Ад – это страданье о том, что нельзя больше любить

03.11.2018 8:04

Выдуман ли ад, справедлив ли он и может ли ему прийти конец – отвечает митрополит Антоний Сурожский. Предположительно, текст составлен из переведенной с английского записи радиопередачи 1967 г. и вошел в книгу митрополита Антония Сурожского «Жизнь и вечность. 15 бесед о смерти и страдании», вышедшей в издательстве «Никея».

— Я думаю, отец Антоний, что меня, как слона, как цветок, после смерти ожидает полное уничтожение; неужели вы думаете, что вы где-то будете жить вечно?

— Да, я верю в это и, в некотором отношении, я это уже знаю: я смертен и умру, но не весь; нечто во мне будет жить дальше. И кроме того, я убежден, что я в целом, весь, в свое время вернусь к жизни. Словами православного Исповедания веры: жду воскресения мертвых и жизни будущего века, так как тело без души — труп, а душа без тела — не человек.

— Вы, значит, верите в рай и ад. Что же такое ад? Где он?

— Ад не место, а состояние души, отлученной от Бога: всякое место, где находится такая душа — ад. Как, наоборот, всякое место, где с Богом — рай.

— Для чего же нужен ад? Какое его назначенье?

— Ад ни для чего не “нужен”, и у него нет назначения в том смысле, что он не изобретен и не устроен Богом с целью мучить грешников, а порожден свободной злой волей человека; это не застенок, а душевный строй, который мы можем предвкушать уже на земле, хотя пока лишь туманно.

— И ад вечен?

— Что вы подразумеваете под словом «вечен»?

— Что-то, чему нет конца: бесконечное дление, значит, и погибель всякой надежды, и нескончаемое страданье. И я думаю, что Бог, вызывающий к бытию такое место, гораздо злей и преступней всякого, кто там будет заключен.

— Вечность не есть бесконечный временной ряд; она в основе отличается от времени — эти понятия несоизмеримы. Вечность совпадает с самим бытием Бога, тогда как время — категория бытия тварей, оно вызывается к бытию вместе с первым существом, которого когда-то не было. Ад не причастен Божией вечности. Кроме того, как я уже сказал, он дело не Божиих рук, а человеческих: он рожден свободой и злобой человека. Не может не быть страданья в обнаружении, что Бог есть Самая Жизнь, что Он — Любовь, а у меня ничего нет общего с Ним, что позволило бы с Ним и с прочими тварями жить единой жизнью, и во мне нет ничего, кроме смерти.

— Я не принимаю вашего представления о Боге! Бог, Который может допустить на земле тот ад, который мы временами на ней видим, не может рассчитывать на мою поддержку, ни в умственном, ни в нравственном плане!

— Вы путаете два понятия: из того, что ад — страданье, не следует, что всякие страданья — ад в точном смысле слова. Многие мужественные страдальцы именно в страдании постигают то, чего без него они не могли бы постичь. Я знаю человека, умирающего от рака, который отказывается от лекарств, пока мука выносима, так как только в ее принятии и в переживаниях, связанных с ней, он…

— В чем же адская мука?

— В нравственном страданье. Вы, может быть, помните рассуждение об аде в «Братьях Карамазовых» Достоевского? Ад – это страданье о том, что нельзя больше любить, что теперь поздно.

— Но как представить себе ад наглядно? Останусь ли я в нем самим собой или растворюсь в чем-то, что поглотит мою индивидуальность — и в этом будут заключаться адские муки?

— Мы, христиане, убеждены, что наше личное существование не прекратится; мы веруем в личного Бога, для Которого каждый из нас неповторимое личное существо…

— Это все — ваше частное мнение или это мнение Церкви?

— Я думаю, что всякий христианин примет, с некоторыми оттенками, все, что я сказал до сих пор.

— При беглом ознакомлении с Библией я не нашел определения рая, но зато столько упоминаний об адском пламени, горении… Что все это значит?

— Священное Писание, как и мы, когда хотим передать что-либо трудно передаваемое, пользуется образами, сравнениями. Ведь вы знаете, что такое «жгучая боль» или что значит «сгореть от стыда», и не предполагаете же, что речь идет о вещественном огне! Так и тут: не описание, а вполне прозрачная аналогия.

— Но что толку от адских мучений? Кому какая польза от них, коли они вечны, никогда не кончатся, когда нет надежды?

— Вы почему-то застыли на тех местах Священного Писания, где говорится о вечности ада, но как будто вовсе упустили из виду те места, где Христос говорит, что должник не раньше выйдет из него, чем выплатит свой долг до последней полушки, и т.п. Надежда есть всегда. Осудив себя последним судом, человек должен, против всякой очевидности и возможности, надеяться и за себя и за других.

— То есть как: аду может прийти конец?

— Я не могу ответить вам с полной уверенностью. Однако видно из слов Христа и учения Церкви, что после смерти участь человека не сразу и не навсегда определяется: Страшный суд, которого мы ожидаем в конце времен, не может быть лишь повторением частного посмертного суда Божия над душой: что-то, значит, должно произойти в течение этого времени…

— Время! На самом деле! Как несправедливо адское мучение: один будет страдать всего какой-нибудь год, а другой — десять тысяч лет!

— Разве вы серьезно думаете, что нравственное страдание измеряется течением астрономического времени? Психологическая жизнь протекает в субъективном времени, в котором в одно мгновение ока можно пережить целый мир событий, тогда как целые часы объективного времени могут оставаться пустыми. Одно адское или райское мгновение по своей насыщенности может сравняться с веками солнечного круговращения.

— Не выдуман ли ад? Не нужен ли он человеку только для того, чтобы он себя вел прилично?

— Это уж нет! Нравственный поступок, вынужденный страхом, не имеет никакой ценности. Добродетель по принуждению просто безнравственна!

— Но ведь Церковь столетиями рассчитывает на страх, который внушает ад, и пользуется им…

— Не Церковь, а ее неразумные представители. Церковь, как и Христос, знает только одно законное побуждение к добру: это любовь.

— Вернемся к вопросу о жизни; что она такое? Всего лишь Божий эксперимент? И что такое смерть?

— Жизнь не эксперимент, а путь и опыт, возрастающий опыт бытия. Жизнь и смерть неотделимы друг от друга. Вы напрасно думаете, что мы всего-навсего умираем один-единственный раз: мы умираем не раз, а много раз в течение нашей земной жизни. И из каждой такой смерти рождается жизнь с преизбытком. Должен умереть младенец для того, чтобы стать отроком; должен умереть отрок, чтобы созреть в мужа; должен также умереть взрослый человек, чтобы расцвела плодотворная старость. Человек не вырастает и не обновляется простым превращением, а реальным умиранием; и новая жизнь всегда рождается из смерти.

Если бы мы были внимательней и мужественней, то смерть была бы нам родной, близкой и привычной. Мы ее знали бы и любили бы как условие желанной новой жизни. То, что мы называем смертью, — не что иное, как очередное, правда радикальное и особенное, умирание. Но и оно, как прочие умирания, не разрывает цельности нашей личности, нашей тождественности самим себе.

— Можете ли вы все это доказать или показать в понятиях чистого разума?

— Нет! И не потому, что это все неразумно, а потому, что тут разум не господствует: есть, кроме истин веры, и другие явления, которые разум может описывать, называть, но которые остаются вне его собственной сферы: любовь, например, или красота. О них можно говорить только с тем, кто о них имеет опытное знание, но умом войти в этот самый опыт нельзя. Ум наблюдает, опознаёт, описывает, но остается слугой опыта, который шире его самого.

— Но если это все так важно, почему же об этом не кричат, почему это не бросается в глаза? Почему наше назначенье, то, что нас ожидает, не очевидно? Почему мы не предупреждены – мы жили бы соответственно!

— И не воображайте этого! Кто не знает, что пить — губительно для здоровья, а мало ли пьяниц на свете! А кроме того, мало ли нам сама жизнь говорит о том, что человек и мир уродливы; вы сами сказали, что ад уже тут раскрывается на земле: что же вы его не видите? Ужас стучится к вам со всех сторон: опытом обезображенной жизни, газетами, радиопередачами, книгами. Кто из слушателей сегодняшней вашей беседы посмеет сказать, что его ни о чем не предупредили? В наше время никому не уйти от ответственности, а вам пятерым — меньше, чем кому-либо, после нашего разговора.

— Но все это так нереально, так невидимо; сатана сам мог бы быть видимым…

— Неужели вам малозаметна сила разрушения, сила отъединения человека от человека – след его?

— Ваш ответ меня не удовлетворяет.

— Такая дискуссия не может быть убедительна и дать ответы на все вопросы и недоумения…

1967 г., перевод с английского, переводчик неизвестен. Скорее всего, это запись радиопередачи с участием митрополита Антония. Глава из книги митрополита Антония Сурожского «Жизнь и вечность. 15 бесед о смерти и страдании», вышедшей в издательстве «Никея».

Источник