Но мы давно отождествили пребывание в Церкви с пребыванием в храме. Так считает большинство «прихожан», которые на самом деле настоящие захожане.
Полноценных приходских собраний в подавляющем большинстве приходов нет. Это устраивает настоятелей, которые по советской привычке предпочитают опираться на «бабкомы». Это устраивает прихожан, у которых очень потребительское отношение к храму.
Пришли, заплатили за совершение требы, получили порцию благодати и отправились в свою жизнь, во многом безбожную, надеясь, что благодать подстрахует от неприятностей.
– Считаете, что приходские собрания что-то могут изменить?
– Они дадут понять людям, что приход – не здание с крестами, а собрание верующих во Христа людей. Церковь там, где есть христиане, люди, живущие в повседневной жизни с памятью о Христе, с ориентацией на Его заповеди. Это вовсе не те, которые, согрешив в миру, бегут в храм замолить проступок, чтобы опять получить санкцию на дальнейшие грехи.
Ощущение того, что христианином нужно быть в определенное время суток, что им становятся при совершении определенного рода действий, преимущественно внешних, ритуальных, делает многих лишь внешне православными.
– Но такие люди были всегда, согласитесь.
– Это искушение проходили все церкви всего мира. Но у нас оно усугубляется тем, что значительная часть наших современников живет неуверенно и с ощущением тревоги. У нас плохо работает здравоохранение и социальное обеспечение, поэтому хочется обратиться ко Всевышнему в надежде, что хотя бы Он решит все те проблемы, которые не решаются поликлиниками, больницами и собесами.
Человек в России чувствует себя одиноким и отчужденным. Поэтому и хочет обрести суррогатное единство в новой области, на этот раз церковной. То есть уже не под знаком марксизма-ленинизма, а под хоругвью православия, устремившись не к коммунизму, а в Царствие Небесное.
– Вы рассуждаете так, будто, начав с прихожанами мировоззренческий разговор, можно что-то изменить. Но если «прихожане» на самом деле захожане, разве возможен такой разговор вообще?
– Большинство священников таких разговоров не ведут и вести не собираются.
– Потому что не хотят, не умеют, не видят надобности?
– Причин много. Главная проблема в том, что большинство верующих подобными вопросами не задается. Обычно приходят озадаченные: «А что лучше сделать, кому помолиться, чтобы получить вот то-то?» Это – повседневный вопрос пастырю, а вовсе не «вот я грешен и несовершенен, хочу изменить нравственную жизнь, помогите, батюшка».
Впрочем, так было и во времена Христа. За Ним в основном ходили те, кто хотел что-то получить для этой земной жизни. Когда Христу понадобилась помощь людей, даже апостолы проявили особого рода смущение, не говоря уже об основной массе людей, которые от слова «дай» перешли к слову «распни». Ровно это же очень выразительно произошло в нашей истории в XX веке.
– Так что же тогда изменилось?
– Ситуация изменилась только в одном: Церковь как таковая сегодня менее значима и влиятельна, чем это было до революции. Какие бы иллюзии у самих себя и у окружающих мы ни пытались вызвать, мы – Церковь – интересны сегодня лишь как составная часть культурно-исторического и этно-фольклорного декора. И поэтому заведомо кощунственные и бессмысленные мероприятия, например, иордани с купанием в проруби, приобретают такую популярность. Только представьте, формально крещеные люди зачем-то 18-19 января норовят залезть в прорубь.
– То есть вы согласны с тем, что в каждом новом поколении число верующих снижается и это неизбежный процесс развития?
– А что такое верующие? В Католической Церкви никто не станет называть человека католиком (пусть он крещен и прошел конфирмацию), если он не причащается.
Евхаристия – главный критерий. Церковь вообще-то началась с Тайной вечери. Она там, где есть Евхаристия.
Только участие в Евхаристии является критерием пребывания человека в Церкви. А что мы видим на наших приходах?
Общину либо вообще не воспринимают как общину, либо считают ее местом для социально-психологических мероприятий. То, что сутью нашего собрания вместе является Евхаристия и только она объединяет всех христиан – такое понимание Церкви мало кому присуще.
Литургия в домовом храме СПбАППО. Фото: spbda.ru
– Правильно ли я вас понимаю – в девяностые годы в России как-то не так стали возрождать Церковь?
– Целью было «слегка оправославиться», да. Этот путь был свойственен многим. Люди не понимали, что в Церкви можно либо быть, либо не быть. Главное, никто не собирался быть христианином вполне.
– Да никто и не призывал к этому. Но быть православным в какой-то момент стало модно.
– Мода предполагала поверхностное отношение к церковной жизни. Но беда в том, что и многими священниками в 90-е годы религиозность воспринималась ровно так же, даже к пастырской деятельности относились поверхностно.
– Как вы это объясните?
– В советский период было запрещено заниматься просветительской деятельностью. Священники от этого отвыкли. В перестройку основной формой общения с прихожанами стало совершение треб, за которые, слава Богу, можно было получить деньги. А, как мы знаем, человек немощен.
В 90-е годы, когда встала необходимость заполнить открывающиеся храмы, нас буквально захлестнула волна дремучих священников. Мало того, что они не имели никакого богословского образования, даже культурный уровень их был низок. Увы, это и сейчас случается.
Я часто думаю, глядя на студентов (а преподаю я в Духовной академии уже тридцать лет), почему они такие испорченные, почему их ничто не интересует?! Поразмышляв, понял недавно, что они вовсе не испорчены, а просто не развиты. У них не развилось понимание христианства как чего-то в достаточной степени сложного, а главное – обязывающего человека что-то делать.
В Санкт-Петербургской Духовной Академии на общем собрании профессоров и преподавателей. Фото: spbda.ru
– Может быть так было всегда?
– Для большинства было всегда. Поэтому и не надо смущаться, что по мере того, как человечество численно увеличивается, число верующих падает. Вспомните молитву на всенощной. От чего мы просим нас спасти? «От глада, губительства, труса, потопа, огня, меча, нашествия иноплеменников и междоусобныя брани».
Но человечество своими силами научилось избавляться и от глада, и от губительства, и от огня, меча…
Понимаете, сегодня у людей нет потребности к Небесам взор свой поднимать. Зачем Бог-то нужен?! Мы и без Бога прекрасно все свои проблемы решили.
Но именно поэтому в Европе, где число христиан значительно выше, чем в России (в Италии 14% причащается), христианство тоже – вера меньшинства. И это при том, что в Европе никогда не было таких варварских гонений на церковную культуру и традицию, как в России, не было разрушенных храмов и оскверненных святынь. А если и были подобные эксцессы, то крайне редко. Если и бились одни христиане с другими христианами, то лишь за свое понимание христианства.
У нас даже старообрядцы противостояли не во имя особенного понимания вероучения, а из-за обряда. Иными словами, в плане влияния Церкви, вовлеченности людей в церковную жизнь мы пребываем в еще худшем положении, чем Запад. А то, что у нас регулярно случаются массовые крестные ходы – так это не что иное, как создание у самих себя иллюзии религиозности.
Когда человек прошел крестным ходом много километров, ему уже не до богословских рассуждений и нравственных терзаний, не до чтения русской христианской литературы. Ему бы выпить, закусить и отдохнуть во славу Божию.
– И ко всему прочему мы пребываем в иллюзии, что безбожная Европа загнивает?
– Привычка не смотреть на себя, но, видя собственные недостатки, глядеть по сторонам в надежде, что у кого-то еще хуже – мешает нам развиваться. Об этом писал еще русский философ Федор Степун. Мол, русский мужик, когда видит непорядок у себя в огороде, смотрит не на свой огород, а на огород соседа. Если там тоже непорядок, то успокаивается. А если у соседа все хорошо, он расстраивается и норовит осложнить ему жизнь.
– Хотите сказать, зависть – наша национальная черта?
– Отчасти национальная, отчасти исторически приобретенная. У нас тяжелая история: нет и не было твердого права собственности, постоянные стихийные бедствия, войны. В одну секунду человек мог лишиться всего.
К тому же Православная Церковь, ориентируясь на монашескую традицию, ставила человека перед выбором: хочешь быть честным христианином, соблюдающим заповеди, тогда в миру тебе делать нечего. Беги из погрязшего во грехе мира в монастырь спасаться. Коль скоро остаешься в миру, не обессудь, поступай по обстоятельствам.
Это убеждение в той или иной форме существовало много веков в нашей стране. Иначе говоря, христианами могут быть только те, кто уходит из мира, а мир не может быть христианским.
– Очень печальные перспективы, вы не находите?
– Я историк, а историческая наука открывает человеку несовершенство человеческого. Единственное, что вселяет надежду – это то, что Христос посреди нас и есть и будет.
Однако мы часто ведем себя так, будто Христа нет вообще. Не чувствуем, не видим, не знаем и не хотим Его знать. Христос нам очень мешает в церковной жизни, особенно в основанной на ритуализме, магизме и многочисленных идеологемах.
Отношение к России, государству, Западу, коммунизму, капитализму – вот критерий, по которому определяется сегодня уровень воцерковленности человека. Именно этим набором идеологических клише оперируют те, кто не знаком не только со святоотеческим богословием, но даже с Евангелием. Христос мешает, потому что не укладывается во все эти идеологические прокрустовы ложа.
Мы живем во времена, когда для многих православных христиан богослужение стало в лучшем случае формой психологической медитации, в худшем – формальной обязанностью, внешнее исполнение которой заменяет подлинно глубокую, исполненную нравственных исканий религиозную жизнь.
Мне вспоминаются пошлейшие слова советской эстрадной песни, которая выражает суть отношения современных людей к Богу, да и людей времен Моисея: «Если я тебя придумала, будь таким, как я хочу». Вот и кроят Христа по своим представлениям и очень не любят евангельского Христа, еще чаще – Его просто не знают.
– Ответ на вопрос «что делать» у вас есть?
– Много лет назад на презентации своей книги я произнес слова, которые смутили многих, но я их и теперь готов повторить. На данном этапе моей жизни меня не интересует ни возрождение России, ни жизнь Церкви в СССР. Меня волнует лишь то, что в Церкви мы потеряли Христа.
Главной задачей и клирика, и мирянина является одно: разобраться, нужен ли тебе Христос? Стремишься ли ты жить по-христиански? Или речь идет об очередной ролевой игре, которая для одних разнообразит скуку бытия, для других призвана способствовать установлению отношений, для третьих просто дань очередной моде, ибо сами эти люди по сути своей пусты.
Знаете, что нужно делать? Нужно освободиться от имитаций и иллюзий. Мы все ищем в Церкви забвения, но Церковь требует от человека духовного трезвения.
Человек, пребывая в Церкви, обращен к изменению своей души, жизни, в чем бы она ни проявлялась: в семье, общественном служении, государственной или военной службе, в творческой ли деятельности.
Да, ты не можешь изменить мир и страну, но что-то ты можешь сделать на приходе, в семье. Если есть единомышленники, соработники, которые стремятся принести элемент подлинной жизни во Христе в свою повседневную жизнь – это и есть церковная жизнь. Жизнь, основой которой является Евхаристия, переживание присутствия живого Христа.
Фото: Елена Лукьянова
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML
