12
Почему не страшно общаться с бездомными, где рожают уличные беременные и может ли вчерашний бомж пригласить вас в свою новую квартиру, рассказывает водитель «Ночного автобуса» Игорь Антонов.
2 ноября в Петербурге открылись пункты обогрева – большие армейские палатки, в которых можно переночевать. Для нескольких сотен из 60000 бездомных города это возможность провести зимнюю ночь в тепле и безопасности. Договориться с властями города о том, чтобы пункты обогрева функционировали круглый год, благотворительной организации «Ночлежка», занимающейся комплексной помощью бездомным людям, пока не удается. Независимо от температуры воздуха и морозов работают палатки по жесткому календарю, с ноября по март. В отличие от пунктов обогрева еще один проект «Ночлежки», «Ночной автобус», выезжает в рейс в течение всего года, пять дней в неделю, и кормит нуждающихся горячей едой.
Садимся в машину: Игорь на место водителя, трое волонтеров и я – пассажирами. Пятница, 6 часов вечера, «Ночному автобусу» пора отправляться в рейс. Каждый будний день сотрудники и волонтеры благотворительной организации «Ночлежка» едут на 4 стоянки, чтобы раздать чистую одежду и средства гигиены и накормить горячей едой бездомных людей и тех, кто живет за чертой бедности, хотя формально имеет крышу над головой. Для кого-то из пришедших – это единственный прием пищи за день.
Еду службе «Ночного автобуса» предоставляют кафе и рестораны города. Около 50 литров супа ежедневно, хлеб, сладкое к чаю и сам чай. Важное требование к ресторанам, соблюдаемое неукоснительно, – еда не должна уступать по качеству той, что приготовлена для обычных посетителей. Не остатки, не объедки, а дополнительно приготовленные порции простой сытной пищи: гороховый суп, борщ, блины, булочки.
Я хорошо помню свои ощущения от первого рейса два года назад. Осенний мокрый питерский вечер. Мы подъезжаем к стоянке, и фары выхватывают из темноты десятки людей. Помню, что мне стало страшно: а если они станут драться за еду? А если навалятся все разом? А если сейчас будет много ругани? А если это будет неуправляемая толпа? Кажется, тогда в голове сработали все существующие стереотипы о бездомных. Но в первые же минуты я поняла, что волновалась зря. Потому что рядом был Игорь.
Худенький, улыбчивый, с тихим, спокойным голосом, Игорь Антонов работает водителем «Ночного автобуса» четвертый год. Дисциплина на стоянках, практически полное отсутствие мата и драк, сухой закон – малая часть проделанной Игорем работы.
Стоянка “Ночного автобуса” Фото: Настя Дмитриева
– Вы четвертый год работаете, и вроде бы каждый день одно и то же: забрать еду из кафе, приехать на стоянку, раздать, пообщаться, проверить, убран ли мусор, дать медикаменты, уехать на следующую стоянку, потом дальше, и так каждый день. Не устали?
– Эта работа не механизирована, я неформально к ней отношусь, и это очень помогает. Когда я не играю какую-то роль, не представляю организацию, я могу сказать, что у меня плохое настроение. Когда я такой, какой я есть, это позволяет экономить ресурсы. На притворство и формализм ведь тоже уходят силы, и эти функции я по максимуму отключил.
Я давно обратил внимание: прежде чем начать доверять, общаться по-человечески, новый человек, у которого огромнейший опыт и бэкграунд, видит меня насквозь. То еще переживание. Он будет смотреть прямо в глаза, изнутри тебя ощупывать секунд тридцать, потом примет для себя какое-то решение, изменится в лице, и мы уже продолжим разговор.
Это люди-рентгены. Обмануть их или притвориться и невозможно, и бесполезно. Фальшивую улыбку, фальшивую заботу чувствуют мгновенно.
То, что у нас, простых обывателей, является повседневными ценностями: этикетки на одежде, марки автомобиля – там это все не работает. Есть только человеческий взгляд, человеческие отношения. По работе приходится общаться и с жуликами, и с бандитами, и с зависимыми, и с сотрудниками полиции. Полиция мне говорит: «Ты смотри, аккуратнее, у них же часто с собой ножи». Но я не боюсь поворачиваться спиной к бездомным. И никогда не боялся.
Если говорить о боязни, наверное, одно время был страх раствориться в этом всем. Когда приходится за тридцать минут близко пообщаться с десятью людьми, используя разные модели общения, стилистику, сленг, и это общение достаточно глубокое. Были минуты, когда я начинал думать: «А кто же я на самом деле?»
Я пытался думать и чувствовать, как мой собеседник, стать частью того человека, с которым общался. Каждому человеку нужны именно его, понятные ему знаки доверия. Если речь идет об общении с наркозависимым человеком, который стоит у края, первое, что мне приходится делать, – противостоять манипуляции и напору. Чтобы я вел разговор, а не человек, с которым я общаюсь. Если речь идет о пенсионере, которого выгнали из дома, там важно просто выслушать, дать понять, что разделяю его боль, что нахожусь с ним не только физически рядом, но и душевно.
В этот вечер мы привезли людям наваристый мясной суп, меренги и сладкие булочки, чай с травами. Никто не толкается, не лезет без очереди. Четкие правила, давным-давно выстроенные Игорем, знают все: сначала женщины, потом мужчины, спокойно, один за другим. Добавка – если что осталось, и когда уже все поели по первому разу. Кто-то ужинает в стороне от всех, кто-то садится небольшими группами по 3-4 человека.
Замечаю, что Игорь в это время успевает поговорить практически с каждым. С кем-то перекинуться парой слов, с кем-то, судя по их лицам, обсудить вопросы более серьезные. Одному мужчине он дает пакет с одеждой: «Пошеруди там, может, подойдет, там куртка и свитера. Если останется, неси обратно». Мужчина рассматривает одежду, примеряет, что-то оставляет себе, что-то аккуратно складывает в пакет и возвращает Игорю.
Время каждой стоянки – 30 минут. График расписан очень точно, и если где-то происходит задержка, то Игорь предупреждает по телефону людей на следующей стоянке: задерживаемся на 7 минут. Чтобы люди зря не стояли и не ждали, особенно в дождь или морозы.
– За три года много людей сменилось, или одни и те же приходят?
– Мы ведем постоянную статистику, делаем перепись населения раз в год и пришли к выводу, что около 80% людей за год меняются. Остаются или самые стойкие, или те, кто годами существует на границе бедности, в основном бабушки и дедушки. Остальные – кто-то умирает, кто-то мигрирует в другие районы, кто-то выбирается с улицы и потом ездит с нами волонтером, кто-то попадает в различные формы рабства, потом возвращается.
– Я знаю, что вы вызволяли кого-то из рабства, и не единожды. Что нужно делать, чтобы человека оттуда вытащить?
– Прежде всего, максимально предавать это огласке. Не нужно бояться разговаривать о современных формах рабства: реабилитационные центры, рабочие дома в большинстве своем, к сожалению, нечестные предприниматели, некоторые фермеры, использующие труд людей.
Цыгане тоже забирают людей очень активно в свои коттеджи в области и под Питером, там много людей из бездомных. Конечно же, не все цыгане – плохие люди. Но опыт моих наблюдений говорит о том, что во многих цыганских семьях, которые живут в пригороде или в городах-сателлитах, есть рабы.
У нас был активный период, когда мы освобождали стоянки «Ночного автобуса» от всякой нечисти: от работорговцев, реабилитационных центров. Где-то уговорами, где-то скандалами, где-то угрозами. До сих пор иногда приходят, но в городе, думаю, уже все нечестные люди и организации знают, что стоянки «Ночного автобуса» – это не рынки работорговли. Это радует.
На это ушло несколько лет. За это время мне угрожали, предлагали деньги, охрана меня провожала до метро после разговора. Но дипломатия восторжествовала (улыбается). Для того ведь я здесь и поставлен.
– Когда человек уже туда попал, как вы его вытаскиваете? Силой?
– Силовые методы невозможны по определению. И «Ночлежка» как организация этим не занимается. Это опасно, затратно по ресурсам и абсолютно не наш профиль. Но так сложилось, что я являюсь депутатом улицы, ко мне стекается много информации. У людей есть мой телефон, и если случаются критические ситуации, они звонят мне.
Пример. Девочку держали в одном из реабилитационных центров за железной дверью несколько месяцев. По факту она там готовила, стирала, убиралась для остальных людей. Она передала мне записку, я обратился к своим секретным товарищам, и ребята на нескольких машинах поехали туда, встретились с их, как говорится на сленге, старшими и вежливо попросили девочку освободить.
– Ее освободили в тот же день?
– Да. Пересадили из одной машины в другую.
– Как в фильмах?
– Да, прямо как в фильмах, с фразой: «Мы так и не поняли, кто вы, опера или бандиты?» Я лично не участвовал, как сотруднику мне не положено такими вещами заниматься. Но так сложилось в жизни, что я представляю интересы людей, которые живут на улице, у которых там проблемы.
– Есть в городе организации, которые занимаются вызволением людей?
– В Питере нет. Есть филиал движения «Альтернатива» Олега Мельникова из Москвы, я с ними встречался, общался, но их немного. Думаю, что никто не знает и не узнает, сколько точно таких правозащитников.
Современное рабство очень сильно переплетено с чиновниками и полицией. Оно настолько реально, и у них настолько хорошие связи, они настолько себя чувствуют в безопасности, что на эту тему совершенно не страшно общаться и говорить, потому что их позиции гораздо прочнее, к сожалению.
– К ним добровольно люди приходят, и их потом силой удерживают? Сейчас ведь, наверное, уже людей не похищают?
– Сейчас меньше стало откровенного беспредела, где-то даже это позиционируется как «Мы платим деньги». Но это все вранье. Имеется в виду, что человек с понедельника по субботу должен отработать на братву, а в воскресенье, свой формальный выходной, выйти, отработать и забрать деньги себе. Это называется «Мы платим 1000 рублей в неделю».
К примеру, надо вычерпать ладошками всю воду из подвала. Эти ребята поедут и сделают. Разумеется, без химзащиты. Если раньше рабам ставили клеймо на лоб, то сейчас это клеймо тоже есть, только оно социальное. Ничего не изменилось. Где-то людей манипуляциями удерживают, где-то прямыми угрозами, где-то есть специальные бригады прессовальщиков.
Человек говорит: «Я хочу уйти», ему говорят: «Подожди, братишка». И приезжают один или два человека, ломают руку или челюсть. Бездомный человек или нарко-, алкозависимый в надежде получить помощь попадает в кабалу, отчаивается. Как это ни назови – рабством или как-то иначе, все равно это мерзость.
– Как вам кажется, можно что-то сделать?
– Начать говорить. Прохожие идут по городу и читают кучу объявлений и визиток на столбах: «Помощь бездомным», «Помощь алкозависимым», потом видят бродягу и думают: «У тебя же есть куда идти и где работать, а ты ленишься». Это одна из тех причин, почему меня так возмущает засилье этой мерзости в обществе. Это обман. Это значит забрать у человека последнее, надежду. Громко сказано, но это так.
Фото: VK
– Супруга за вас не боится?
– Нет. Или боится, но я об этом не знаю. Я же ничего такого не делаю опасного. Хотя бывали моменты, когда было действительно страшно, но отступать некуда. Когда откровенные бандиты, как в кино, вчетвером, и ты стоишь с ними один, простой мальчишка, который в детстве любил играть в шахматы, общаешься, а у самого течет пот по спине. Но у меня два варианта: или их убедить в том, что нам с ними не нужно пересекаться и это никому не интересно, или сдать позиции и перестать быть руководителем и вдохновителем стоянок «Ночного автобуса». Ставки очень высоки. И удается договариваться.
Тихонько едем сквозь питерские пробки в ресторан за супом для следующей стоянки. Смотрю на Игоря и пробую увидеть его глазами подопечных.
– В вас женщины бездомные влюбляются?
– Влюбляются. Иногда аж, прости Господи, неловко себя чувствуешь. Есть такое, да. Ну если я няшка, что я могу сделать? (смеется)
– Такой образ у вас – защиты, справедливости, безопасности. То, чего не хватает.
– Много ли людям надо, да? Немножко понимания, терпения, прощения, любви, заботы, поддержки, и все. За три года у меня ни одного человека в черном списке не появилось. С ними, как с детьми просто. Как-то мы с супругой смотрели «Смешарики», там Бараш ходил с ручкой и блокнотиком, и когда остальные зверята что-то не то делали, он подходил, и Нюша ахала: «Он сейчас тебя в блокнотик запишет!»
Я тоже как-то ходил и говорил: «Так скажи-ка мне свою фамилию, дорогой». Как один из воспитательных моментов. Я-то понимаю, что это ничего абсолютно не значило, но все равно такими небольшими порциями дисциплину удается удерживать. Или, например, с матом: не ходить и ругаться или всем рот пластырем заклеивать, а в шутливой форме сказать: «Ребята, у нас клуб джентльменов. Давайте хотя бы тридцать минут будет обычная речь». Элементарные вещи. Самое жесткое, что я говорил: «Кто будет ругаться матом, тому я язык горчицей намажу». Это вызывало огромное количество смеха и шуточек. Но матом если и ругаются, то они сами теперь это видят и извиняются.
Бывает, акции проводим, антиалкогольные кампании.
Алкоголь – это реальность на улице. Мы, сотрудники и волонтеры, понимаем, что неправильно людей за алкоголь наказывать едой. Что вот, ты пьяный, я тебе еды не дам. Ничего подобного, если он пьяный, я его с ложечки покормлю. Ему еще больше горяченького нужно поесть, чем остальным.
Важно до людей донести, чтобы это было их мнение, а не мое, свысока, как руководителя, что «Ночной автобус» – не закусочная на колесах, не место пьяной тусовки, это территория их безопасности. Когда у нас проходят антиалкогольные кампании, я делаю серьезное лицо и строгим голосом говорю: «Пьяные встают в конец очереди, и если останется еда, мы вас накормим». А волонтерам говорю тихонько: «Надо, чтобы еда досталась всем».
Важно, чтобы люди, приходя к «Ночному автобусу», знали, где хорошо, а где плохо, чтобы не было смешения ценностей. Конечно, бывает, и ножи приходится отнимать, у меня уже целая коллекция, моя сувенирка.
– Что у вас еще в коллекции?
– Пинетки сейчас женщина связала для второй дочки, носками я всегда обеспечен. Зажигалки разных сортов, ножи, это понятно, один раз подарили серебряную монету с Леопольдом. Я не знаю, сколько она стоит, я ее не пытался оценивать. Дарят то, что им самим ценно. Как-то подарили несколько пустых бутылок из-под заграничного коньяка. А, между прочим, красивые бутылки из-под алкоголя в подпольных центрах продаются по тысяче за штуку. Гарнитуру блютус где-то выискали, говорят: «Ты за рулем ездишь, вот тебе». Мягкие игрушки, записки пишут, письма, открытки про то, как они меня любят, уважают. Что-то просят, бывает. Грибы, ягоды несут. Сейчас сезон пошел, будут грибы. Недавно у нас ничего к чаю не было, поставки же не постоянные. Спрашивают: «А чего к чаю?» Я говорю, что ничего нет сегодня. Подходит ко мне дяденька и угощает кексиком (смеется).
Фото: VK
Мы приезжаем на следующую стоянку. Здесь все повторяется: волонтеры разливают суп, следуя четким инструкциям Игоря: «Больше половины тарелки, ребята, чтобы смотрелось достойно», предлагают на выбор белый хлеб или черный, наливают чай кому в стаканчик, кому с собой на вечер в пластиковую бутылку. Игорь общается с людьми, выдает таблетки. Некоторые женщины подходят к нему и что-то тихонько спрашивают на ушко, тогда Игорь уходит в автобус и возвращается с пачкой гигиенических прокладок.
Замечаю пару: женщина постарше, лет 40, и совсем молоденькая девушка. Держатся вместе, кажется, что это мама с дочкой. Они опрятно выглядят, аккуратно одеты. Видно, что женщина чувствует себя более уверенно, а девушка, кажется, еще не освоилась. Когда мы отъезжаем от стоянки, я спрашиваю о них у Игоря:
– Это мама с дочкой были?
– Свекровь с невесткой. Муж той, что постарше, сейчас находится в психбольнице, его забрали с белой горячкой. Эта семья у нас под особым контролем, если можно так выразиться, в тесном контакте с обществом анонимных алкоголиков. Он звонил мне из больницы и полон бодрости и сил, чтобы вступить в программу. Тот самый момент, когда человек вышел из зоны комфортного потребления, и эффективнее всего с ним вести переговоры по поводу наркологической больницы.
– Что значит «зона комфортного потребления»?
– Это значит, что у него есть ресурс по здоровью, чтобы выпивать, есть финансовые возможности или способы добывания денег, те же самые банки сдавать или картон, чтобы покупать пусть даже этот контрафактный алкоголь за 30 рублей. И пока все в мировоззрении человека нормально, разговаривать на эту тему практически бесполезно.
– Нужен перелом?
– Да, нужен какой-то переломный момент. Либо начавшиеся проблемы со здоровьем, либо конфликт внутри группировки, либо невозможность добывать средства, хоть что-то, какой-то механизм, который запустит понимание того, что у него есть проблемы. А до этого да, мы обсуждаем, они все знают, но это может длиться годами.
Бывает, что через год человек подходит и говорит: «Помнишь, мы с тобой разговаривали?» Мы даем информацию, что есть варианты выйти с улицы, попробовать решить алкогольные проблемы, вообще изменить свою жизнь в лучшую сторону. Человек живет с этой мыслью в глубине своего сознания, знает об этом. И когда он увидит сам себя в момент жизненного отчаяния, то вместо того, чтобы шагнуть с крыши, вспомнит, что есть куда обратиться. Важно дать человеку это зерно, которое, может быть, взойдет.
– На вашей памяти были случаи, когда несколько лет человек жил на улице, а потом вернулся в домашнюю жизнь?
– Да, были. Недавно меня такой человек пригласил в гости, говорит: «Я сейчас доделаю ремонт в двухкомнатной квартире, и приезжай в гости». Такие случаи есть, и они – не редкость. Выбраться с улицы, с самой, казалось бы, нижней точки бытия, – возможно и реально.
– С помощью «Ночлежки»?
– Да, безусловно. Нужна комплексная помощь: и «Ночлежка», и специалисты, и внутренний ресурс. Могу сказать со всей ответственностью, что речь идет не о силе воли в обиходном понимании, когда люди говорят, что вот у этого есть сила воли, а у этого нет. Это не так работает.
– Получается, чтобы оказаться на улице, недостаточно быть просто слабовольным. Нужен комплекс обстоятельств, качеств характера, действий людей. И так же, чтобы выбраться с улицы, нужен комплекс – тех же обстоятельств, качеств характера, помощи других людей. Верно?
– Абсолютно! И профессиональная помощь нужна. На примере «Ночлежки»: крыша над головой в приюте, пара-тройка разговоров с психологами-волонтерами, поддержка работников не только профессиональная, но и просто человеческая, в нерабочее время позвонить и посоветоваться, и помощь юристов.
Простой пример из жизни: меня сейчас товарищ попросил помочь с приватизацией квартиры. Он сам очень занятой человек, врач, все время на работе. И я обалдел, до сих пор ничего не сделал. Я так и хожу по этим МФЦ, жилконторам, везде говорят разную информацию, сначала отправляют за справкой, потом говорят, что она не нужна. А что говорить про сложные случаи, когда речь идет о мошенничестве с квартирой, например. Сопротивление, сопротивление, сопротивление.
– При этом ведь вы чистый, не пахнете, с вами вежливо разговаривают.
– Да, если посылают, то вежливо. И это очень сложно, этому нужно учить – общаться с системой. В школах сейчас многому учат, а есть поколение людей, которое совершенно не умеет с чиновниками общаться. И я, в том числе, учусь этому.
Еще пример возвращения. Недавно парня видел. Он жил два года в подвале, потом куда-то пропал. А вчера приходил на стоянку после работы, принес кофе и сигареты. Работает сейчас в очень дорогой сети, получает больше, чем я. А этот парень в прямом смысле слова гнил, мы ему привозили бинты, делали перевязки регулярно, морально поддерживали, еду давали с собой.
– Как потом он этот импульс получил, что стал выбираться с улицы?
– Он получил совершенно жуткую пневмонию, его при помощи других подопечных забирали из подвала практически без сознания, он пролежал в больнице несколько недель, мы передавали ему еду. Он потом рассказывал, что ему настолько хотелось есть, а некоторые сотрудники больницы плохо относились к нему в отношении еды и лекарств из-за того, что он без полиса там лежал, что он ходил по палатам и смотрел – если кто-то умирал, то успевал забрать печеньки.
Видимо, в тот момент у него произошло какое-то переосмысление. Потом он попал в палатку Мальтийской службы помощи, окончательно пришел в себя, устроился на работу. Сейчас снимает жилье, спортивный, подтянутый, бросил курить, показывал фотографию своей девушки. Вот так меняется жизнь.
– Тогда скажите, как уложить в голове следующее. С одной стороны, сотрудники «Ночлежки» подчеркивают, что бездомный человек точно такой же, как и домашний. А с другой – говорят, что в любом случае жизнь на улице, особенно длительная, ведет к деформации личности. Так деформируется личность или нет? Или эти изменения обратимы?
– Думаю, что это очень сильно закаляет, повышает сопротивляемость, и люди очень боятся вернуться обратно. Это сильный страх. А жить со страхом – некая защита, это влияет на повседневную жизнь. По моим наблюдениям, люди, которые жили на улице, вряд ли когда-то будут такими же обычными людьми, но мы, окружающие, об этом не узнаем никогда.
– Внутренний ад?
– Да, это внутреннее состояние. Я сейчас больше моделирую, пытаюсь ощутить, как это. Это не самый хороший жизненный опыт. Говоря о человеке бездомном, мы говорим о нас, мы говорим об обществе.
Это мы, сотрудники дежурной части полиции или паспортисты, сказали ему: «Иди отсюда, бомж вонючий, мы не дадим тебе справку о потере документов». Это мы, жители домов, выходим на лестницу, где сидит бездомный, и поливаем его кипятком. Это мы, люди, сидящие с фрикаделькой возле компьютера, пишем мерзостные посты про то, что они все алкаши и сами виноваты.
О чем мы говорим, когда мы говорим о бездомном человеке? О самих себе мы говорим.
– Когда человек оказывается на улице, он быстро начинает думать о тех, кто живет дома, «они»? Это отделение себя от социума быстро происходит?
– Думаю, что да. Я проводил над собой такой эксперимент: выходил на улицу без мобильного телефона, денег, сигарет и ходил по городу пешком. Это совершенно удивительное переживание: когда холодно и хочется есть, невольно заглядывать за занавески первых этажей, где этот теплый свет и запах курицы вареной. Чуть меньше дня я так проходил.
Раздача одежды. Фото: Настя Дмитриева
Мы едем и молчим. Все притихли. Волонтеры, слушавшие наш диалог, я, Игорь. Каждый думает о чем-то своем. Потом в тишине Игорь продолжает:
– Я прекрасно себя помню, когда еще работал моряком загранплавания. У меня была отличная зарплата, и я где-то в прессе прочитал статью про то, что есть проекты, где людям раздают суп и хлеб. Может быть, это даже было про «Ночной автобус».
Я тогда подумал мимолетно: «Что за бред вообще – раздавать суп? Как его можно раздавать, если этого супа везде полно?» Мне не стыдно об этом вспоминать, я действительно тогда этого не понял: «Вы еще воздух раздавайте, которого и так полно!»
В моей системе координат необходимости в супе не было, кому он нужен?
Или, прекрасно помню, как я первый раз встретился со значением слова «волонтер»: человек, который бесплатно после работы что-то для кого-то делает. Я тоже подумал: «Очередной развод! Как это здорово – найти каких-то дураков, которые за бесплатно будут что-то делать». Да, это тоже я, лет 10-15 назад.
– Как тогда вы в «Ночлежке» оказались?
– Когда уже к 30 годам дело шло, я начал думать, что бродячая жизнь моряка загранплавания – просыпаешься в одной стране, засыпаешь в другой, чувства дома никакого нет, раздается звонок: «Хотите на полгода в Африку?» – «Когда самолет?» – «Завтра». – «Договорились!» – это та же самая форма бездомности, только социально одобряемая. А у них вот такая форма бездомности. Я начинал учиться на психолога, и у меня была мысль: «Не взять ли мне бездомность как специализацию?»
Я представил себе совершенно одинаковых людей, бородатых, пьяных, небритых, и подумал: «А что вообще там в этой теме может быть?», – и отбросил эти мысли на несколько лет. Потом на скорой помощи работал несколько лет, и как-то постепенно, как пазл, у меня сложилась картинка. Пришел в «Ночлежку» по объявлению о работе в социальной сети. Я – единственный сотрудник, который устроился сюда, никогда до этого не будучи волонтером «Ночлежки».
На следующей стоянке происходит что-то, похожее на конфликт. Одна из женщин, Татьяна, пытается без очереди получить добавку чая. Сначала просит, потом деланно обижается, потом снова просит. Игорь громко объявляет, что останавливает раздачу, пока не разрешит этот момент.
И начинает говорить с Татьяной. Спокойно и уверенно, еще и еще раз объясняя, что без очереди она ничего не получит и что сейчас из-за нее 40 человек не могут поесть. Сначала их внимательно слушают. Потом начинают раздаваться нетерпеливые голоса:
– Танечка, прекрати. Танюха, отойди, дай поесть.
Женщина последний раз пробует выиграть дебаты, используя детский прием «Ну и ладно, тогда вообще ваш чай мне не нужен». Но потом отходит, миролюбиво приговаривая: «Ну ладно, ладно, Игорь, поняла я, поняла».
– Видите, как ребенок, совершенно бесхитростный. Сейчас такие сцены уже редкость, но они важны для повседневной работы. В этот момент все остальные люди смотрят, поддаюсь ли я манипуляции, что значит мое слово «нет», что значит моя справедливость. Все знают правило, что в бутылки чай наливаем без проблем, но после того, как дали всем, кто был в наличии.
Потом при любых вариантах первыми в очереди всегда идут беременные. Не только, чтобы дать двойную порцию еды, но и чтобы подчеркнуть особый статус, нашу заботу. Заметила среди женщин девушку с животом? Сейчас мало было супа, я ее отвел в стороночку, у меня, конечно же, тут, как в космическом корабле, есть запасы на все случаи жизни. И я ей дал консервов, банку тушенки, гигиенические всякие принадлежности, сказал, что сегодня это ее вторая порция. Она так обрадовалась.
– А где она будет рожать?
– Она домашняя. Я сейчас с ней как раз разговаривал о том, посещает ли она доктора. В декабре у нее срок.
– Когда бездомная беременеет, где она рожает?
– Я не встречал, к сожалению, доношенной беременности на улице. В моей практике не было.
– Ваша практика – три года ежедневной работы, показательна.
– Да. Физические условия, нервные условия, режим питания. Даже если женщина беременна, это не отменяет то, что она должна ходить на проходы. Проход – это маршрут, по которому бездомные ходят и собирают утиль, мусор, металл. На улице нет декретного отпуска. В некоторых случаях это все равно алкоголь, его просто не избежать.
Поэтому, когда у нас появляется беременная женщина – бездомная, или на границе социума, это каждый день повышенное внимание. Не просто двойная порция супа, это разговоры про здоровье, вопросы, ходила ли она к врачу, как она себя чувствует.
Опять же про доверие: женщина была беременная. И как-то мы с ней разговаривали, слово за слово, по неуловимым признакам я выяснил, что у нее симптоматика выкидыша. Убедил ее вызвать скорую помощь, она отказывалась, естественно. Убедил саму скорую помощь приехать, дождался их. Мы остановили раздачу до приезда бригады.
Женщину забрали, увезли в Мариинскую больницу, провели все необходимые медицинские манипуляции. Это было в 10 вечера, а к 5 утра она уже без всякого обезболивания пешком пришла обратно в свой сквот, с Литейного проспекта на Васильевский остров. Не знаю, была ли сама операция с обезболиванием или нет, я не в курсе. Но вообще в таких случаях держат в отделении какое-то время, наблюдают, а ее быстренько вычистили и отправили.
– Есть хорошие примеры? Врачей, которые всегда принимают бездомных?
– По медицине для бездомных в городе есть всего два места. Первое у нас, на территории «Ночлежки», там дежурит медсестра Мальтийской службы помощи, у нее есть возможность хоть какое-то профессиональное сопровождение оказать: сделать перевязки, дать медикаменты, авторитетно госпитализировать.
И на территории больницы Боткина есть здравпункт для бездомных, там Анатолий Евгеньевич Курковский работает, их заведующий. У них там совершенно роскошная хирургия. Они могут и совет дать, и что-то вскрыть, и госпитализировать при необходимости. А, к сожалению, госпитализация с улицы и из сквотов – большая проблема.
Пункт обогрева
– Из-за отсутствия бумаг?
– Или по формальным признакам, да, или диспетчер может просто не принять вызов, сказать: «Сейчас к тебе не скорая помощь приедет, а полиция, пьянь такая» или «У вас же топора из головы не торчит, значит, ложный вызов». Поэтому в некоторых случаях я лично выезжаю на госпитализацию.
Иногда доходит до абсурда. У меня предыдущий номер телефонный, может, в каком-то черном списке у них был. Я отработал на скорой помощи не один год и отличить ложный вызов от неложного могу. Если я вызываю, значит, человек действительно нуждается в скорой помощи. И вот я вызывал мужчине скорую, и диспетчер говорил мне:
– Нет такого адреса!
– Ну, вот я под табличкой стою.
– Нет такого адреса.
И вешает трубку. Что мы сделали? Мы с волонтерами на руках перетащили мужчину к другому дому и с другого номера, волонтерского, позвонили в скорую, маскируясь под прохожих. И только тогда они приехали. Работа творческая, в общем (смеется).
Бывают тяжелые дни, когда устаешь очень, энергии ноль. Идешь под дождем по улице, наденешь капюшон, в метро в угол вагона забьешься. Потом домой придешь, стоишь под душем, а в голове продолжаются фразы какие-то, ситуации, картины.
– Само проходит или как-то восстанавливаетесь?
– Помогающими профессиями, я совершенно точно могу это сказать, и волонтерством, безопасно заниматься, когда внутри себя порядок: в голове, в душе, в семье все хорошо. Есть точка опоры. Мне важно уйти из дома на работу, чтобы супруга у меня была покормленная и отдохнувшая, чтобы дети были не плачущие, чтобы все было прибрано, уйти так, чтобы я знал, что у меня в семье все нормально.
Здесь очень много чего происходит, на больших скоростях, на больших энергиях: и смерть, и несчастье – все более яркими красками нарисовано, если страдание, то оно зашкаливает. И если я буду ходить на эту работу только как на работу, по часам, и, как механизм, все выполнять, то грош мне будет цена.
Как только я почувствую, что я стал не тот: излишне формальный, черствый, равнодушный, как только перестану быть таким, какой я сейчас на работе, то сразу же уйду отсюда.
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML