1
На чем держится непререкаемый авторитет отца, зачем взрослому мужчине бегать с подростками и как говорить с детьми, чтобы они не обозлились и услышали – язык общения со своими детьми разработал лингвист Юрий Коряков.
Юрий Коряков – лингвист, старший научный сотрудник Института языкознания РАН. Сферой его научных интересов является изучение и составление языковых карт. Проект Института языкознания по описанию 6 тысяч языков Земли, в котором принимает участие Юрий, специалисты называют амбициозным, а Юрий – любопытным. Женат. Пятеро детей.
Родители Юрия Корякова переехали в Хадыженск, городок в предгорьях Кавказа, внезапно. Бросили работу, науку, Ростов. Минеральные источники, густо покрытые растительностью горы, долина реки Пшиш – климат годился главе семейства, который только выкарабкался после инфаркта. Муж и жена, ученые-биологи, решили остаться в городе-курорте, тем более нашлась работа. Супруги стали вести кружок юннатов в местном Доме пионеров. Когда отец умер, Юрию было пять лет.
– Мама растила нас с братом одна. Я не ходил в сад. Садом был ее биологический кружок. Там я дневал, ночевал, даже когда пошел в школу. Ухаживал за хомяками, морскими свинками, от корки до корки прочел советский семитомник «Жизнь животных» и очень рано решил, что стану биологом. До восьмого класса в этом был твердо убежден. Правда, старший брат не раз доказывал, что настоящий биолог должен мастерски препарировать лягушек. Регулярно он это и демонстрировал. А я не мог.
Мы сидим с Юрием в маленьком трехэтажном здании Института языкознания РАН. Здесь тихо, попискивает принтер, пахнет яблоками и шумит за окном Воздвиженка. Карты, атласы языковой географии, многотомник «Языки мира». Юрий вынимает из копировальной машины объявление о конференции и довольный крутит его в руках. Он бывает здесь иногда, чаще в первой половине дня. Забегает на несколько часов и как под воду уходит в генеалогическую классификацию экзотических языков, данные лексикостатистики или просто корпит над языковыми картами. Это дома четверо школьников и младенец, куча уроков, с которыми Юрий помогает детям, суета, сотни вопросов, беседы за ужином. Здесь – мир ударений, локатива и шрифтов с полукруглыми крюками.
Краснодарский край в большинстве своем русский. Но в хадыженской школе классы были многонациональными. И хотя все говорили по-русски, Юрий с исследовательским жаром фиксировался на нетипичных фамилиях. Как-то раз в местной библиотеке нашел переводную монографию Б.О. Унбегауна «Русские фамилии». В ней подробно рассматривались типы фамилий и объяснялось, как по «внешнему виду», особенно по окончанию, определить происхождение. Три кавказца-одноклассника Эдик Абшилава, Нико Микадзе и Сачик Саарян тут же были классифицированы как мегрел (-ава), грузин (-дзе) и армянин (-ян). С тех пор, приезжая в крупные города, первым делом он бежал по книжным магазинам и просил маму покупать карты и словари разных языков: шведский, греческий, финский, венгерский, пушту, дари, лаосский.
Однажды в 9-м классе в журнале «Наука и жизнь» он прочитал про конкурс на поступление в заочную математическую школу МГУ. Поступил. Проучился два года. Его пригласили на Олимпиаду по лингвистике, хотя все предыдущие годы в ней участвовали только москвичи. Юрий занял первое место, и завкафедрой лингвистики позвал одиннадцатиклассника поступать. Меньше всего Юрий собирался в Москву. Для хадыженского школьника это было как улететь на другую планету. Не без труда, на полупроходном балле, поступил и остался в столице заниматься наукой.
– Вы росли без отца…
– Да, но он присутствовал в семье. Это была осязаемая, любимая, почитаемая фигура. Авторитет – вот точное слово. Его нет, но он есть. Наверное, мама восполняла собой отсутствие отца. Всегда интересовалась моей жизнью, во всем поддерживала. Так, после 9-го класса мне вдруг взбрендило поехать в другой город поступать в педучилище, вместо того, чтобы закончить школу. Мама безропотно собрала вещи и поехала со мной. Уже на экзаменах я понял, что это как-то совсем не мое. Мама так же безропотно вернулась домой, ни разу меня не укорив. Считается, что для мальчиков расти без отца плохо, мол, они вырастают какие-то неправильные. Может, я и неправильный. Действительно, я мягкий, не кричу, не дерусь.
– А об отцовстве как-то думали, ну, каким должен быть отец?
– Никогда. У меня не было перед глазами живого отца, мне не с кем было сравнивать. И я не думал: «Нет, я ни за что не умру, когда детям будет пять». Просто понимаю, что это как раз зависит не от меня. Я мало сталкивался с отцами друзей. Ни отрицательного, ни положительного следа они во мне не оставили. Зато рано понял, что у меня будет семья и дети. Много, не много, как получится. Мне хотелось, чтобы была семья, дом, моя маленькая общинка. Часто, если видел девушку, если она мне нравилась и я готов был с ней серьезно общаться, то думал, насколько она будет хорошей женой и матерью.
— И как?
— Были девушки, которых мне было трудно представить в роли матери.
Дети у Юрия и Ульяны рождались один за другим. Только последняя, Матрона, появилась на свет с большим перерывом. Ульяна не работала, потому в сад малышня не ходила.
Матрона, младшая дочь Юрия и Ульяны.
Когда старшему исполнилось шесть, ответственные родители основательно подошли к выбору школы. Юра – с Кавказа, Ульяна – из Сибири. Отдать в школу, в которую ходили сами, естественно, не получилось. Решили, что лучше домашнего обучения нет ничего. Семья делала ремонт в квартире и жила в Подмосковье, поэтому это было еще и удобно. Перелопатили интернет и обнаружили статьи одного педагога:
– Он был директором школы семейного типа. Утверждал, что обучение по его системе происходит само собой. Дети вокруг него ползают и образовываются один от другого. Раз, и вот уже один умеет читать, а потом и писать. В эту школу устроили старшего сына Якова. Раз в неделю педагоги проверяли продвижение мальчика в учебном процессе.
Только сейчас понимаю, насколько странным был подход директора. Неординарный человек, он ловил на лету новые идеи и заражал ими окружающих. Его дочь училась в Ирландии, поэтому он ввел в школе все обучение на английском. Мы с женой усердно выполняли предписания. Помню, как сын решал задачи с трехзначными числами на английском, а весь наш дом был увешан листочками с английскими словами. Может, поэтому наш Яша сделался математиком?!
Никто из супругов не помнит, как и зачем два года спустя пришла им идея проверить общий уровень ребенка у независимого эксперта. Уровень оказался никаким: пишет неграмотно, словарных слов не знает, куда ни ткни, везде пробелы. Юрий так и говорит:
– Мы поняли, что совершенно не годимся для семейного образования, давалось оно нам тяжело. Целый день вдвоем только и делали, что учили сына премудростям школьной науки.
У семьи началась новая эпопея со школой. Знакомые делились негативным опытом: одни ругали школу светскую, другие костерили православную. На семейном совете решили отдать сына в Православную Свято-Владимирскую школу. Позже туда пошли остальные дети, и больше в этом вопросе не экспериментировали:
– Родственники критиковали, мол, православное гетто, они у вас вырастут неправильными. Но мы с Ульяной убеждены, что в младшей школе детям не так важен внешний мир, сколько среда, в которой укрепляется их мировоззрение. Подростка с закалкой и фундаментом совсем не страшно переводить учиться по профилю.
Старший сын Яша с младшей дочерью Ульяной.
– Все-таки дети в православной школе растут как в инкубаторе. Не страшно, что обожгутся?
– Не исключено, что они в будущем пересмотрят свои ценности, но фундамент никуда не денется. Уверен, что, даже видя вокруг много неправильного и нехорошего, они правильно к этому отнесутся. Целостной личности не повредят ни плохие люди, ни плохие поступки. Нашему Яше 16. Теперь он учится в математической, а не православной школе. Вижу, как это работает.
– Почему вы так уверены, что с ценностями у детей все в порядке?
– Я общаюсь с ними, вот вижу. Например, у Яши в классе был подловатый паренек. Вечно совершал какие-то пакости, часто натравливал на сына других ребят. Но каждый раз он воспринимал борьбу с этим пацаном оптимистично и находил достойное решение, без жертв, без осуждения, без обвинения.
Или в этом году он вместе со мной работал в математическом лагере, вел секцию футбола, где играли его ровесники. Сокрушался, что они матерятся. В меру сил пытался что-то сделать. Однажды не выдержал: «Все, не могу, ввожу строжайшие правила, за мат буду удалять с поля». Он даже пошел обсуждать эту проблему с начальником лагеря.
– Ну а вы?
– А я его поддержал и пытался показать, что не все может получиться. В лагере за стенкой в моем домике жили дети, которые матом не ругались, они на нем разговаривали. Годом ранее замеченного в матерщине ребенка в нашем лагере штрафовали. Давали выучить четверостишие из «Евгения Онегина». Это было не массово и можно было как-то справиться. В этом году масштаб достиг таких размеров, что никакого Евгения Онегина не хватит. Это мы с Яшей и обсуждали.
В Америке среди протестантских организаций распространено погружение миссионеров в языковую среду. Живет себе в глубокой Амазонке племя. Не горюет, о Христе не ведает. Соблазн пересказать Священное Писание дикарям большой, правда, требует от волонтеров знания местного наречия. Вместе с семьей едет такой миссионер в джунгли, живет в племени лет десять, учит язык, культуру, обычаи. И лишь погрузившись достаточно глубоко, начинает переводить тексты на язык племени. Бывает, такие люди даже становятся лингвистами, а иногда перестают быть христианами.
В России полевая лингвистика устроена несколько иначе. В экспедицию в село, аул, кишлак удается съездить на пару-тройку недель. Диктофон, анкеты и многочасовые разговоры с попыткой зафиксировать грамматические особенности языка, падежи, обороты. Погружение минимальное.
В студенчестве Юрий участвовал в экспедициях в Дагестан, но сейчас времени уже почти не хватает. Объездить большие регионы проблематично, а имея большую семью, сложнее вдвойне. Работает с отчетами других, такой кабинетный ученый, который чаще выступает на конференциях, чем ездит в экспедиции. Может быть, поэтому, рассказывая об особенностях работы, он с сомнением откликается на вопрос.
– В экспедициях опыт отцовства наблюдаете?
– В экспедициях не особенно наблюдаешь семьи. В Дагестане, например, строгая сегрегация. Мужчины отдельно, женщины отдельно. Придешь в гости и все время проведешь на мужской половине. Женщины приносят еду и тут же убегают. Да они даже свадьбы празднуют порознь. Понять из этого взаимодействия, какова роль отца, просто невозможно. Мы даже не видим, как они внутри семьи общаются, не то что с детьми. Очевидно, с маленькими детьми занимается жена и только в старшем возрасте воспитательные функции переходят к отцу. Но что именно переходит, не знаю.
Вообще, никогда я не воспринимал людей с точки зрения их отцовства и не примерял их опыт на себя. Скорее задумывался о том, хотел бы быть таким вот лингвистом, педагогом, ученым… Впрочем, всегда прислушивался к советам.
Когда у нас родился первый ребенок и мы задумались о том, как его воспитывать, наш духовник отец Максим Козлов дал один мудрый совет: «Количество запретов должно быть минимальным. Запрещать следует лишь то, что реально угрожает жизни или нравственности ребенка».
Именно это позволяет не терять контакта с детьми до сих пор. Они продолжают слышать нас сквозь «завесу» запретов. Бывает, то мне, то жене хочется что-нибудь такое запретить, тогда другой спрашивает, а точно ли это так необходимо?
– Как вы стали православным?
– В Москве. В университете. Среди попоек, в табачных дымах общаги мы спорили о сущности Христа, о философии. Это были мои уроки богословия. Будущие алтарники и дьяконы живо обсуждали между собой все, что их волновало, а я, первокурсник, слушал.
– Потом пришли в приход отца Максима Козлова?
– Храм тогда только открылся. Шел 1995-96 год. Раз сходил, постоял как свечка, ничего не понял. Вернулся год спустя. Так случилась моя конфирмация, потому что крещен я был в детстве. А потом были наши общие поездки с настоятелем, долгие разговоры о мировоззрении и, наконец, венчание с Ульяной. Мы были одной из первых пар в приходе, которая венчалась. Это был большой общеприходской праздник. После нас пошла волна и венчаний, и больших семей.
…Юра и Ульяна познакомились в паломнической поездке Татьянинского храма. «Случайно» оказались рядом на заднем сиденье автобуса. Юрий без умолку несколько часов подряд рассказывал о себе, так что на остановке одна из паломниц даже спросила у Ульяны: «Он когда-нибудь замолкает?»
Жена Ульяна с младшей дочерью Марфой.
Потом были совместные дежурства в трапезной и продолжение этих разговоров. Юрий так живописно описывал свой городок в горах, что Ульяна даже загорелась поехать туда вместе с ним. Но когда на вокзале неделей позже покупали билеты, он увлек ее уже рассказами о Будапеште, где стажировались знакомые лингвисты.
Так молодые люди поехали не на Кавказ, а в Европу. С пересадками, на поездах, автостопом, «галопом по Европам», как они это потом назвали, в этой поездке оба обнаружили удивительное единомыслие в очень многих вещах. В Киеве, через который пролегал их маршрут, ночевали в спальниках на каком-то древнем земляном валу. Ни фонарей, ни спичек, ничего не было. Читали вечернее правило по очереди, наизусть, под сиянием звезд:
– Мы оказались одинаково авантюрны и равно трезвомысленны. Когда стали появляться дети, старались всё обсуждать. Даже если сначала у нас могли быть разные идеи, мы настойчиво приводили наши взгляды на воспитание к единому знаменателю, чтоб не получалось, что один воспитывает так, а другой иначе.
– Но вокруг только и слышно про разводы, аборты, свободные отношения, а вы многодетные. Как это?
– Я много раз думал о том, почему же у меня сформировалась такая позиция.
Отчасти, наверное, благодаря поразившей меня книге матушки Натальи Соколовой «Под покровом Всевышнего». Я перечитал ее дважды, активно обсуждал с Ульяной, как можно применить опыт книги для нашей жизни. Очень много почерпнул для себя и о воспитании детей.
– Например?
– Как-то встретилась мне история об отце, который ежедневно уходил на работу, а жена оставалась дома с детьми. Каждый вечер он приносил им подарки. Дети быстро поняли, что все блага идут от папы, и маму ни во что не ставили. Вот и мы с Ульяной думали о том, что хорошо, когда дети радуются тебе не потому, что ты принес какой-то подарок.
– То есть вы тоже увидели в этом проблему?
– Все отцы уходят на работу, и дети вполне естественно радуются их возвращению. А я редко ухожу, и у детей нет ощущения, что папа работает. Я же всегда рядом. Я не малодоступный человек, которого нужно ценить. О, наконец-то он пришел вечером! Я под рукой и порой пригождаюсь чаще, чем мама.
Моя жена, которая по природе энергична, пытается создать атмосферу авторитета моей фигуры. Сознательно апеллирует ко мне, спрашивает при детях мое мнение, разрешение, всегда советуется со мной, хотя сама прекрасно может принять любое решение. Мы все обсуждаем с нею вместе, а еще с детьми. Но именно от Ульяны зависит формирование вот этого пиетета ко мне как к фигуре, за которой остается последнее слово.
– И как же вы добиваетесь того, чтобы быть значимой фигурой для детей?
– Например, насколько возможно ездим вместе с детьми в лагеря и походы. Но не потому, что мы такие ненормальные гиперопекающие родители. Просто мы оба считаем, что общение между поколениями должно строиться в обстановке отдыха и совместного дела, а не только в рутинной обыденности: «Ты сделал уроки? Помыл посуду, прибрал комнату?»
С детьми нужно дружить по-настоящему, играть нужно. Есть ощущение, что многие родители сегодня забывают о том, какими они сами были детьми.
Не хотят замечать вещи, которые детям делать трудно, не интересно. Может, это происходит сознательно, а может, люди действительно позабыли? Я не знаю.
На шестнадцатилетие старшего сына вместе с его друзьями во дворе я играл в «синие-красные», игру моего детства, которая совсем не известна в Москве. Рядом с нами на скамейке сидел и отмечал день ВДВ бывший ВДВ-шник. Он никак не мог понять, зачем я, взрослый мужик, бегаю с пацанами, играя в какую-то непонятную игру, и допытывался, не извращенец ли я.
– Да, но при чем здесь пиетет?
– К отцу должно быть уважение не потому, что он цербер или установил армейскую дисциплину, а потому, что он живет жизнью своих детей, понимает и откликается на то, что они думают, что им важно. Например, первую неклассическую и недетскую музыку – «Алису», «Кино» – мои дети узнали от меня. Сейчас, если слышу у них новые песни, а я обычно интересуюсь, что за исполнители, они делятся своими находками. Когда-то я показывал им фильмы на свой вкус, теперь они сами предлагают свои. Бывает, что мне эти фильмы не очень нравятся, и тогда я пытаюсь им объяснять почему.
– Но строгость все-таки необходима.
– Например, ни один ребенок не может резко закончить дело, которым увлечен. Вот он читает книгу, живет в ее мире, вдруг строгий папа от него требует взять и бросить. Но он не может. Родитель злится. Вот вам готов конфликт. А я каждый раз вспоминаю себя на их месте, смягчаюсь и говорю: «Давай, дочитывай до конца главы, и идем заниматься делами».
– Что это вам дает?
– Дети меня слышат, не обозляются, не воспринимают как чуждый элемент, который их вечно беспокоит. Наши дети вообще нас любят, обсуждают с нами все свои проблемы, и ни разу не было, чтобы кто-то из них, даже старший подросток Яша, мог сказать: «Не ваше дело, отстаньте от меня». Мы с женой помним, что важнее всего не оценки в школе, а наша способность сохранить с детьми отношения, понимание, чувства взаимного уважения.
– Неужели никогда не ошибались?
– Ну почему, когда у нас с Ульяной еще не было детей, мы наблюдали, как у родственников рос подросток, как он курил, прогуливал уроки. Приструнить парня пытались директивно, а он отдалялся. Я наблюдал этот конфликт и сделал тогда для себя определенные выводы.
– Язык – это то, что нас соединяет и позволяет коммуницировать. Конфликты с племянником – это было изучением языка общения с детьми?
– Я не думал об этом как лингвист, но точно знаю, что умение общаться с собственными детьми мне помогает найти язык с другими людьми. Со своими детьми общаться сложнее.
– Почему же?
– С чужим человеком мало заботишься о чем-то, кроме того, что тебе от него нужно получить. Когда ты общаешься с ребенком, ты обязан помнить сразу о многих вещах. О том, что тебе его надо воспитывать, не расстроить, не обозлить… Ты ограничен со всех сторон и всегда думаешь о гораздо большем, нежели о коммуникативной потребности.
Погружаясь в мир детей, ты научаешься так общаться, чтобы и цели добиться, и ничего не повредить. Этот навык оказывается универсальным ключом к языку общения вообще с людьми.
…Прощаясь, Юрий предложил мне яблоко. В дорогу. Я шла по сверкающей осенней Москве и вертела его в руке. Неровное, со щербинкой, такое не продают в магазине, привозят с дачи. На вкус оказалось сочным, с кислинкой. Мне вдруг подумалось: вот живет человек. Кому-то он кажется умным, кому-то скучным, а кому-то даже странным. Есть те, кто потрясен им, и тот, кто наверняка осуждает. Многодетный, поди ж ты! А между тем, мир куда сложнее нашего о нем представления.
Выдающийся психолог Федор Василюк, рассуждая о ситуации кризиса, упоминал триаду «Истина-Путь-Жизнь». Он был убежден, что, если человек обрел для себя смысл на полюсе ИСТИНЫ, тогда возникает у него ясность ПУТИ, а главное – вдохновение и силы в ЖИЗНИ. Не важно, какой ты снаружи. Главное, какую истину хранишь внутри.
Материал подготовлен в рамках Всероссийского проекта «Быть отцом!», инициированного Фондом Андрея Первозванного, интернет-журналом «Батя» и издательством «Никея».
Автор фото: Сергей Щедрин
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML