3
Почему любовь к супругам и детям несовместима с насилием, но часто сочетается с ним, и где проходит черта, за которой начинается недопустимое - размышляет протоиерей Игорь Прекуп. 
Протоиерей Игорь Прекуп. Фото: Станислав Мошков/rus.postimees.ee
В связи с кошмарным происшествием в семье священника, в сети пошло бурное обсуждение темы семейного насилия. Очень хорошее интервью дал Правмиру отец Андрей Лоргус, нашел очень точные слова, чтобы выразить ужас и скорбь по поводу произошедшей беды… И вызвал против себя волну возмущения. Никакой он, оказывается, психолог, никакой! А все почему? Потому, что позволил себе следующее высказывание: «Особенность семейных преступлений в том, что они скрыты. Их участники – жертвы и виновники – покрывают друг друга, не хотят и боятся огласки, скрывают насилие от закона, от людей, от Церкви. Почему? Потому что все участники любят друг друга как могут. Любят и одновременно причиняют друг другу боль».
Честно говоря, меня тоже не вдохновило это обобщение, потому что сколько угодно примеров, когда скрывают насилие не потому, что любят, а по самым разным иным причинам. Даже появилось желание чуток пооппонировать автору, но реакция некоторых друзей по ФБ меня поразила. Все, что перед этим и после сказал отец Андрей, как бы и не существует, все перечеркнуто выводом о любви как причине сокрытия зла.
Как он смел это извращение назвать «любовью»?!! Он, стало быть, оправдывает семейное насилие!
И словно не видят, что сразу после этого отец Андрей говорит: «беда в том, что если мы молчим о преступлении, мы его поощряем. Мы поощряем его также, если не признаём и закрываем глаза на ситуации, ведущие к преступлению». Где же тут поощрение насилия? Наоборот, уже само произнесение вслух клириком РПЦ словосочетания «семейное насилие» – чуть ли не табуированного официально – звучит оппозиционно-вызывающе.
Я могу понять возмущение словами о том, что участники семейного насилия, в том числе и жертвы, скрывают происходящее, потому что любят друг друга. Если понимать любовь, как возвышающее нас священное чувство, то слова эти звучат чуть ли не кощунственно. В самом деле, что общего может быть у любви и какой бы то ни было мерзости?! Например, у любви и насилия. Даже подумать противно… Не говоря уже о сексуальном насилии, которое, по-моему, ни что иное, как именно кощунственное надругательство над замыслом Божиим о слиянии в плоть едину. Возможно ли вообще представить, что любовь совместима с каким бы то ни было моральным давлением, унижением, с лукавыми манипуляциями, психологическим или физическим принуждением? Любовь и затрещина, любовь и порка, любовь и оскорбление, любовь и окрик, любовь и ругань, любовь и унижение?!!..
Нет, если что-то и совместимо со всем этим кошмаром, то не любовь.
А теперь кидайте в меня тапками, но я скажу ужасную вещь. Пререкаемое высказывание отца Андрея Лоргуса верно. Оно лишь по форме чересчур, на мой взгляд, обобщающее. Там, по-моему, не хватает уточняющего «часто», «нередко», в крайнем случае, «как правило». Авторы иногда грешат этим: пишут или дают интервью с расчетом на то, что читатель будет воспринимать их тексты в контексте их же личности и общего смысла статьи и выступления, «по умолчанию» обоснованно предполагая, что данный автор не сторонник семейного насилия и знает, что часто никакой любви там со стороны жертвы нет, а, как отметила одна из возражавших ему, один только страх, насажденный абьюзером.
Но не столь кошмарна ситуация, когда между мужем и женой никаких чувств нет, а то и не было, и ничего кроме страха не удерживает семью от явного распада, как если чувства есть, но при этом… Или, когда детей любят, но, от бессилия воспитывать убеждением и личным примером, «дерут, как сидорову козу».
Сразу уточню только, что насилие насилию рознь. Ну согласитесь, что, например, сорвать злость на жене, обругав ее или ударив, не то же самое, что затрещина сыну-подростку, например, за оскорбление, нанесенное матери. Да-да, согласен, что и во втором случае надо уметь объяснить, а не распускать руки, согласен. Я не о том, что это хорошо, а о том, равноценны ли эти поступки? Между тем, и то, и другое охватывается понятием «семейное насилие».
И не так-то просто бывает уловить, где проходит черта, за которой начинается несовместимое с любовью и недопустимое ни в коем случае. А перейдя эту черту, человек неизбежно деградирует морально.
Сказать, что, прежде чем ее переступить, он уже утратил любовь, будет большим упрощением. В том-то и трагедия многих таких семей, что нет. И понимание мужем и женой, что какие-то чувства между ними все еще есть, сбивает их с толку, давая надежду все выправить за счет внутренних ресурсов. А это вряд ли. Коль они дошли до жизни такой, им нужна профессиональная помощь, потому что они душевно увечные люди. Оба.
Так любовь это или нет, когда они «покрывают друг друга, не хотят и боятся огласки, скрывают насилие от закона, от людей, от церкви»? Мысль отца Андрея недвусмысленно звучит в сказанном им, что «все участники любят друг друга как могут». Как могут!
А как может любить больной грехом человек? Правильно, с грехом пополам.
И я спрошу оппонентов отца Андрея: а что насилие – единственное зло, с которым несовместима любовь? Или же любовь вообще несовместима с грехом? Интересно, а те же люди, которые справедливо возмущаются насилием в семье, утверждая, что ни о какой любви тут речи быть не может, будут ли так же возмущаться, например, совмещением любви с прелюбодейством? Конечно же, если речь не о какой-то пошлой интрижке на стороне, а о случае, когда встретились люди, словно созданные друг для друга… И нет сил сопротивляться этому чувству, но и семьи у обоих, да и ко вторым законным «половинкам» тоже какие-то чувства есть (бывает и такое).
Это любовь? Скорее всего, ответ будет положительным, но тогда и вопрос встречный: а какая же это любовь, если она совместима со злом? Или прелюбодеяние не есть зло?..
Все намного сложней в жизни. Не помню, чье это высказывание: «С яблоком любви входит червь прелюбодеяния». То же самое и с любым другим грехом, в том числе и с насилием: искаженная грехом любовь, изуродованная им, выеденная, смешанная с нечистотами, но… «така, вот, любовь, Людк…» Деформированные люди деформированно и любят.
Вот мы возмущаемся даже допущением мысли, что любовь совместима с насилием (хоть в первом, хоть во втором из описанных выше вариантов). И хорошо, что возмущаемся. Чистая любовь, святая, чужда даже тени насилия, принуждения, грубости, причинению боли, но… Неужели поколения наших предков не знали, что такое любовь? А ведь физические наказания (которые, повторяю, все входят в категорию «семейное насилие») были у них в порядке вещей. Как же тогда быть с тезисом о несовместимости любви и физического наказания? Может, и несовместима, но фактически сочетается.
Давайте не будем забывать, что большая часть детей растет в семьях, не искушенных в риторике. И выбор там очень небольшой: или объяснять доступными средствами, то есть сопровождать вербальные невербальными, а то и ограничиваться последними, лишь бы в меру, без издевательства и вовремя, или позволить ребенку расти, как сорная трава. Что хуже: если родители вовремя у ребенка отобьют желание, например, издеваться над животными, или, исчерпав словесные аргументы, беспомощно разведут руками, не решаясь опробовать «дедовские способы»? Я не спрашиваю, что лучше. Что хуже?..
Приведу пример.
Актер N, по происхождению из псковских крестьян, вспоминал, что пришел он, советский пионер, как-то раз из школы после очередного промывания мозгов, и что-то кощунственное ляпнул то ли по поводу икон в доме, то ли о Церкви, то ли что-то на эту тему. Дело было во дворе. При отце, который возился по хозяйству (кажется, забор чинил). Тот спокойно взял подручный материал – длинный, не слишком толстый, но крепкий дрын – и врезал промеж лопаток подростку, сказав: «Верить или не верить – твое дело. Но хулить не смей».
Можно, конечно, начать рассуждать: а вот, если бы он то же самое сказал ему ласково, ну или строго, но все же без дрыноприкладства, глядишь, его сын еще бы и покаялся слезно, и стал бы верующим-преверующим. Не знаю. Во всяком случае актер N уверен, что именно этот сеанс народного НЛП впечатал в него простую истину, так лаконично сформулированную отцом.
Однако тут важно обратить внимание на серьезную опасность, таящуюся в этом компоненте народной педагогики.
Если ребенка бьют, но при этом любят, он привыкает к тому, что любовь и насилие совместимы.
Притупляется самоуважение, благодаря которому человек способен остро реагировать на насилие по отношению к себе – хоть физическое, хоть психологическое.
Неправда, что с абьюзерами живут лишь те, кому это нравится. То есть, конечно, бывает и так, но далеко не всегда. Во многих случаях страдающие от физического или/и психологического насилия женщины хотят нормального к себе отношения. Но почему же тогда они выбирают именно «таких»?
Во-первых, предполагаю, что иногда просто срабатывает своего рода модель семейных отношений, считанная и усвоенная в детстве. Пусть эта модель не нравится, пусть не хочется повторения опыта родителей в своей жизни, но она «своя, родная», и подсознательно возникает тяга к тому человеку, кто распознается, как «свой» (при этом, как правило, нет понимания, из-за чего он таковым кажется).
Впрочем, возможна еще ситуация, когда выбор сделан в пользу человека, не склонного к насилию, но тот в процессе развития отношений меняется. Например, моя знакомая, ненавидевшая в детстве отца за его крикливость, в отношениях с мужем, не расположенным командовать и орать, проявляет неспособность реагировать на замечания, сделанные в спокойном тоне, как будто нуждаясь в периодической взбучке.
Во-вторых, даже без этой порочной предрасположенности, сказывается вышеупомянутая привычка к сочетаемости насилия с любовью. Вспоминается трагичная судьба одной моей прихожанки, единственный, наверное, недостаток которой состоял в неумении выбирать мужей. Дважды была замужем, и один другого хуже. Я долгое время не мог понять, как эта женщина могла терпеть грубость и физическое насилие первого мужа (насилие второго было психологическим), почему при первых малейших проявлениях не ушла, почему после первой же оплеухи не возмутилась так, чтобы дальнейшие отношения стали невозможными, как не уразумела сразу, что это никакая не любовь (да-да, я помню, о чем говорил чуть выше), если мужчина такое себе позволяет? А потом, послушав ее рассказы о своем детстве, кажется, понял.
Мама ее очень любила. Сама падала в голодные обмороки, а ее кормила апельсинами и языком говяжьим, защищала дочку постоянно и перед всеми, а дома воспитывала доступными средствами, из которых предпочтительными были терпеливые, умные наставления, ну, а когда ей казалось, что ребенок не понимает слов… ремень или шланг от стиральной машины шли в ход решительно и яростно. Девочка в таких случаях молча терпела. Без слез. Характер – оно, конечно здорово, но…
Понятно, что хорошие родители заботятся в первую очередь о том, чтобы их дети выросли хорошими людьми, но, дорогие мои, побудьте иногда «плохими» родителями и поработайте на повышение самооценки ваших детей.
Умоляю, не приучайте их к боли и обиде от рукоприкладства, насилия, ведь они вас любят, а потому для них боль, обида, побои становятся вполне совместимыми с отношениями, в которых всего этого быть не должно!
Говорите им какие они замечательные, приучайте дорожить своими дарованиями, способностями, положительными чертами!
Не для того, чтобы воспитать гордецов-подлецов, а чтобы они с эмоциональной голодухи не бросались в объятия тех, кто обратит внимание на их реальное или мнимое достоинство (вообще, просто обратит внимание), мало-мальски похвалит, а то и восхитится чем-то в них. Самокритику (нормальную) можно воспитать только в контексте умеренной, а не заниженной самооценки.
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML