13
Евгений Ройзман, глава Екатеринбурга, председатель Екатеринбургской городской думы – один из самых интересных российских чиновников. Корреспондент «Правмира» Ксения Кнорре Дмитриева провела день в гостях у Ройзмана на приеме населения.
Евгений Ройзман — глава Екатеринбурга, основатель фонда «Город без наркотиков», член Союза писателей, почетный член Российской академии художеств, поэт, писатель, публицист, коллекционер, предприниматель, основатель музея «Невьянская икона» (старообрядческая иконопись), а также чемпион России по трофи-рейдам, неоднократный призер и победитель «Урал-трофи». На последней ярмарке «Нон-фикшн» Ройзман представил свою новую книгу рассказов «Икона и человек».
В комнате, где мэр принимает население, стоят три больших солидных стола, в углу флаг города. Все перемещаются, как хотят: кто-то заходит, выходит, подсаживается, пересаживается, все одновременно говорят и слушают, и в разных углах кабинета решается сразу несколько задач.
Перед тем, как зайти, посетители заполняют карточку — или делают это заранее, по интернету, — где излагают цель своего визита. В зависимости от этого их сразу направляют или к самому мэру, или к его помощникам — сотрудникам фонда Ройзмана, волонтерам. Кто-то из них занимается юридическими вопросами, кто-то ЖКХ, кто-то медициной.
Перед Ройзманом сидит посетительница и рассказывает о своей проблеме. Ройзман дает две минуты на то, чтобы дать человеку выговориться, и прерывает ее:
– Свет, давай, чем помочь?
Не дослушав, набирает номер на одном из трех лежащих рядом мобильных телефонов. Ройзман просит, убеждает, собеседник возражает, Ройзман слушает.
— Это я все и сам понимаю, кроме одного, — отвечает он в трубку, — как физически человек с детьми окажется на улице? Поэтому давайте думать, нужны еще какие-то варианты. Можно ли сделать так, чтобы она сама потихоньку выкупала и продолжала платить? У нее же еще двое родились — что их, обратно засунуть?
За соседним столом в это время другая драма: пожилой мужчина просит переселить его в новую квартиру, в старой уже несколько недель нет горячей воды. Тут все, что команда мэра может сделать, — объяснить, почему переселение невозможно. Проситель уходит разочарованным.
Перед Ройзманом садятся две хорошо одетых женщины. Они пришли от имени жильцов своего дома, в котором возник наркоманский притон. При слове «притон» Ройзман мрачнеет — создатель «Города без наркотиков» неплохо представляет себе, что это такое. Управы на притоносодержателя нет, полиция никак не помогает, его весь район знает, папа подполковник…
– В течение часа все это будет лежать на столе у начальника полиции, – обещает Ройзман и, провожая их, кивает сотрудникам:
– С утра уже три обращения по наркотикам: два притона и одна продажа. Это очень много.
***
– Вам как мэру насколько проще стало бороться против наркотиков, чем раньше?
– Ни на сколько: когда я был президентом фонда «Город без наркотиков», я в сто раз легче получал информацию, сейчас информацию стали придерживать, она ходит по инстанциям, борьба с наркотиками здесь стала очень политизирована.
– Почему?
– Потому что эта тема используется в политических целях, и, конечно, это очень досадно. У меня в каждый прием приходит по несколько человек с этими проблемами, я их решаю в ручном режиме. Я умею решать, но проблемы достаточно серьезные.
Наркомания резко помолодела, но все, что от меня зависит, я делаю. У меня по 2-3 серьезные лекции каждую неделю в техникумах и колледжах, я один из немногих, кто умеет общаться с подростками на их языке. Я рассказываю об этих вещах, называя их своими именами, и это работает, этим нужно заниматься, хотя это очень энергозатратная история, которая совершенно не входит в мои должностные обязанности.
– За работу с наркоманами вас много критиковали.
– На самом деле нормальные люди меня не осуждали никогда, меня ненавидели наркоторговцы, продажные менты и абстрактные гуманисты. Абстрактные гуманисты – это те, кто в своей жизни ничего не сделал, но очень любит быть добрым за чужой счет.
У меня была история, когда я пришел на двадцатилетие «Новой газеты», ко мне подошел один известный человек и говорит: «Я вас уважаю, но вас ненавидит моя дочь». Я говорю: «Я даже не знаю вашей дочери». Он говорит: «Моя дочь ненавидит вас за то, что вы издеваетесь над наркоманами». Я говорю: «Через меня прошли тысячи наркоманов, мне довелось спасти тысячи людей, я делал это так, расскажите мне, как это делала ваша дочь».
И вдруг оказалось, что его дочь этого никак не делала. При этом ничто не мешало ей меня ненавидеть. Я каждый день встречаю или своих бывших реабилитантов, или их родителей… Не бывает дня, чтобы я кого-то из них не встретил.
– То есть те люди, которые умирали у вас, они так и так умерли бы?
– У меня никто не умирал. Справки, которые делали продажные менты с продажными журналистами, не имеют отношения к действительности. Был один случай, когда наркоманы в реабилитационном центре забили другого наркомана, меня в это время не было в городе.
Это произошло в 2002 году, 15 лет назад, дело крутили во все стороны и так, и сяк, но привязать ко мне не сумели. И потом еще одна девчонка умерла, но она умерла от менингита, и это показали все экспертизы – шуму было много. Но когда это показывают на всю страну, то это происходит задорно, бодрыми голосами, а потом, когда ничего не находят, никто же об этом не рассказывает и не извиняется.
Приходит еще одна старая знакомая Ройзмана с маленькой бледной дочкой: четверо детей, сын выпал из окна, перелом позвоночника и обеих ног, у нее самой – рак. Ройзман здоровается с малышкой за руку, сажает их за стол и угощает конфетами.
– Как ты, нормально? Рецидивов нет?
Рецидивов нет, муж закодировался и работает, а один из сыновей стал лежачим инвалидом. Ройзман мрачно слушает эти новости.
– Чего раньше не пришла? – спрашивает он и, не дожидаясь ответа: – Чем помочь?
Нужна каталка, нужна помощь с врачами. Мэр – кратко сотруднице фонда:
– Сделай полную ревизию ситуации.
Девочке:
– Возьми конфету. Еще. И еще. И еще. А теперь… – смотрит хитро, – мы с тобой возьмем по еще одной конфете.
Девочка послушно берет конфеты из вазы и улыбается.
Аккуратные молодые люди в костюмах и с папками хотят предложить мэру какой-то проект. Тот предлагает описать проект, и какая нужна помощь:
– Ребята, нет проблем, если увижу, что вы делаете что-то хорошее и по-честному, то сумею вас поддержать.
Молодых людей сменяет тихая, скромная, типичная провинциальная бабушка. Тихо сидит, тихо говорит, но почему-то все вокруг замолкают и слушают.
– Сын шесть месяцев отсидел, страшно мне, как он вышел и домой приехал, я вся в синяках хожу, – говорит она.
Вокруг становится еще тише.
– Бьет меня, издевается…
Видя, что она начинает плакать, Ройзман прерывает ее рассказ – зовет юриста:
– Какие есть варианты разделить квартиру? Он же убьет ее. Найди возможность, как им разъехаться.
И бабушке:
– Надо разъезжаться, иначе вы будете ходить ко мне жаловаться, пока он вас не убьет. Сделайте, как она скажет (кивает на юриста), я таких ситуаций знаю море…
Две моложавых женщины – по поводу пенсий, которые им не хотят начислять. Они явно давно знакомы с мэром, шутят в разговоре, но…
– Понимаешь, – объясняет одна из них, – у меня же один ребенок умер от рака, когда ему был 21 год, и его не засчитали при начислении пенсии, и двоих других тоже не засчитали, потому что они родились в Бразилии. Полтора года добиваюсь. Отправили в суд… Он умер, да, но умер же уже после 18, а я ж его вырастила, так? Почему это не считается?
Где-то в этих кабинетах, где принимают решение о начислении пенсии, человеческое горе из таких историй вытряхивается, высушивается, и история принимает вид обычной математической задачи. Был человек — и нет человека, есть два других, но не соответствующих нормативам, вопрос — положена ли их матери пенсия?
В паузах Ройзман комментирует:
– Можно действовать по закону, а можно по логике. Логика и закон иногда несовместимы…
– За что вас чаще всего критикуют?
– За все. Хороших мэров не бывает, и основная претензия ко всем мэрам в России – во-первых, разбитые дороги, а во-вторых, что дороги ремонтируют и невозможно проехать. И я здесь не исключение, хотя это даже не моя зона ответственности.
– Разве не все, что происходит в городе, – в вашей ответственности?
– Практически ничего. Я называюсь главой города, но у меня даже подчиненных всего несколько человек, и нет прямых рычагов воздействия ни на что. При определенном складе характера такой должности можно только радоваться – потому что вроде ничего не надо делать и ты ни за что не отвечаешь, но хоть должность и декоративная, я-то не декоративный.
У меня нет бюджета, поэтому для ситуаций, где у меня нет возможности помочь, был создан фонд Ройзмана. Часть людей, для которых денег в бюджете не полагается, замкнуты на фонд.
– Почему на них не полагается денег?
– Потому что у города давно отняли соцзащиту, 10 лет назад, причем отняли вместе с помещениями, со зданиями. У города были полномочия по обеспечению соцзащиты, а потом их забрали, сказали: все, вы больше не будете этим заниматься, это будет делать региональная власть, область, дайте все сюда.
В результате люди идут не туда, потому что там не пройти, а идут ко мне. Полномочий этих у города нет, поэтому мы и создали фонд Ройзмана – ведь надо помогать, а ресурсов нет. Частным образом решаем государственную проблему.
Напротив Елены Гирс, помощницы депутата Александра Хана, занимающейся медицинскими вопросами, давно сидит бабушка. Елена явно на взводе.
– Я уже в третий раз объясняю вам, – начинает она нервно, – нет у Ройзмана никакой такой стоматологии. И он не будет сниматься ни в какой рекламе.
Бабушка наконец встает, что-то негромко говорит – судя по ошарашенному лицу Елены, неожиданное, и выходит. Елена громко поясняет для свидетелей этой сцены:
– У нее проблемы с зубами, я ей предлагаю: давайте сделаем вставные челюсти, это пять тысяч, и походите два года с ними, пока подойдет очередь, а она хочет импланты. Дочка ей сказала: иди к Ройзману, он всем помогает, может, у него есть какая-нибудь стоматология, где тебе все сделают бесплатно в качестве рекламы, или пусть он снимется где-нибудь, а тебе зубы сделают! Я ей объясняла-объясняла, что у Ройзмана нет такой стоматологии, а она сказала: «Мне очень неприятно, я не рассчитывала на такой прием» – и ушла.
– Заметьте, – обращает мое внимание Светлана Александровна, – когда пожилой человек рассказывает, как его дети отправили что-то просить у Ройзмана, если его спросить – а почему ваши дети вам не помогут? – он недовольно спрашивает: «А при чем тут мои дети?»
– Что чаще всего просят?
– Ой, чего только не просят, – отвечает Светлана Александровна. – Чаще всего – квартиры. Деньги. Очень много нуждающихся. Самое бедственное положение – у одиноких мам: им же платят до 1,5 года, потом они получают по 50 рублей в месяц, а садик с трех лет. Были несколько девочек, которые просто голодали… Чаще всего приходят многодетные, мигранты, они самые бесправные.
В этих ситуациях и помогает фонд Ройзмана.
– Он заранее считает, что все хорошие, – кивает на мэра Светлана Александровна. – А ведь есть те, кто привык, чтобы за них решали их проблемы.
На стол перед Ройзманом ложится металлическая рука, как у Терминатора. Новые посетители – молодые ребята, производящие протезы кисти. Они стоят два миллиона, а ребята хотят, чтобы его можно было купить за триста тысяч.
Ройзман уважительно трогает металлические пальцы, аккуратно нажимает на кнопочку управления и снова предлагает прислать ему краткое описание проекта, особенно напирая на то, чтобы ребята объяснили, в чем его преимущества.
– Я прочитаю, и если вы найдете, что можно сделать, я найду, как это можно сделать.
***
– Всем получается помочь?
– Сейчас в большинстве случаев однозначно удается помочь. Другое дело, что ко мне идут в уже почти безнадежных ситуациях, и помощь происходит за счет моих личных контактов.
У меня нет кнопки, на которую я нажму, скажу, что надо сделать, и все это будут делать.
Поэтому мне каждый раз надо найти человека, у которого эта кнопка есть, договориться с ним, сделать так, чтобы он увидел ситуацию моими глазами, проследить, чтобы эта кнопка была нажата, получить обратную связь и так далее.
Это сложная работа, но зато появляется совершенно иной опыт.
Вообще, для меня эта должность – это невероятное расширение кругозора, совсем другое понимание ситуации и того, что происходит в том городе, где я родился и вырос. Я по-новому увидел город и по-другому посмотрел на историю города.
– Нет чувства, что вокруг слишком много горя?
– Нет, но благодаря этой моей работе меня больше не впечатляют никакие победные релизы, потому что я знаю изнанку жизни – это первое. Во-вторых, уже никто никогда не сможет рассказать мне никаких сказок, потому что я общаюсь напрямую с огромным количеством людей, выслушиваю каждого.
И благодаря этому я понимаю, где у нас в стране делаются системные ошибки, где выбран неправильный вектор. Конечно, я считаю, что надо заканчивать все военные действия везде, где мы их ведем, менять риторику, возвращаться домой, устанавливать дружеские отношения со всеми соседними странами и начинать заниматься своей страной, иначе будет поздно.
– Вот бы вам реальные рычаги!
– Мне всего 55 лет, и я никуда не тороплюсь.
– Задача этих приемов – сделать максимум в тот момент, когда человек здесь, – говорит Ройзман. – Поэтому я стараюсь сразу понять – что это, чем можно помочь, надо ли помогать.
Новая посетительница входит боком, словно стесняясь того, что она пришла отнимать время у таких важных людей. Простодушные, не умеющие постоять за себя, не знающие своих прав, вечные жертвы мошенников, их часто видишь то в фондах, помогающих малоимущим и неблагополучным, то в бесконечной очереди к какому-нибудь чиновнику, то в толпе бездомных на раздаче бесплатного супа…
Сидя на краешке стула, она так тихо говорит, что почти ничего не слышно. Но Ройзман вдруг громко, легко перекрывая шум в помещении, обращается в пространство:
– Вот скажите мне! – и все затихают, а женщина смотрит испуганно. – В 1986 году человек выпустился из детского дома – всего-то тридцать один год назад! – как думаете, есть у него шанс получить жилье?
Я вдруг понимаю, что он очень зол и поэтому и кричит. Женщина вжимается в стул.
– О! – отзываются юристы с дальнего стола. – А у нас тут то же самое: брат и сестра, только они выпустились 10 и 13 лет назад.
Брат и сестра, сидящие рядом, усиленно кивают. Ройзман, немного тише:
– Скажите адрес, и я вспомню.
– Да-да, мы ходили к вам, когда отец был жив, – и сестра начинает двигаться в сторону главы города вместе со стулом. – За нами закрепили жилье, где жил отец, алкаш и наркоман, а он нам – шиш.
Брат продолжает:
– Отец преДставился, и жилья у нас нет.
Ройзман откидывается на спинку стула, раскачивается на нем и, прищурившись, смотрит на тихую женщину, на брата и сестру, что-то прикидывает, рассчитывает, размышляет.
– А давайте подадимся в суд? – предлагает он своей команде. – Интересно же, чем кончится. А? Давайте попробуем?
Все начинают говорить одновременно, перекрикивая друг друга. Пока все бурно обсуждают, есть ли у дела судебные перспективы, женщина начинает плакать – мне кажется, больше оттого, что кто-то ее выслушал.
– Живу с алкоголиком, – громче прежнего говорит она, – сил моих больше нет, не могу я так жить…
Все вокруг замолкают, перестают торопиться и двигаться, и вообще все останавливается, как в театре. Ройзман внимательно смотрит на нее секунду-другую и спрашивает:
– А дети есть?
– Дочь, – всхлипывает женщина.
– У нее все хорошо?
– Слава Богу, – отвечает та, успокаиваясь, – она – единственное мое достижение.
И женщина, разгорячившись, рассказывает свою историю. В ней всплывают детали, усложняющие дело:
– …Я тогда разнервничалась и порвала все документы.
– Молодец! – кивает Ройзман.
В кабинете Евгения Ройзмана
Я наивно спрашиваю его – разве выпускникам сиротских учреждений не положено жилье по закону?
– Положено, – объясняет он, – но формально оно у них обычно есть – жилье их родителей. Так и оказывается, что из детдома они выходят, а жить им негде.
– Идут разговоры об отмене выборов мэра – если это случится, то в сентябре 2018 года вас не переизберут?
– Я думаю, они сделают все возможное на региональном уровне, чтобы отменить прямые выборы мэра, потому что если я на эти выборы пойду, то я их выиграю. Если их отменят, то будет совершенно другая система – будут выбирать мэра из числа представленных конкурсной комиссией, и по сути это будет назначение.
Но сейчас об этом рано говорить, потому что до выборов президента никаких особых движений не будет, а после президентских выборов все, что может поменяться, поменяется. Если останутся прямые выборы мэра, то я их способен выиграть, но для этого мне надо понимать, зачем мне это надо.
– А сейчас вы это не очень понимаете?
– Слишком большое расстояние до сентября 2018 года, чтобы об этом думать. Ты сейчас просчитаешь сто вариантов, а произойдет сто первый – ведь такие решения принимают в последний момент.
– Чем будете заниматься, если не станете мэром?
– А чем я всю жизнь занимался?
Я делал все, что считал нужным, был свободным человеком. Я пользуюсь этой должностью, чтобы делать все возможное для своего города, не обладая никаким ресурсом.
Но то основное, что я делал для Екатеринбурга, я делал, не имея вообще никаких полномочий и никакого ресурса. Я человек свободный, свою страну и свой город знаю хорошо и знаю, что я всегда буду востребованным.
– То есть если это произойдет, это не станет для вас трагедией?
– Если это произойдет, я, во-первых, стану гораздо свободней и в поступках, и в речах. Во-вторых, у меня появится наконец возможность зарабатывать деньги.
– Из того, что вы сейчас сделали за то время, пока вы являлись мэром, чем вы особенно гордитесь?
– Я сделал много, и это понимают в городе, но объяснить сложно. Но самое главное – я показал всем, что власть может быть порядочной, власть может быть доступной, и власть может учитывать проблемы каждого и даже самого маленького человека. И после демонстрации такой работы остальные должны будут этому соответствовать – и депутаты, и другие.
Короткий деловой перерыв: наверху, в приемной главы города, его ждет делегация из Америки. К главе города приехал сын американского летчика-шпиона Фрэнсиса Гэри Пауэрса.
Самолет Пауэрса был сбит под деревней Косулино Свердловской области 1 мая 1960 года во время разведывательного полета, и летчика, выбросившегося с парашютом, сначала нашли местные жители, а потом забрал КГБ, Пауэрса осудили на 10 лет за шпионаж, но через два года обменяли на Рудольфа Абеля, и он вернулся на родину.
С сыном летчика Пауэрса, Фрэнсисом Гэри Пауэрсом-младшим
Его сын, Фрэнсис Гэри Пауэрс-младший, в течение многих лет занимается реабилитацией отца, и впервые приехал в Екатеринбург. В Свердловской области он проделал путь, который здесь прошел его отец, побывал в музее военной техники, где лежат обломки самолета Паэурса, дал несколько интервью и приехал с официальным визитом к главе города.
– Как историк я знаю, какой вклад в победу во Второй мировой войне внесли американцы, – говорит он. – И в самых страшных войнах американцы и русские всегда воевали рядом, плечом к плечу. Мы, русские, умеем помнить добро и уважать наших союзников.
И снова вниз, на прием.
– Я нагло врал, когда говорил, что мы помним добро и уважаем своих бывших союзников, – вдруг говорит на лестнице Ройзман. – Но я так говорю и буду говорить, потому что я хочу, чтобы было так, это мой аутотренинг. На самом деле мы не помним добра, и это ужасно стыдно.
И по дороге с пятого этажа на первый он коротко, загибая пальцы, объясняет мне то, как американцы поддерживали нас во время Второй мировой.
К столу Ройзмана подсаживаются два бледных молодых человека. Они пришли уговорить Ройзмана выступить против абортов, и я снова вижу, как он заводится.
– Вот что, парни, я вам скажу, – решительно говорит он, не давая им закончить. – Я считаю, что вопрос об абортах должны решать не мы с вами, а женщины. Не мы за них, а они сами. Понимаете?
И вообще, профилактику абортов надо начинать с работы с мужчинами, я в этом уверен.
– Но…
– Парни, эту кампанию имеют право вести только женщины.
Общественники растеряны – они явно рассчитывали на другой прием. Ройзман твердо отказывается фотографироваться с плакатиком «Миллион и я в защиту детей до рождения».
– Вы верите в Бога?
– Я в любом случае человек верующий, другое дело, что я понимаю, что Бог – это не старичок, который сидит на облаке. Конечно, существует высшая справедливость, высшая сила, существует высокий закон.
На приеме – семья с дочкой-инвалидом на коляске. Вспоминаю, как несколько лет к главе города пришла женщина с сыном-инвалидом Дамиром. У него не было нормальной коляски, и она все время носила его на руках, а ему уже было пять лет, и все это было очень тяжело.
Ройзман написал об этом на своей странице в фейсбуке, и на эту историю откликнулся российский бизнесмен в Японии Артур Шомахов. Артур прислал для Дамира японскую инвалидную коляску – легкую, удобную, маневренную.
– Дамир же еще и не разговаривал. Артур прислал ему в подарок планшет, и Дамир в нем сидел, сидел, и вдруг заговорил. А эта история с колясками превратилась в крутейшую акцию – у меня наверху в «спортзале» сейчас недавно приехавшие коляски, целый контейнер, около ста штук. Артур собирает для меня коляски в Японии, и с его подачи бизнесмены со всего мира присылают их нам.
Семья – улыбчивая мама, папа и дочка на коляске – отправляется наверх в сопровождении друга Ройзмана, волонтера Александра Шумилова, выбирать коляску. «Спортзал» – кабинет, примыкающий к приемной, где одиноко жмется к стене штанга, – доверху забит колясками. Оля с родителями пробует несколько колясок, в том числе такую, которую нужно крутить самостоятельно за колеса («Кожаная!» – восхищенно говорит девочка. – «А то! – отзывается Александр. – Кожаный салон, ксенон, люкс!»), и наконец выбирает – небольшую, легкую, беззвучную. Довольные, они спускаются вниз: когда все коляски перепишут, оформят и наладят, Оле бесплатно отдадут ту, которую она выбрала.
“Спортзал” Ройзмана
– Многие люди приходят сюда знаете с каким настроением? «Мы за тебя проголосовали, теперь ты нам должен», – пока нет никого с медицинскими вопросами, со мной разговаривает Елена Гирс. – Часто повторяется одна и та же история: дайте, а почему дали мало? Например, есть у нас тут одна бабушка, 81 год, мы собрали денег, купили ей телевизор, привозим его торжественно, распаковываем, а она говорит: «Что-то диагональ какая-то маленькая, чек есть? – идите поменяйте». Она же получила квартиру, отдала ее детям и пришла к нам: «Ой, жить негде, Ройзман, дай квартиру!»
– А помнишь, – подключается к разговору Светлана Александровна, – тоже одна бабушка, сына у нее убили, есть приемная девочка 13 лет, и она с ней ходит по всем организациям, просит все для нее, пришла и к нам. Наша Света пошла, купила на свои деньги девочке сапоги. Так бабушка пришла на следующий день, поставила сапоги на стол к Ройзману и спросила: «Что за кошмар вы купили?» Ну, Света забрала сапоги себе и носит их…
– Но бывает, что приходят и с благодарностями, с тортами, пирогами, да Господи, когда человек просто жив-здоров, глаза светятся – самая большая радость…
Последний на сегодня проситель ждет в коридоре. Дедушка говорит, говорит, показывает какие-то бумаги, горячится, объясняет. Часть команды Ройзмана ушла наверх – после приемного дня вечером в его кабинете традиционное чаепитие, – часть кисло расположилась вокруг начальника.
– Евгений Вадимович! – громко говорит одна из сотрудниц минут через десять после начала дедушкиного монолога. – У вас там наверху совещание, все ждут!
Дедушка веселится:
– Ха-ха-ха, совещание, так я и поверил!
Во время чаепития подводятся итоги дня: приняли 88 человек, это близко к рекорду. В основном вопросы по жилью, три случая с наркотиками, четыре – сироты. Много общественников, которые, по формулировке Ройзмана, хотят причинить добро.
Вечернее чаепитие после приема
За чаем обсуждают сегодняшние случаи, спорят, Ройзман дает последние на сегодня распоряжения, ест что-то азиатское из коробочки службы доставки (первый раз за день) и напоминает: завтра, в субботу, – традиционная утренняя пробежка. Каждый желающий может в 10 утра по субботам совершить забег по набережной с мэром. После этого все идут есть пироги в кафе и пить чай.
Утренняя набережная и отдельные бегуны; но вот бежит группа – человек тридцать – это забег мэра. Забег длится около часа, и бегуны отправляются в кафе.
Утренняя субботняя пробежка и чай
Едва все успевают с комфортом расположиться за чаем, помощник Ройзмана Степан Чиганцев громко сообщает:
– В хоспис привезли 10 тонн стройматериалов, так что допиваем чай и едем разгружать и спускать мусор. Так что все мужчины, кто здесь есть, допиваем чай и едем в хоспис.
Мужчины допивают чай, встают и идут одеваться.
– Где берете силы на такое количество людей?
– Мне становится тяжело где-то часам к трем. Надо выслушать каждого, увидеть ситуацию глазами того человека, который пришел, пропустить через себя, понять, насколько для него это важно. Мало того – я потом забираю бумажки по приему домой и в выходные пишу. Я восстанавливаю картину, а в понедельник у меня все соберутся с утра, и мы будем отрабатывать то, что касается пятничного приема, а также во вторник и так далее.
Конечно, это очень энергозатратно, но как только появляется обратная связь, как только мне кто-то пишет, что все, слава Богу, у нас получилось, то этот результат проделанной работы добавляет сил и придает всему смысл.
Но вы же видели, сколько со мной работает народу – это мои товарищи, которые изо всех сил стараются помочь, приходят люди с улицы, готовые помогать.
– Кто вас вдохновляет?
– Меня вдохновляет и поддерживает весь город. У меня другая проблема: про меня по всем СМИ в лучшем случае молчат, в худшем – пытаются оболгать, но это для меня обычная история, я живу в этом состоянии много лет. Конечно, у меня достаточно достойных примеров перед глазами, мне все помогают, и я им как могу отвечаю.
С жителями города у меня очень хороший прямой контакт; мне достаточно выйти на улицу, и каждый будет со мной здороваться, люди будут улыбаться. Для меня это такой бонус – что я могу ходить по всему городу и глядеть людям в глаза, а люди будут улыбаться и здороваться.
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML