10
Одной из центральных тем недели стал проект телекомпании Russia Today «Дальше действовать будем мы». Телекомпания проводит сборы на личные карты подопечных. «Когда к нам напрямую обращаются люди, у которых заболел ребенок/сгорел дом/сломалась коляска/нужен пандус, мы не можем их послать. Даже в фонды», – пояснила в своем блоге главный редактор издания Russia Today Маргарита Симоньян. Почему такая идея – это откат благотворительности назад, рассказывает социальный блогер Ольга Савельева. Савельева - писатель, блогер с аудиторией более 100 000 человек, поддерживает многие благотворительные фонды и сама прошла путь от анонсирования частных сборов на карты к системному сотрудничеству с фондами.
– Ольга, расскажите о вашем опыте благотворительного сбора на личные карты.
– Я все же предпочитаю другую трактовку. У меня был опыт информирования своей аудитории о людях, которые попали в беду, и не все эти люди были подопечными фондов. Я писала о них посты. Зона моей ответственности – реальность человека и достоверность его беды. И, что важно для меня, я никогда не собирала деньги на свою карту.
Как все было? Образно говоря, прибегал человек ко мне в личку и кричал: “У меня пожар!” Я бежала вместе с ним туда, где пожар, убеждалась, что горит, и уже в рупор своего блога кричала: “Друзья, это Петя, и у него пожар!”
– Но проблема в том, что у фондов – всегда жесткая отчетность на сайте, понятно, сколько и на что потрачено, а при сборах на карты отчеты если и есть, то по настроению и в свободной форме. Кстати, ведь и ваши сборы и посты нередко обвиняли в токсичности…
– Тут важно понимать, что имеется в виду под словом “токсичность”.
Если это мошеннические сборы, где “герой” обманом вымогает у доверчивых граждан деньги на свой несуществующий диагноз, или циничный человек рыдает над фото “своего умирающего сыночка”, а детей у него и в помине нет, то это не моя история.
За все годы моей благотворительной деятельности ни один герой моей публикации не оказался обманщиком, мошенником или не тем, за кого себя выдает. Все мои герои – реальны, диагнозы у них – реальны, деньги – нужны, собраны и потрачены целевым образом.
Если же под токсичным сбором понимать отсутствие отчетов у некоторых моих героев, то да, обвинения правомерны. У них и правда не было отчетов. Но никто не просил. В частности, я оставляла этот вопрос на их усмотрение. Принуждать человека в беде, который либо сам в настоящий момент борется, скажем, с раком, или ребенок у него прямо сегодня на грани жизни и смерти, к бюрократической работе я морально не была готова.
С этой точки зрения комплексная и системная помощь фондов – это, конечно, совсем другой уровень. Они и психологически поддержат, и деньги найдут, и договорятся с клиникой, и оплатят, и отчет сделают. Мне самой гораздо комфортнее работать с фондами.
Благотворительность – очень трудоемкая штука: обязательно лично познакомиться с героем, проверить на достоверность его документы, уточнить протокол лечения (я иногда пишу своим знакомым онкологам, прошу посмотреть выписки, диагнозы, план лечения), согласовать с героем или с фондом текст. Иногда на подготовку одной публикации уходит несколько месяцев. Именно потому, что я несу ответственность перед людьми за свои тексты.
– Летом вас позвали на прямой эфир и обвинили в токсичности – в отсутствии отчетов у ваших героев. Какие выводы вы сделали по итогам того эфира и изменили ли что-то в подходе к своей деятельности?
– Я получила отличный урок. Он касался не только благотворительности, но и моей личной доверчивости и наивности. Я шла на эфир с миром, а получила войну. Где меня, абсолютно безоружную, весело закидали дротиками намеков, домыслов и нелепых обвинений. Но в глобальном смысле мне это было полезно. Потому что я и правда недооценила сферу благотворительности в вопросе степени ее дискредитированности.
Как и многие люди, я проживаю в наивной иллюзии, что все вокруг – добрые и пушистые. Потом, когда я успокоилась и трезво подошла к оценке ситуации – я была в ужасе. Уровень преступлений в этой сфере такой высокий, изощренный и циничный, что не удивительно, а даже правильно, что появились люди, которые, обжигаясь на молоке, потом дуют на воду. И те же самые отчеты – это не издевательство над людьми в беде, а необходимый минимальный (хоть и не надежный, к сожалению) фильтр защиты от мошенничества.
Поэтому отныне своим героям я рекомендую – не заставляю, не принуждаю, не давлю, не угрожаю и не ставлю ультиматумов – но настойчиво рекомендую делать отчеты. Это правильно с точки зрения этики. И это способ защитить себя от обвинений в токсичности.
Благотворительность – это та сфера, где презумпция невиновности не работает, и ты должен изначально забронировать время и энергию на то, чтобы доказывать правдорубам, что ты не мошенник.
Я не верила, что под любую жизненную ситуацию можно найти фонд. Вот, например, семья, восемь детей, из них 5 идут в школу, а папа вдруг срулил куда-то и не понятно, вернется ли. Вот что делать? Есть фонд, который поможет купить тетрадки и пеналы? И гречку, чтобы было что не обед, а то мама с младшими, совсем крохами, ей, конечно, не до трудоустройства.
Оказалось, есть.
Очень важный и интересный эксперимент, который показал мне: практически для каждой жизненной ситуации есть фонд, даже для погорельцев.
Я стала глубже изучать фонды. И знаете что? Среди них есть абсолютно удивительные, похожие на мошеннические, с непонятными уставными документами, с невнятными учредителями, молчащими телефонами и с дурацкими названиями, а-ля “доброта в сердечках”, “мимими в ладошках” и тд. Я стала вести свой реестр фондов, которые знаю и которым доверяю. Где я лично знакома с персоналом и администрацией, у которых безупречная репутация. Таких у меня, признаться честно, не так уж и много…
Потом я столкнулась с еще одной удивительной вещью. После каждой публикации о фонде и помощи героям, попавшим в беду, моя личка разорвана от сообщений, типа: а дайте личную карту сбера героя, я хочу им помочь, но не через фонд.
Люди не понимают, как в благотворительности можно работать за зарплату. Благотворительность должна быть бесплатная, разве нет? Вот тут тоже надо очень глубоко работать с сознанием людей. Объяснять, разжёвывать. Что бесплатные работники – не эффективны и не обязательны. Что фонды – это системность, это постоянная работа по сбору средств по всем доступным каналам, это маркетинг, и это пресловутые отчеты…
Мне удалось подобрать фонды практически под все ситуации, с которыми ко мне обратились. Другой вопрос, что не все родители захотели заморачиваться с документами, собирать, подавать , ждать, вставать на очередь. И это тоже очень характерно, кстати. Конечно, гораздо проще создать свою группу сбора и там разместить фото и номер карты (10 минут на все про все), чем идти в фонд с туеском справок, где твой результат отсрочен по времени и не гарантирован.
Закон не запрещает делать это самому. Но в условиях растущего количества мошенников и обманутых людей, делать это все сложней и сложней. Ибо в нашем мире, как мы уже поняли, живут люди с прогнившими душами, поэтому фраза: “Некогда объяснять, дайте денег” больше не работает.
В дальнейшем я планирую плотнее работать с фондами. Так безопаснее. Я правда больно обожглась.
Из блога Ольги Савельевой
– Вы говорите сейчас про сборы на личные карты? Или вы теперь откажетесь от них и станете работать только с фондами?
– Да, я собираюсь работать с фондами. Считаю, что это правильно и относительно безопасно. Под 95% жизненных ситуаций можно подобрать фонд. Сейчас я кардинально переориентировала свою деятельность: когда мне пишут и просят помощи, я говорю: “Вот фонд, который вам поможет. Станьте его подопечным, а я помогу закрыть сбор”. Но жизнь очень многогранна, и все равно есть ситуации, за которые фонды не берутся. Их мало, 5%. Ну, например, человек попал в аварию, находясь в отпуске в другой стране. Он в коме, лечение дорогущее, перевезти в Россию – еще дороже… И если я с такими ситуациями столкнусь и в беду попадет мой близкий, хорошо знакомый человек, я, вероятно, не смогу остаться безучастной. Но сейчас основная моя работа – это фонды.
– Это упростило жизнь?
– Если честно, словосочетание “благотворительный фонд” – это не индульгенция от токсичности. Есть совершенно непонятные и странные фонды, с мутными сборами, иногда “на личную карту директора”. Я к тому, что в этом вопросе также нельзя терять бдительность, и фонды выбирать надо аккуратно. У меня сейчас свой реестр фондов, которым я доверяю, и мой главный и основной критерий – помимо проверки уставных документов – личное знакомство. Я пишу про те фонды, где лично знаю директора или администрацию. Я, кстати, общаясь с ними, понимаю, что у каждого фонда есть свое “кладбище надежды”. Фонд – это такие же люди, и мошенники вполне могут обмануть и их.
– Как вы, кстати, пережили тот эфир, волны негатива в свой адрес? Вы тогда расплакались…
– Да, расплакалась. Сначала очень стыдилась этого, решила, что это провал, а потом захотела понять, в чем мои ошибки, включила эфир – пересмотреть – а у меня на ноутбуке звук сломался. И я смотрела эфир без звука. И, знаете, он оказался очень информативен именно без звука. Там все понятно становится по лицам… И я сразу себя простила. Это нормально – плакать, когда больно и незаслуженно обидно.
Знаете, я считаю, что благотворительность – очень эмоциональная сфера. Про судьбы людей и про неравнодушие. На мой взгляд, злобные разборки, уничижающий тон, агрессивные обвинения и яростная предвзятость вообще не приемлемы тут.
Люди всегда попадали в беду, и людям всегда нужна будет помощь, и они всегда будут о ней просить. И многие учатся делать это – помогать другим в беде – эффективно, экологично и грамотно. И даже если кто-то делает это не так, как сделал бы ты, это не повод собраться стаей и запинать его, высмеять и уничтожить.
Это повод подойти, подсказать и предостеречь.
Знаешь как правильно? Тогда снимай костюм палача, заработай авторитет и говори. Тебя услышат, если ты прав. И если ты пришел за правдой, а не за войной.
– Что бы вы исправили, если бы был шанс вернуться в прошлое?
– Мне нравится мой путь и даже шишки мои нравятся. Я, слава Богу, никого на этом пути не обманула. А вот перед нашим интервью как раз прочла письмо от Арсения Чеканова, это мальчик с раком носоглотки, танцор, молоденький совсем, сейчас ему 22 исполнилось. Мы с Армией Волшебников (я так читателей своих называю) помогли ему с приобретением дорогого препарата, и вот сейчас он в ремиссии. Так вот, он пишет мне, что хочет создать свой фонд и помогать другим, кто, как и он, попал в беду. Это вот как раз “токсичный” сбор – ну, то есть тот, в котором отчета толком не было. Арсений сейчас в ремиссии, вернулся в танец, пока сил не много, детей тренирует, но когда-нибудь обязательно вернется на сцену. Я вам таких историй расскажу несколько десятков – я не могу о них жалеть. Я ими горжусь.
– В общем, большинство людей прошло этим путем. Мы на “Правмире” тоже сначала размещали личные карты людей. Но мы тоже в какой-то момент поняли, что полноценно не можем проверить просьбы и поэтому надо действовать через фонды, где есть и проверка, и помощь в поиске врача, и помощь в том, чтобы организовать человеку лечение. Но «Дальше действовать будем мы» появилось не на заре благотворительности, а сейчас, когда уже понятно, как собирать правильно, не подпитывая токсичную благотворительность. Что бы вы сказали Маргарите Симоньян и ее новому проекту? Как вы вообще его оцениваете, именно с высоты вашего сегодняшнего опыта?
– Я писатель, мыслю образами. И отвечу так. Благотворительность – это одна большая наглядная басня “лебедь, рак и щука”. Тут раньше никто не звучал в унисон, каждый понимал и делал добро по-своему. И вот все добряки шли-шли по лесу и заблудились. И дров наломали. И вот тут решили, наконец, договориться. Сели, обсудили, и вот все добрались до первого, минимального, робкого консенсуса, и определились, где выход из бурелома, и взялись за руки, и впервые так или иначе, пусть с разных ног, но двинулись в одну сторону. В сторону систематизации сборов, популяризации фондов, повышения информирования населения об ответственности за бездумные репосты непроверенной информации.
И в этой ситуации вдруг взять и, демонстративно растолкав всех локтями, пойти в обратную сторону – это совершенно непонятный мне лично план.
Я думаю, что Симоньян и ее сотрудники недоинформированы. Что ее консультанты слишком наивны и, к сожалению, они все недооценили эту сферу. Я желаю Маргарите сил и мудрости, которых должно хватить на то, чтобы разобраться в ситуации и сменить курс, пока не поздно.
– А почему такое простое, казалось бы, дело – просить о помощи и помогать – оказывается таким сложным?
– Сбор – это не просто написать номер своей карты и ждать, когда в ладошки посыплются монетки. Сбор – это значит ходить и дергать за руки: «Напишите про меня, пожалуйста, у меня очень сложная история», «Вы не могли бы нас поддержать?», «Можете сделать репост?» Это настоящая работа.
А ведь для многих просить – это культивировать собственную уязвимость: я сам не справился. Когда я сама попала в колодец беды, я поняла, как это страшно.
И как обнажены нервы, и как сложно при этом взять себя в руки. Я никогда не собирала денег для себя, но я была на краю и теперь совсем иначе читаю просьбы.
– Вы говорите про дочку? Ваша дочка Катя потеряла слух в результате менингита…
– Да. Моя дочь переболела гнойным менингитом, ей было 9 месяцев. Как осложнение – глухота. К сожалению, менингит – это лотерея, и где и как она заразилась, я не знаю до сих пор. Когда я написала об этом в блоге, люди стали отчаянно листать мою ленту в поисках ответов: где мы были и что такого криминального делали, что подхватили менингит. Люди хотели защитить себя – не ходить туда, где мы заразились, и не делать то, что мы делали. Потому что это очень страшно – знать, что никто не застрахован.
От того вида менингита, которым дочь переболела, даже прививки нет. Теперь менингит – мой личный враг. Я не прощаю ему розовую справку моей дочери. И борюсь с ним, повышая информированность людей о симптомах менингита. Чем больше людей я смогу вооружить этими знаниями, тем меньше людей, и особенно детей, пострадает от последствий этой страшной болезни. Температура, тошнота, судороги, светобоязнь и запрокинутая голова, когда ребенок пытается механически как бы стряхнуть отек головного мозга – вот симптомы. Предупрежден – значит, вооружен.
– А как поняли, что она не слышит?
– Сильная гроза была, а она спала. И не просыпалась от чудовищных раскатов грома. Тогда стали подозревать… И подтвердилось.
– Если очень коротко описать то состояние, что вы почувствовали? Как пережили? Как справились?
– Почувствовала, как навзничь упала в беду. Мир поблек. Невозможно дышать, жить, улыбаться. Хочется все исправить… А мир предательски живет своей жизнью: люди ходят в кино, на свидания, ездят на дачи. Хотелось подбегать к ним и трясти за грудки: “Как можно смеяться, когда у меня дочка умирает?” У меня кризис веры случился мгновенно. Я ведь, как выяснилось, заключила в своей голове сделку с Богом: мол, я буду праведно жить, буду хорошая жена, мать, благотворительность, а Ты, Бог, не посылаешь мне никаких жизненных трагедий. И тут мой ребенок становится инвалидом! Вот так, сразу, в одночасье. У меня было очень много вопросов к Богу…
– А сейчас?
– Сейчас я думаю, что мы с Богом верим друг в друга. Я поняла, что быть хорошим человеком надо не потому, что с Богом у тебя заключена сделка. А потому, что не можешь им не быть.
– Прошло уже несколько лет после Катюшиного менингита. Как с этим жить сейчас?
– Я учусь быть счастливой в любых предложенных жизнью обстоятельствах. Сейчас дочери сделали операцию, на ушках у нее теперь на всю жизнь специальные приборы. Каждый день, когда я их ей надеваю или ставлю заряжать – а слух моей дочери надо заряжать, как айфон – я, конечно, вспоминаю про то, что пришлось пережить. Но при этом я так счастлива, что она выжила, что бегает, хулиганит, смеется, размазывает кашу по тарелке, что понимаю: никакая розовая справка, никакой диагноз не помешает мне любить своего ребенка.
– Когда она вырастет, вы поговорите с ней о том, что она… особенная?
– Конечно. Именно об этом и поговорю. Она особенная, самая красивая и талантливая, только инвалидность тут ни при чем. Диагноз – не определяющая характеристика человека. Мы вообще везунчики: у нее регулируемый слух. Хочет – слышит, хочет – не слышит. Я научилась думать об этом как о бонусе, а не проблеме. И дочку научу думать так же.
– Ваш блог и «Армия волшебников» начались с болезни Кати или раньше? Как вообще это было?
– Когда из федерального органа исполнительной власти, где я работала давно и успешно пресс-секретарем, из востребованной женщины с двумя постоянно звонящими телефонами я превратилась в запертую дома с новорожденным ребенком маму в спортивном костюме, который не надо гладить, ибо некогда, и с телефоном, на который никто не звонит, – я ощутила себя в полном информационном вакууме. Муж утром уходит на работу, и ты остаешься вообще один на один с ребенком. Между вами – Агния Барто.
У меня даже был такой симптом, как фантомные звонки, когда ты заходишь в ванную, а тебе кажется, что тебе звонят. Ты выключаешь воду, выбегаешь из ванной в полотенце, хватаешь телефон, а звонка-то не было, максимум участковый педиатр наберет уточнить, что там с анализами.
Я ощутила себя страшно несчастным человеком. Мне нужно было общение, коммуникация, люди. И я завела блог, чтобы не сойти с ума. Планов покорить мир не было совершенно.
А потом я просто училась слушать внутренний навигатор – интуицию – и искала свое призвание. И нашла. Во всяком случае, мне так показалось, что нашла: у меня получается честно и просто писать о том, что сложно и больно. И когда я это поняла, мне захотелось писать о благотворительности. Потому что помогать тому, кто в беде – это самый короткий путь к напитыванию собственной жизни смыслом.
– А когда заболела Катюша, вы тоже блог вели?
– Да. Меньше всего там, в беде, хочется публичности. Но мой блог – он про честность. А честность – это и в горе, и в радости. Несложно быть блогером, когда у тебя все хорошо, но писать о том, что чувствуешь, когда умираешь от боли и отчаяния – дорогого стоит. Я бесконечно благодарна моим читателям за колоссальную поддержку в тот период. Да что поддержку – они помогли спасти дочь.
– Деньгами?
– Нет. Денег я никогда не собирала. Но связи, контакты. Это дороже денег. Люди помогли выйти на нужных врачей, которые потом сделали операцию дочери. Я этого никогда не забуду и, как я шучу, “обязательно отомщу”. Буду запускать бумеранги добра, пока есть такая возможность и ресурс, буду писать о добре. Меня часто попрекают этим, мол, добро должно быть тихим. А я считаю, что добро, как любой “продукт”, нуждается в рекламе. Чем больше мы о нем говорим, тем лучше, потому что больше добра становится…
В онкоцентре. Фото: Facebook
– Вы много читаете лекций о блогах, в том числе и в ФНКЦ Димы Рогачева, и там дети, у которых во время сложного лечения часто нет другой связи с внебольничным миром, учатся писать, вести блоги. Чему самому главному вы учите?
– Для меня блогер – это не человек, у которого много подписчиков. Это человек, у которого годами получается оставаться интересным для своей аудитории. Если размещать в сети фоточки погоды, это не сильно интересно. Это для кого такой контент? Для тех, у кого нет окна?
Надо дарить людям эмоцию – яркую, сильную, цепляющую. Тогда они захотят тебя читать каждый день, и ты каждый день будешь зарабатывать – отличный глагол! – свой авторитет и доверие. Это очень интересная и сложная работа. Многие ее недооценивают и считают блогеров бездельниками. А между тем, блогерство – это самый прямой и доступный каждому способ менять мир к лучшему.
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML