8
Скандал, связанный с признаниями челябинских подростков из детского дома, не стихает, обрастая новыми подробностями. Региональные власти, очевидно, спасают честь мундира, а в местной прессе появляются материалы, ставящие под сомнения показания детей и их родителей. Ольга Алленова верит рассказам челябинских подростков и вот почему.
В самый разгар скандала вокруг детского дома под Челябинском одна московская газета опубликовала небольшую заметку с цитатами некоего анонимного сотрудника детского дома, в котором издевались над детьми. Сотрудник сообщил, что «дети все выдумали», потому что они «больные». Газета не стала собирать мнения других сторон, родителей, экспертов в области сиротства, она просто опубликовала страшное обвинение в адрес детей из уст анонима.
Заметку прочитали и обсудили много людей. Общество как будто ждало хоть какого-то правдоподобного объяснения случившемуся, чтобы вздохнуть свободно – уф, дети все выдумали. Какое счастье, что они это выдумали. А то ведь как нам жить дальше, зная, что сирот, которых государство определило в детдом под свою «защиту», насиловали приходящие подонки, а сотрудники детдома выступали в роли сутенеров.
Мы не знаем, как жить в этом мире и делать вид, что все нормально: выборы, пробки, налоги, цены, – когда там, в застенках, беззащитные, маленькие существа ежедневно подвергаются насилию. Нам лучше этого не знать. Проще поверить в то, что «они все выдумали».
Я несколько лет посещаю интернаты – сначала с группой мониторинга ОПРФ, а последний год с рабочей группой от московского Центра лечебной педагогики, которая по поручению Совета по вопросам попечительства в социальной сфере при вице-премьере Ольге Голодец изучает условия, в которых живут люди в интернатах, и дают рекомендации по повышению качества их жизни.
Я видела неплохие дома ребенка – и плохие тоже видела. Видела очень разные детские дома – и такие, откуда все время бегут воспитанники, и такие, где дети называют педагогов мамами и, очевидно, к ним привязаны. Это другая тема – насколько такие учреждения, даже самые “хорошие”, должны существовать в современном мире.
Ольга Алленова
Но я не видела ни одного приличного учреждения для детей и взрослых с ментальными нарушениями – ни коррекционных интернатов, ни ДДИ (детских домов-интернатов для детей с умственной отсталостью), ни ПНИ (психоневрологических интернатов для взрослых).
Почему-то в этих закрытых зданиях с пропускным режимом, где живет человек с ментальными нарушениями, он всегда живет очень плохо. Его унижают. Бьют. Запирают в изолятор. Бесконечное количество раз отправляют в психушку, которой он боится больше всего на свет. Запирают на закрытый этаж, где его насилуют более сильные заключенные. Пичкают галоперидолом и аминазином так, что он превращается в живой труп: либо спит круглые сутки, либо сидит на кровати, уставившись в одну точку. Мы неоднократно фиксировали такие нарушения в интернатах. На сайте ОПРФ есть об этом отчеты.
Но ничего не меняется. Фразу «они все выдумали» мы слышим постоянно. Везде.
Мы слышали ее, когда в подмосковном интернате изнасиловали Пашу. Его наказали за критику руководства переводом на закрытый мужской этаж. В этом отделении, которое запиралось на железную дверь с маленьким окошком, жили бывшие заключенные, молодые ментальные инвалиды и несколько «смотрящих» – это лояльные администрации «авторитеты», при помощи которых руководство контролирует обстановку и наказывает неугодных. Пашу насиловал один, а второй держал его за ноги.
В этот интернат много лет ходили волонтеры – несколько сестер милосердия, благодаря которым о Паше узнали журналисты и адвокат. Я помню, как мы приезжали в этот ПНИ и нам устраивали показательные собрания в актовом зале, где весь персонал дружно кричал, что мы ищем “жареное”, а Паша и его друзья «все придумали».
А потом суд признал, что Паша был изнасилован, и осудил насильников. Вся эта история длилась несколько лет, был скандал, в интернат ездила комиссия ОПРФ, которая нашла множество нарушений. В интернате случились некоторые изменения, о которых я и моя коллега Роза Цветкова уже не раз рассказывали. Но знаете, что меня тогда поразило?
Ежегодно этот ПНИ, да и все остальные тоже, проверяет около 20 комиссий от самых разных ведомств. И ни одна из них не нашла, что людей принудительно заставляют принимать нейролептики, а их жалобы на плохое самочувствие от передозировки психиатр не берет во внимание; что молодых парней запирают в изолятор на месяц, а другие сидят взаперти и даже не могут выйти во двор погулять. Что у маломобильных людей в отделении милосердия нет питьевой воды, и они мучаются от жажды, пока не привыкают к «экономному» питьевому режиму – чай на завтрак, компот в обед и кефир на ужин.
И что молодая девушка, общительная и веселая, хотела гулять, ходить в магазин, в кино и на концерт любимого исполнителя, а ее никуда не выпускали, – и вот она сидит с потухшим взглядом, смотрит в пол, и кажется, что ей 60. И на вопрос, когда она гуляла, отвечает: “Летом” – а на улице зима. А мальчишки, только недавно поступившие сюда из детдома, испуганно шепчут, что их запирают на “закрытое”, и что если кто-то узнает, что они пожаловались, их снова запрут и “заколют”.
Фото: Владимир Семин/trinixy.ru
Я думала: что же они проверяют, все эти ведомства? Маркировку на кухонных ножах? Написанное для проверяющих красивое меню, которое ни разу не соотнесли с реальным ужином или завтраком? Белизну простыней? «Мягкий инвентарь»?
И зачем все эти бесчисленные проверки, если они не видят главного – страшного насилия над человеком, которого все эти ведомства должны защищать?
А потом я поняла. Они все это видят. Потому что если ты обычный человек из внешнего мира – то попадая туда, внутрь, просто не можешь не замечать всего этого страшного человеческого несчастья. Но тебе говорят волшебную фразу: «Они все выдумали, не слушайте их, вы диагнозы видели?» И проверяющие, облегченно выдохнув, уезжают в свою жизнь, к своим делам, детям, родителям, будучи полностью уверенными в том, что эта история не про них, что с ними такого никогда не случится.
Они, конечно, сильно ошибаются. Их родители могут состариться и у них могут диагностировать болезнь Альцгеймера, Паркинсона или даже самую тривиальную старческую деменцию, а системы ухода за такими людьми на дому у нас нет. У них могут родиться внуки с нарушениями развития, для которых нет центров дневного пребывания, мастерских и специального образования вне интернатов. Наконец, они сами могут попасть в ДТП или тяжело заболеть.
Я не знаю, как сделать так, чтобы все мы поняли, что интернаты – это про нас. Про каждого из нас. И что их не должно быть.
Потому что управлять огромной массой людей, лишенных свободы, базовых прав, образования, досуга – невозможно без насилия, подавления и унижения.
Фото: droplak.ru
Челябинским детям, рассказавшим о сексуальном насилии над ними со стороны взрослых, я верю ровно потому, что эта система без насилия невозможна. Я знакома с девочкой, которая любила болтать с подружками перед сном – ее за это наказывали, запирая на ночь в темном туалете, где она спала на голом кафельном полу. Этой девочке было 5, когда ее забрали в семью. Она панически боялась темноты и кричала от ужаса, когда родители тушили свет в спальне. 3 года ушло на психотерапию, в результате которой выяснилось, что ребенка били, запирали, не давали есть, выгоняли на мороз. Она до сих пор помнит этот холодный кафельный пол, хотя прошло 10 лет.
Другая выросшая девочка рассказывала, что в старших группах детского дома всегда были одна-две девушки, про которых говорили, что с ними «можно все». Этих девочек насиловали до тех пор, пока они сами не превращались в тех, кем их считали: «Катя стала шоссейной проституткой». Или же сбегали и жили в подвалах: «Спилась и замерзла на улице». Или сводили счеты с жизнью. «Она прыгнула из окна, все поломала себе, недели две жила, потом все».
В коррекционных учреждениях часто издеваются над мальчиками. Один выпускник такого учреждения рассказывал: «Нас воспитатель учил, что с девочками нельзя, с мальчиками можно». «Логика» понятна: девочки могут забеременеть, а это минус руководству – плохо, значит, смотрят за детьми в коррекционном учреждении.
Про девочек сложнее сказать, что они все придумали, особенно если есть беременность. Но для таких случаев припасен волшебный аргумент: «Она сама хотела». Этот аргумент объясняет все: и групповое насилие, и насилие со стороны персонала. В ПНИ мы видим таких девочек – после абортов и стерилизаций: «У меня был ребенок. Мне разрезали живот. Сказали, детей больше не будет. Ребенка мне не показали. Сказали, что он умер». И показывают шрамы. Но персонал вам скажет, что это обычный аппендицит.
Проверить – невозможно. Догадайтесь, почему. «Они все придумали, вы диагнозы их видели?» Медицинскую карту получить нельзя – интернаты ссылаются на закон о защите персональных данных. Пару раз сотрудники ПНИ говорили мне о своих подопечных: «Нашим спирали ставим, от греха подальше. А в ДДИ стерилизуют, знаю». Или «аборты там как зубы почистить».
В этих страшных казармах детей развращают, унижают, уничтожают. А потом говорят: «Они все выдумали».
Много лет назад астраханская жительница Вера Дробинская взяла в приемную семью детей из Разночиновки – в деревне есть интернат для детей с глубокой умственной отсталостью, и этот интернат кормит, по сути, местных жителей, потому что работы больше нигде нет. Дети рассказали Вере подробности своей жизни в интернате. Например, про то, как Мишу привязывали к кровати.
И она стала ездить в эту деревню, а еще встречаться с людьми, которые имели отношение к учреждению, и писать об этом. Она узнала о том, что в интернате умер ребенок, которого обожгли кипятком из душа – по словам Веры, ребенка пытали холодной и горячей водой в наказание за какую-то провинность. Она увидела безымянные могилы, но сколько там похоронено человек и кто это, так и не смогла выяснить.
Однажды ее нашла женщина, у которой в Разночиновском интернате несколько месяцев жила дочь. Женщина эта привезла свою девочку туда на время, чтобы решить какие-то квартирные проблемы – ведь ее убеждали, что лучшего места, чем интернат, для дочери не существует. Девочку вытащил через окно местный житель, изнасиловал в поле и бросил. Она еле выжила, получила тяжелейшие травмы. Несколько лет длилось разбирательство. В итоге насильник получил срок. Руководство интерната сменили.
Но тут важно понимать, как это все проходило. Дробинскую называли «пиарщицей» и «охотницей за жареным», которая порочит доброе имя сотрудников интерната. И, конечно, говорили, что «она все придумала». На нее натравливали СМИ и органы опеки. Людям проще было поверить в то, что изнасилования не было, чем в то, что среди них живет чудовище, и они это чудовище покрывают.
Этот психологический феномен я замечала потом много раз: вот появляется информация о том, что девушку изнасиловали в ПНИ. Следственный комитет возбуждает дело. А через какое-то время все спускают на тормозах. Дела нет, насильники здравствуют. «Не нашли доказательств». То есть опять – «она все выдумала» или «она сама хотела» и «посмотрите ее диагноз».
Это очень страшно. Потому что у детей и взрослых, запертых в интернатах, нет никакого шанса на справедливость. На то, что их услышат. Поверят им. Защитят. Они обречены всеми нами.
И пока мы все будем успокаивать свою совесть в русле «Они все придумали», мы тоже соучастники этих преступлений.
Фото: arhivurokov.ru
Сейчас раздаются обвинения в адрес приемных родителей в Челябинске. Но подумайте сто раз, прежде чем подхватывать такие обвинения: у этих родителей нет никого, кроме нас. Без общественного ресурса их закатают в асфальт. У них отберут детей и отправят мальчишек снова в тот ад под названием «детдом», откуда их вытащили. Приемные родители – это люди, которые исправляют страшное зло, которое государство наносит детям, лишенным семьи.
Да, среди них бывают недобросовестные, но это единицы. У приемных семей нет поддержки. Поэтому они, узнав о насилии над детьми, первым делом идут в детдом – туда, где это насилие случилось. Жертву ведут к палачу. А надо сразу в Следственный комитет. Но все знают, что в регионах следственные органы часто выступают на стороне местной власти. А приемные семьи регулярно обвиняют в том, что они “наживаются на детях”.
Мы, как общество, творим это зло вместе с государством. Потому что мы содержим интернаты. Мы не ходим туда волонтерами. Мы читаем статьи про то, что «дети все придумали», и верим этим статьям, а не родителям. И ничего не меняем в этой страшной системе.
И еще раз – про волонтеров. Я знаю детские интернаты в Москве, где были случаи с избиением детей персоналом. Сейчас там ситуация изменилась, насколько это вообще возможно в таких учреждениях. Но все интернаты, в которых случились хотя бы небольшие изменения, имеют одно важное отличие от большинства других. Туда ходят волонтеры.
Странные люди, которые идут в самый центр боли и страдания, потому что, однажды столкнувшись с этой болью, поняли, что жить дальше в парадигме «Они все придумали», невозможно. Нечестно. Подло. И вот они приходят из обычного мира в казарму к Маше, Пете, Ване, чтобы погулять с ними, покормить их, почитать им. И видят, что у Маши синяки на запястьях, как будто ее всю ночь держали связанной, а Петя отшатывается от протянутой к нему руки так, будто эта рука его сейчас ударит. А Ваня раскачивается в кровати, потому что он одинок и его никто не любит. И эти люди из внешнего мира начинают потихоньку менять жизнь Маши, и Пети, и Вани. И всех нас.
Ольга Алленова, корреспондент ИД “Коммерсантъ”
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML