3
Владыка потом спросил: «А что это за тетки были с ребятами?» – «Это преподаватели, сотрудники кафедр института». – «Да?.. А я думал – технический персонал!» Филолог Александр Кравецкий рассказывает о «вековых» традициях, которым гораздо менее 100 лет. И – да, платки – одна из них.
Александр Кравецкий
«Не мы завели, не нам и менять» – это, кажется, один из самых живучих церковных мемов. Когда человек приходит в Церковь, он абсолютно уверен, что здесь все неизменно, все пришло из глубины веков. Проходят годы, прихожанин видит, что и окружающий мир, и церковная жизнь меняются, и начинает отчаянно защищать традиции, усвоенные им в первые годы церковной жизни.
Мы любим архаику и видим седую древность во всем, что возникло не на наших глазах.
Например, мы привыкли к тому, что Символ веры и «Отче наш» поет весь храм. И нам это кажется давней традицией. Между тем, эта традиция возникла где-то в середине 1930-х годов. Раньше «Верую» и «Отче наш» пел хор, и это были наиболее торжественные и красивые моменты службы. Когда же вместо хора стали петь прихожане, любители благолепия вознегодовали.
Вот, например, что думал об этой новой традиции профессор МГУ А.Ч.Козаржевский (он начал прислуживать в московском храме Илии Обыденного в шестилетнем возрасте, то есть в 1924 году, и хорошо помнил московский церковный уклад).
«На первый взгляд, – писал он, – это кажется оправданным: верующие невольно заучивают наизусть Символ веры и Молитву Господню. Однако эта практика далеко не бесспорна. Главную молитву, «Отче наш», раньше пел хор, а все прихожане во главе с духовенством благоговейно слушали ее, стоя на коленях. Теперь же все стоят и увлекаются самим процессом пения (чем громче – тем лучше), часто не вдумываясь в слова. Кроме того, мы, наверное, навсегда лишились возможности слушать замечательную, глубоко молитвенную музыку: «Верую» А.Костальского, А.Гречанинова, «Отче наш» Кедрова, К.Шведова, П.Чеснокова».
От представителей того поколения, к которому принадлежал Козаржевский, мне часто приходилось слышать такие отзывы об общенародном пении. Но сейчас эти люди ушли, а те, кто пришел им на смену, убеждены, что общее пение ввел еще Владимир Красное Солнышко, за что ему и поставили памятник рядом с Кремлем.
Вопреки расхожему мнению, платок превратился в униформу православной женщины лишь в 60-е годы XX века. Нет, я не хочу сказать, что раньше женщины ходили в храм с непокрытой головой. Но головные уборы были куда разнообразнее. До революции женщины, принадлежавшие к образованным сословиям, ходили в шляпках (чуть позже – в беретах), а крестьянки – в платках. Это были обычные детали туалета: так ходили и на прогулку, и по делам, и в храм. По платку узнавали крестьянку, по шляпке – образованную женщину.
Превращением платка в униформу прилежной прихожанки мы обязаны советской власти. Дело в том, что в годы гонений на Церковь в храмах было куда больше женщин из народа. То есть в глаза бросались именно платки, а не шляпки. И послевоенная молодежь – первое поколение начинавшегося в больших городах советского религиозного возрождения – считала, что иначе православная женщина выглядеть не может. Интеллигентные прихожанки с недоумением смотрели на девушек из хороших семей, зачем-то нарядившихся домработницами.
В свое время историк Алексей Беглов записал рассказ пожилой женщины о том, как храмы вдруг заполнили интеллигентные молодые дамы и девушки в платках и юбках до пола, которые метали театральные поклоны, могли заговорить друг с другом в церкви и вообще казались чужими. В мемуарах о церковной жизни второй половины XX века встречается много историй про то, как платки сбивали с толку представителей старшего поколения.
В воспоминаниях о митрополите Питириме (Нечаеве) есть вот такой колоритный рассказ, относящийся уже к постсоветскому времени: «Однажды в монастырь приехала экскурсия студентов и православных преподавателей, несколько переусердствовавших в “форме одежды”. Владыка потом спросил: “А что это за тетки были с ребятами?” – “Это преподаватели, сотрудники кафедр института”. – “Да?.. А я думал – технический персонал!”»
Точно так же реагировал на интеллигентную молодую женщину в платке и святитель-исповедник Афанасий (Сахаров). Одна из женщин, навещавших его в начале 60-х годов, вспоминала: «Как-то, когда я собиралась к владыке, мне кто-то посоветовал надеть платочек, а я всю жизнь ходила только в берете, в самом простом. Был Великий пост, я была в платочке, а Нина Сергеевна собиралась куда-то ехать и надела нарядную шляпку. И вот мы с ней выходим вместе, а владыка смеется <…>: “Барыня с горничной!”
А у кого-то платочки вызывали и раздражение. Есть мемуарный рассказ о сотруднице Патриархии, которая стала ходить на работу в платке. Увидев в очередной раз эту женщину, Патриарх Алексий Первый показал на платок и с любопытством спросил: «Что это за гадость такая у тебя на голове?»
Сейчас эта советская церковная мода триумфально шествует по миру. Выходцы из постсоветской России успешно объясняют потомкам старых эмигрантов, что без платка не может быть настоящего православия.
patriarchia.ru
Влиянию моды подвержены не только аксессуары, но и интеллектуальные конструкции. В современной популярной литературе любят говорить об исихазме и его особой роли в русском православии.
Подозреваю, что читатели этих книг сильно удивятся, если возьмут, например, изданную в 1913 году «Справочную книгу священноцерковнослужителя» и прочтут об исихастах в разделе «Ереси и секты». Эта книга утверждает, что «вздорное учение исихастов» о нетварном свете уже давно предано забвению. В дореволюционной литературе можно обнаружить немало подобных утверждений. Что же произошло? Почему наши современники смотрят на этот предмет совершенно иначе?
Дело в том, что вплоть до начала XX века слово «исихазм» в России почти не употреблялось. Писали об «умной молитве» или «умном делании». Практику умной молитвы начали называть исихастской уже после революции (такое словоупотребление встречается, например, в письмах Сергея Мечева), но популярным этот термин становится лишь в 70-е годы XX века благодаря книгам Иоанна Мейендорфа и советским гуманитариям, занимающимся древнерусской культурой.
Понятно, что говорить о монашеских корнях древнерусской культуры, не говоря уж об «умном делании», тогда было невозможно по цензурным соображениям. А вот слово «исихазм» с богословской проблематикой не ассоциировалось. Об этом можно было и говорить, и писать. И эта информация была востребована.
Я до сих пор помню, как захватывающе интересно рассказывали об исихазме на лекциях по древнерусской литературе. В конце концов появилось поколение гуманитариев, видевшее в исихазме чуть ли не основу православного вероучения. А затем началась перестройка и церковная свобода. Молодежь, впервые услышавшая об исихазме от своих университетских преподавателей, понесла эти знания в массы.
Фото: optina.ru
В 2005 году социологи спрашивали представителей разных поколений о том, учили ли их в детстве основам религии. Ответы оказались неожиданными. 42 процента опрошенных в возрасте 60 лет и старше ответили, что они получили религиозное воспитание.
Фантастичность этой цифры вполне очевидна. Те, кому в 2005 г. было более 60 лет, родились во время войны и в предвоенные десятилетия. Представить себе, что в те годы почти половина детей получала религиозное воспитание, совершенно невозможно. И, тем не менее, люди были убеждены, что это было именно так. Общественная мода меняется, и потомки атеистов готовы совершенно искренне представлять своих родителей более религиозными, чем они были на самом деле.
Все эти результаты опросов, платочки, бороды, длинные юбки, появляющиеся и исчезающие слова интересны для историка или антрополога. Только вот большого содержательного смысла за всем этим не стоит. Мода – она и есть мода. Об этом полезно помнить и не искать в популярных аксессуарах экзистенциальный смысл.
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML