8
Цифровая жизнь и цифровая смерть, к чему ведет конкуренция за читателей в СМИ, как возникает постправда, фейки и хайп, и что теряется из-за миллионов «самих себе репортеров» – объясняет журналист, медиаэксперт, профессор НИУ ВШЭ Анна Качкаева.
Главное изменение за последние 5-7 лет – это гаджет, который у человека все время рядом.
Человечество находится 24 часа в сутки на связи, оно подключено зарядкой к сети бесконечно, и если любого из молодых людей, их родителей и частично поколения их бабушек и дедушек спросить, что они делают, проснувшись, то очевидно, ответ у большинства будет одинаков: они включают мобильник.
Исследования показывают, что в среднем люди больше 50 раз в день проверяют обновления. Человек все больше срастается с гаджетом, становится своеобразным придатком коммуникационных потоков, особенно если не умеет сопротивляться.
Фото: Unsplash
Современные люди – почти медиа. Человек вплетен: в медийное средство – всегда «на связи»; в цифровой язык и изображения, который он создает (это мы видим на примере инстаграма), в медийное сопереживание через «другого» – цифрового себя и цифрового друга-«френда» через лайки и шеры, в самовыражение и цифровую интерактивность.
Именно поэтому все, что произошло в последнее время с медиасредой – ее всепроникаемость, расслоение, разнообразие, гибридные площадки, на которых медиа живут, связано, конечно, с невероятным влиянием массового интернета, социальных сетей и мессенджеров.
Кстати, в фейсбуке/вотсапе/инстаграме уже сегодня обитают несколько миллиардов человек – это сравнимо с численностью населения самых крупных стран мира! Обвальное перепроизводство информации вызывает усталость и неизбежно обесценивает ее, размывает авторитет профессиональных СМИ.
Невероятно широкий набор медиа всех направлений, уровней сенсационности и качества борются за наше внимание 24 часа в сутки.
К тому же за последние 3-4 года появились проекты, похожие на СМИ. Но это уже не СМИ в их традиционном понимании. Это и диджитал-проекты банков и корпораций, и «цифровые расширения» музеев, территорий, социальных и культурных институций. И цифровые просветительские, научные, образовательные, благотворительные проекты (от «ПостНауки» и «Арзамаса» до исторических онлайн-музеев) с их историческими сериалами, играми, картами. Мемориальные проекты «цифровой памяти» (оцифровка и визуализация архивов – личных, семейных, городских; история репрессированных, заключенных, погибших в войнах и др.). Проекты с дополненной и виртуальной реальностью – такова цифровая реальность нынешних культурных и медиаиндустрий.
Фото: Unsplash
Аудитория все больше сегментируется, и это разнообразие узкого сегмента в медиа, к сожалению, не дает большого разнообразия в массовом, где набор тематик и подходов довольно одинаков. Бесконечно зрелищный телевизор на таком медиафоне еще больше разгоняет ситуацию «перепроизводства эмоций»: с одной стороны, позитивных, с другой – негативных, с третьей – агрессивных, иначе ему трудно переключить индивидуальный информационный поток, в котором живет каждый человек.
Поэтому у медиа такая острая конкуренция за нас. Эта конкуренция тяжелая, потому что она – не только за наше свободное время, за те часы и минуты, когда мы – «в» и «с» медиа, но и за наше эмоциональное вовлечение. Хотим мы того или нет, но эта погоня за «душами» и «головами», выраженная в гонке за заголовком, кликабельностью, сенсацией, картинками – человечество уже в принципе разговаривает картинкой – все больше и больше разделяет качественные и таблоидные медиа.
К тому же линию таблоидных медиа продолжили невероятные объемы всего того, что мы называем пабликами и всем информационным мусором, который симулирует СМИ и продвигается как СМИ. Конечно, качественным изданиям очень тяжело со всем этим бороться.
Тема благотворительности и тема помощи за последние годы стала очень востребованной и даже – не побоюсь этого слова – модной.
У журналистов и качественных медиа все равно остается необходимость объяснять, проверять и утверждать свою правоту в качестве стандарта и баланса. И сегодня социальная журналистика и социальная сфера становятся очень важной частью для работы и ощущения людьми медиа как общественного блага.
Из-за того, что в новой среде включенность в жизнь других стала сильнее, а игровые практики – одна из моделей нового медиапотребления, человек может эмоционально и лично взаимодействовать с вами и вашим содержанием. И как раз здесь можно стимулировать проявлять сострадание, желание помочь, активно воздействовать – создавать социальные продукты, фильмы, сайты, передачи, которые могут изменить сложную тему, снять стигму, помочь решить тяжелейшие проблемы, которые не решает государство.
Анна Качкаева. Фото: Сергей Щедрин
Появились социальные проекты, которые поддерживают работу фондов и продвигают идею помощи – то, что раньше считалось неправильным делать СМИ, потому что «каждую крышу не перекроешь и на каждый подъезд не соберешь деньги».
К тому же люди из «третьего сектора» уже сами стали медиабрендами: Нюту Федермессер, Чулпан Хаматову, Катю Чистякову в соцсетях знают не меньше, чем популярных журналистов.
И СМИ сейчас понимают, что тема благотворительности – тоже часть репутации.
Цифровая жизнь становится частью нас, и в ней появляется новая ритуальность и новые отношения со смертью.
Ученые говорят, что в сетевом пространстве уже в ближайшие годы нас «мертвых» (аккаунты умерших) будет столько же, сколько и живых. Люди умирают, их профили остаются. Неслучайно в минувшую предвыборную кампанию проскочила информация, что «новые Чичиковы» якобы уже пробуют предлагать «мертвые цифровые души» политикам. Привет Гоголю.
Уже можно говорить о цифровом рождении, цифровой жизни и цифровой смерти. Появилась наука «некросоциология», которая изучает умерших и «цифровую» загробную жизнь с ее возможностями «передать», «помахать», «завещать», напоминать о себе родным в годовщину или сделать мемориал из вашего аккаунта. Ты, конечно, вздрагиваешь, когда пару лет назад умерший друг вдруг «напоминает» о себе в свой день рождения у тебя в мессенджере, но это уже часть наших новых взаимоотношений с публичной цифровой смертью. Или, может быть, «цифровым бессмертием»?
Фото: Unsplash
Посмотрите, какая агрессия появляется в связи с новой ритуальностью и с тем, что мы называем «цифровой смертью». Весной этого года на многих в сетях произвела очень сильное впечатление история с самоубийством молодого человека, который оставил предсмертную записку после убийства своей девушки на своей странице (и ее несколько часов лайкали, когда молодых людей уже не было в живых).
Девушка была нашей студенткой – естественно, что мы не могли не разговаривать с другими студентами о том, что происходило в сетях. А там творилось что-то дикое! Это было абсолютно неандертальское поведение вроде бы людей, которые в отношении к умершему в реальности себя так все-таки не ведут. Мы понимаем, что некоторых покойников не любят, известны истории, когда в могилы плюют, но все-таки в массе своей к реальной смерти есть ритуальное скорбное почтение.
В цифровой же среде это отношение к смерти проявляется по-разному. С одной стороны, одни люди объясняют другим, как правильно публично скорбеть, какую аватарку повесить, какие слова будут почтительными, а какие нет. Посмотрите на то, как освещаются сегодня трагедии, авиакатастрофы, например. Стало уже общим правилом, что медиа берут фото пассажиров из соцсетей. В случае такой трагедии, как правило, вполне деликатно и с почтением. Тут как раз трагедия очеловечивается.
То есть в этих случаях СМИ не работают с «цифровыми умершими» в социальных сетях так страшно, а иногда и отвратительно, как, скажем, некоторые из них работали в ситуации упомянутых убийства и самоубийства, уподобляясь подзаборным (иначе не скажешь) пабликам и телеграм-каналам. Не буду рассказывать, что было в некоторых таких каналах, куда вывалили фотографии умерших – там нужно было просто зажмуриться.
Но даже на страничке в фейсбуке уже умершей девушки ее фотографии комментировали в абсолютно непристойных выражениях (как правило, главное в таких комментариях – «сама виновата»). В отличие от скандалов с сексуальными домогательствами, в которых, к счастью, все живы, тут ситуация иного свойства. Оттого, что люди не видят друг друга в глаза, они себе позволяют то, что вряд ли позволили бы в реальности.
Эта виртуальность позволяет чувствовать себя защищенным своим цифровым аватаром и не церемониться с окружающими – и эти реакции, как и вообще новые практики цифровой «мемориализации», порождают ряд этических вопросов, который трудно уложить в понятие нормы. Но тут мы хотя бы понимаем, что постепенно вырабатывается ритуал и как раз создается новая «цифровая этика», не всегда совпадающая с этикой нецифровой.
А вот смотреть на то, что делал, например, в случае с погибшими юношей и девушкой канал РЕН-ТВ, без брезгливости невозможно, потому что федеральный канал, который так обращается с родственниками, друзьями, записями разговоров, подбрасывает дровишек и так в чудовищную агрессивную среду… Степень агрессивности и возможности продавать эту агрессивность как развлечение не вчера появилась и не в связи с цифровыми медиа, но сетевая среда очень сильно стимулирует эту цифровую агрессию.
Чем больше медиа дают желтых и агрессивных материалов и меньше обсуждают с аудиторией смысл, тем больше она жаждет дальнейшего повышения градуса.
Тема спроса и предложения вечная. Конечно, если мы говорим о массовых медиа, то они во многом запрос аудитории формируют и статус-кво определяют. Обычно в этом случае говорят: «Ну кто смотрит ваш канал “Культура” или читает газету “Ведомости”?» Во всем мире у всех условных каналов «Культура» не больше 3-4% аудитории.
Но в этом и есть лукавство. Есть мнение, что журналисты и медиа больше не могут быть стандартно-нейтральными: «Какого баланса вы ждете от нас, когда поляризованы мнения в обществе?» И, значит, журналистика должна быть скорее и чаще авторской, потому что во всем остальном информационном пространстве разлито много того, что мы называем мнением, суждением или собственной точкой зрения, часто очень агрессивной.
Тут мы возвращаемся к тому, что наш коллега – известный медиаэксперт Андрей Мирошниченко называет «освобожденным авторством»: миллионы людей теперь сами себе режиссеры, писатели, редакторы, интерпретаторы, модераторы, фотографы – они все меньше нуждаются в том, что медиа представляют из себя с точки зрения качества, и полагают, что сами многое могут найти, домыслить, интерпретировать. Часто не осознавая, что в этом обвальном коммуникационном шуме отчуждаются от ценностей и смыслов.
Фото: Unsplash
Срабатывают когнитивные искажения – вообще человека в чем-то трудно переубедить, если он в этом уверен. Когда вокруг агрессивная среда и еще и политически комфортная, неконкурентная, и большинство имеет определенные взгляды, то человеку часто неудобно выламываться из сообщества, очень трудно принять другую точку зрения. В этом смысле нам всегда комфортны те источники информации, которые совпадают с нашей точкой зрения. Это свойство психологии и психики человеческой.
И естественно, из-за того, что на нас обрушиваются такие объемы информации на немыслимых скоростях, люди устают сопротивляться этому потоку. Возникает то, что называется теперь «постправдой», когда факты менее значимы, чем обращение к эмоциям и личным убеждениям. Так в повседневности – в том числе политической – массово возникают «фейки» и «хайпы».
В ленте социальных сетей смешаны и война, и котики, поэтому туда можно легко внедрить фейковые новости.
У нас повсеместно уже довольно хороший доступ к сетям и трафик. Вопрос в том, как люди этот доступ к сети используют, что в этом разнообразии выбирают. Чтобы найти альтернативный источник информации, нужно, во-первых, это осознать, а во-вторых – захотеть. В голове должна возникнуть мысль: а зачем мне это надо? И нужно засомневаться в том, что происходит в сети со всеми этими объемами, скоростями и симуляцией всего, похожего на СМИ.
Анна Качкаева. Фото: Сергей Щедрин
Но кто же просто так будет скроллить цифровое полотно до низу и внимательно читать, что это за проект, кто авторы, есть ли лицензия? Большинство людей даже не задумываются о таких деталях. Сильно страдает старшее поколение, попав в «цифровой разрыв» и не умея критически оценивать вал публикаций пабликов, закамуфлированных под СМИ торговых площадок, мошеннических страниц с БАДами, приборами, аквафильтрами, несуществующими товарами.
Сколько мы знаем таких историй, когда бабушки и дедушки поверили какому-то сертификату, потому что на странице картинка программы Малахова или «Жить здорово!», а на видео вроде бы врач в белом халате и вроде бы даже профессор. И объяснять, что верить этому нельзя, довольно бессмысленно. Для традиционного потребителя визуально, форматно все это очень похоже на то, что сказали и показали по телевизору. Но мы-то понимаем, что сертификат с печатью можно слепить, придав ему вид документа.
В цифровом мире нельзя обойтись без умения сомневаться, внутренней критической автономии, развитого чувства эмпатии и рефлексии.
Критическая автономия, которая касается всего – и источников информации, и контекста, и общения в сети, и умения осознать, проверить и не повестись на провокацию, как говорят, «не кормить троллей», и умения «отключиться» от сети – это важнейший навык новой цифровой жизни.
Теперь все время необходимо помнить, что ты оставляешь цифровой след. Мы уже оцифрованы в принципе, начиная с рождения и кончая смертью, со всеми нашими анализами, биометриками, школьными дневниками, онлайн-банками, торговлей, сервисами, религиозными проповедями в мессенджерах и электронными услугами государства (от налогов и штрафов до возможности голосовать по мобильному, как это уже делается в Эстонии, например).
Конечно, в этом есть и большие перспективы, и опасность, но в любом случае цифровая реальность – это новая часть жизни, к которой человечество должно адаптироваться.
Фото: Unsplash
Значит, медиаграмотность, информационная гигиена и умение отказываться от медиа, выработка навыков критической автономии и сомнения в отношении того, что делают медиа – это часть обычной жизни.
Молодое поколение – это первое поколение в истории, которое не только получает опыт предыдущих поколений: оно впервые массово учит старшее поколение находиться в новой цифровой среде.
И старшее поколение с этим вынуждено соглашаться. А как иначе? Только молодые могут быстро показать, объяснить, настроить, нажать на нужные кнопки. Сейчас это поколение помогает своим ближним старшим ну хотя бы не попасть впросак, и это касается всего: от заказа продуктов или лекарств до пользования банковскими картами, порталом госуслуг или записи к врачу.
Фото: tamboff.ru
Некоторые корпорации, например Google, специально для так называемого «серебряного возраста» делают учебники. Вообще работа со старшим поколением в смысле цифровой грамотности и безопасности – это очень полезно, это такое волонтерство для молодых.
У молодых людей есть очень важная миссия – научить существовать в цифровой среде своих детей. И есть шанс, что они станут более осознанными родителями «новых цифровых».
Медиаграмотность – это сначала задача семьи: как детей учат чистить зубы утром и вечером и объясняют девочкам, что не надо входить в лифт с чужим дядей, то же самое нужно делать с цифровой средой.
Нельзя кинуть ребенку планшет и успокоиться. Надо посмотреть, в каком информационном окружении он находится, объяснить ему, что за милой аватаркой может быть такой же «дядя из лифта», и почему в социальных сетях надо быть аккуратными. И вопрос вовсе не в запрете, вопрос – в объяснении, совместном освоении цифрового мира, в доверии. Необходимо взаимодействие все-таки живых людей с живыми людьми, а не только с гаджетами.
Но медиаграмотность сегодня – это задача формального и неформального образования, потому что на фоне вызовов цифровой среды и складывающегося нового технологического уклада (встраиваемые во все сферы системы и устройства, искусственный интеллект, машинное обучение, дополненная и виртуальная реальность, аналитика больших данных, блокчейн и пр.) медиаэкология и медиаграмотность становятся осознанной жизненной необходимостью. Неслучайно в северных странах – Финляндии, Норвегии – она введена на уровне школы. В прошлом году появились уроки в некоторых землях Германии, есть большие проекты в странах Латинской Америки, в США, в Азии, в странах СНГ.
Анна Качкаева. Фото: Сергей Щедрин
ЮНЕСКО занимается медиаинформационной грамотностью четвертый десяток лет, но только в последнее десятилетие тема перестает быть периферийной для глобального мира. В России МИГ тоже активно развивается – и в сфере, связанной с медиаобразованием, педагогикой, библиотечной культурой, и в сферах, связанных с медиа – журналистикой, медиакоммуникациями, креативными индустриями.
Уже есть магистратура для медиапедагогов в педагогическом московском университете, есть региональные центры и медиа (пока не многочисленные), поддерживающие программы для школьников и граждан, есть проекты по фактчекингу, образовательные программы по медиакритике, кинограмотности, цифровой безопасности в нескольких региональных университетах.
Есть наши региональные школы «Про новости – грамотно!» по медиа и новостной грамотности для студентов не медиаспециальностей, наши – вышкинские – программы для профильного бакалавриата и общеуниверситетского майнора, ежегодно проводятся международные и локальные конференции, Дни медиаграмотности в рамках региональных Коллегий по жалобам на прессу, Неделя глобальной медиаграмотности под эгидой ЮНЕСКО.
Все это – слагаемые необходимой работы по осознанию того, что мы существуем в мире, в котором реальность и постреальность, переходящие одна в другую, – и есть новая реальность. «Одушевленный» (как писали классики медиаэкологии) мир медиа расширился до фантастических пределов. И главный предмет спроса в цифровую эпоху – человеческое в человеке.
Беседовала Надежда Прохорова
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML