Большинство потенциальных родителей по-прежнему не готовы к усыновлениям, опека непрофессиональна, а детей в детдомах называют “контингентом” - что же изменилось за 5 лет действия закона Димы Яковлева, рассказывает Александр Гезалов, общественный деятель, международный эксперт по социальному сиротству.
– С “законом Димы Яковлева” мы живем уже пять лет. Меняется ли ситуация – стали больше у нас усыновлять детей?
– Политически оценивать законы Димы Яковлева я не буду, это бесполезно объяснять. На мой взгляд, это нас подстегнуло в смысле “а давайте докажем, что мы тоже можем”. Да, в федеральном банке сейчас 52 тысячи детей, какое-то время назад было 140. Но и возросло количество возвратов.
Так получилось, что этот закон поставил перед нами самими условие, что нужно что-то делать. И мы оказались не готовы.
Что было сделано. У нас существуют школы приемных родителей. У нас принят закон. У нас можно эту школу пройти. Но у нас практически напрочь отсутствует система сопровождения, без которой вся эта подготовка – просто последняя песня.
Например, подбор ребенка у нас организован неправильно – все сводится к тому, что надо быстренько его пристроить. У нас родители выбирают ребенка, а ребенка родителю должен подбирать специалист. Посмотреть на ребенка, на родителя и сказать: «Вы друг другу не подходите. Какой бы он ни был с бантиками и бусинками, вы через три года его вернете». И это – ответственность специалиста. А у нас ответственность на родителях, и часто они эту ответственность не понимают. Берут детей и возвращают.
Большинство родителей хотят детей маленьких, от 0 до 3, а на детей от 7 и старше очереди особо не наблюдается.
Взять для примера Владимирскую область, там 180 детей в федеральной базе данных. Приемных родителей, которые хотят взять детей из детских домов, 120. Но они никого не берут.
Получается, есть очередь, есть дети, но проблема не закрыта, потому что все хотят маленького. А подростки, да, уже хапнули жизни, они сложные, им сложно, с ними сложно – и люди не особо рвутся. Мы берем не щенка и котенка, а гладиатора в свою семью – не все готовы, и это можно понять. А те, кто взяли и не справились, возвращают его обратно.
– Количество детей сократилось в детских домах вдвое, а во сколько раз увеличилось количество возвратов?
– Два года назад было порядка 7,5 тысяч. Думаю, в этом году будет порядка 8-9 тысяч. Возвращают же не в том году, в котором взяли, проходит время. Часто это родственная опека, например, бабушки, возвращают. Это вопрос к органам опеки, которые работают так, что бабушка берет, не справляется и сдает. Что сделали, чтобы помочь ей?
Возвраты растут еще по другой банальной причине – переизбыток ресурсов, к которому ребенок привык в детдоме. Дети не хотят жить в семье, работать и учиться. Им проще вернуться.
Вот, например, реальная история, одна девочка говорит: «У вас скучно, неинтересно. Там у меня каждый день праздники были, подарки, я сейчас iPhone прошляпила, я хочу обратно. Верните меня обратно».
После волонтерских и спонсорски одариваний многие дети не хотят в семью. Если они туда попадают, они хотят обратно к «халяве». И наша задача – сделать так, чтобы ребенок понимал, что приемный родитель даст ему будущее.
– Что происходит с иностранными усыновлениями в Европу, которые остались – они сейчас какую-то роль играют?
– Часто органы опеки перестраховываются по любому поводу и тормозят усыновления даже в страны, с которыми у нас есть договоры. Как бы чего не вышло.
Мы направляли одну девочку с синдромом Дауна на проживание в финскую семью, где тоже есть ребенок с синдромом Дауна. Но опека перестраховалась и сказала: “как-то мы боимся” – и ребенок так и остался в детдоме.
У профессионала не должно быть личного. Оно должно включаться тогда, когда нужно зайти за профессиональное, чтобы что-то еще дополнительно сделать. Но у нас, к сожалению, профессионального мало, у нас очень много личностного восприятия, что мешает профессионализму.
– Пример из разговора с мальчиком из детдома: когда приходят потенциальные родители, им демонстрируют детей, как правило, на каком-то уроке – что-то мастерят, копошатся, такие все позитивные, что-то делают. Но затем на детей воспитатели выливают ушат грязи: неуправляемые, агрессивные. И у человека, который посмотрел на детей и вроде бы был потенциально согласен, тут же все желание пропадает. Это действительно так?
– Достаточно часто бываю на конференциях и слышу, как сотрудники или директора говорят о детях такие слова, которые также говорят о детях сотрудники пенитенциарной системы, например, называют их “контингентом”.
Когда я слышу это слово, я понимаю, что передо мной люди, которые не занимаются детством, они занимаются контингентом. Действительно, дети непростые, но вместо профессионального отношения, есть уже некое озлобление на этих детей. И это все естественно, нет никакого умысла. Но проблема в том, что, чтобы показать истинное лицо ребенка, с ним нужно хорошо поработать. А когда приемный родитель приходит, сотрудники детского дома просто включают режим «спонсор приехал».
Здесь вопрос несистемности, непрофессионализма в деятельности учреждений. А от этого страдают и дети, и приемные родители, которые получают кота в мешке – они не знают ничего о ребенке.
Надо, чтобы сказали, что у него проблемы с учебой, он заикается, у него мама сидит в тюрьме. Чтобы приемный родитель думал: здесь я смогу, здесь не смогу. А когда ему рассказали, что Танечка умеет танцевать, петь и она красивая – это не позволяет что-то изменить – и у ребенка, и в семье.
– Возможно ли у нас устроить такую систему, как в некоторых странах, когда отсутствуют детские дома, а есть временные центры, чтобы устроить ребенка в семью?
– Нереально. Наше общество очень холодное.
Детские дома – это показатель отношения общества и к детям, и к самому себе. Общество не пассионарное, закрытое, не здоровающееся, живущее для себя – общество эгоистов.
По большому счету, в здоровом обществе ребенок до детского дома дойти просто не может. Его схватят либо родственники, либо друзья, либо знакомые, либо подруги, либо сосед. А у нас ребенок идет и не знает, где запнуться, потому что никто ему не предлагает семью, лишь бы только он не попал в детдом.
– Вы говорите, и складывается впечатление, что это качество – характеристика нации, что нельзя что-то изменить какими-то мерами сверху. Получается, американцы другие? Наверное, и там обычные люди?
– У нас в стране катастрофический уровень бедности. 26 млн населения живет за чертой бедности. Я лично убежден, что если у человека есть материальные и другие проблемы, проблемы взаимодействия внутри общества, то ему некогда оглянуться на несчастного чужого ребенка. Он копается в своем огороде.
Например, мы устраивали ребенка в сад с огромным боем с нашей неповоротливой системой образования. И мы бы никогда его не устроили, если бы не выполнили ряд бюрократических вещей. А многие не знают, что нужно выполнить. Это и вопросы юридической грамотности общества и готовности побороться. Я готов за себя побороться, за свою семью постоять. Многие не готовы и не хотят этого делать.
У нас все сплачиваются, когда на ТВ деньги для больных детей собирают. Это тоже неправильно – этим должно заниматься государство. Мы нефть качаем, газ – почему мы должны собирать “налоги” с нашего населения, которое уже налоги сдало?
Все эти перекосы приводят к тому, что общество не понимает, где его роль, а где государства. Получается, что народ – слуга государства. Замордованный, уставший, униженный, зашоренный пропагандой, телевидением, радио, газетами, он не понимает, в какой стране живет. Мы живем под собой, не чуя страны. Какой там ребенок? Некогда остановиться и задуматься, что в сердце есть место для другого человека – для ребенка.
Беседовала Дарья Авраменко
Видео: Анна Шульга