4
Чем музыканту помог мехмат, почему тяжело из вольного охотника превращаться в хозяина и как воспитывать детей своим примером - рассказывает музыкант Алексей Кортнев, солист группы “Несчастный случай”, который отмечает свой день рождения 12 октября.
– Говорят, вы участвуете практически во всех благотворительных акциях, куда вас приглашают. В одном фонде рассказали, что вы были единственным артистом, который мгновенно согласился поддержать их акцию.
– Участвую, конечно, не во всех, а в тех, которые устраивают проверенные люди, потому что количество предложений превышает человеческие возможности. Я и мои коллеги, конечно, выбираем, в чем участвовать. Мы знаем определенные фонды и работающих там людей, их на наших орбитах штук десять, тех, которые занимаются разнонаправленными акциями, и больше – ни-ни.
– Кто-то помогает бездомным собакам, кто-то – пожилым людям, есть ли у вас определенная область в социальной сфере, наиболее для вас близкая, болезненная, которую вы поддерживаете?
– Мы занимаемся только детьми, так сложилось. Если бы изначально в этот ряд вошел какой-то фонд, который занимается бездомными животными или стариками, уверен, мы бы тоже на это откликнулись – просто сейчас мы стараемся не распыляться, не девальвировать свое участие.
– Это какая-то ваша личная история, связанная с детьми?
– Пожалуй, нет. На самом деле, жалко всех. Я прекрасно понимаю, что помочь надо любому человеку, в том числе и тому, который сломал руку – она рано или поздно заживет, но ему сейчас плохо, что он из-за этого не может работать, голодает и страдает, и ему помочь так же важно, как смертельно больному.
Человеческое горе не имеет степеней, человек всегда несчастен до последней возможности.
Но нас на все не хватает, поэтому мы делегировали ответственность тем людям в фондах, которые этим занимаются профессионально.
– Есть ли организации, фонды, кому лично вы – не «Несчастный случай», а Алексей Кортнев – помогаете деньгами или выступлениями?
– Есть.
– Та же область, дети?
– Да.
Алексей Кортнев в детской больнице. Фото: Михаил Терещенко
– Обычно люди не афишируют свое участие в благотворительной деятельности, а в результате возникает ощущение, что мы живем среди равнодушных и агрессивных людей – что вы думаете об этом?
– У меня такого ощущения совершенно не возникает – я живу среди отзывчивых и добрых людей. Я точно знаю, что подавляющее большинство моих друзей и знакомых или оказывают кому-то финансовую помощь, или участвуют в каких-то акциях.
Очень многие артисты активно работают с различными фондами, привлекают внимание к их работе. Среди моих друзей, с которыми я через два часа играю спектакль, из 16 человек, которые выходят на сцену, думаю, человек 12 так или иначе занимаются благотворительностью.
– У вас есть ощущение, что больше людей стали участвовать в этой деятельности?
– Есть. Это стало хорошей доброй модой, и я совершенно не стесняюсь этого выражения. Так же, как стало модно останавливаться перед пешеходным переходом или пропускать автомобиль, который выруливает из двора.
В 90-е годы невозможно было себе это представить, и это появилось именно как мода, которой сознательно занимались несколько прекрасных людей на замечательных радиостанциях, которые прямо говорили, что это модно и правильно – пропустить пешехода.
Так же и сейчас убеждают, что пожертвовать 25 рублей в приют для бездомных кошек – это модно, сделай это. И это уже работает. Думаю, будет работать еще больше. И это хорошо для тех условий, в которых мы живем. Когда государство мало заботится о своих гражданах, граждане заботятся о себе сами, друг о друге.
– Я замечаю, что ваше творчество очень близко людям средних лет. Вы выразили в своих песнях очень глубокое и точное ощущение возраста, взросления.
– Согласен, и я этим сознательно занимался. Я понял давным-давно, еще достаточно молодым человеком, что писать надо про себя и своих сверстников, и тогда это будут песни, которые интересны твоим сверстникам. Люди одного с тобой возраста, проживающие вокруг тебя – в твоем городе или в твоей стране, достаточно похожи, и говорить с ними о себе и о них – это единственный честный путь. Ты знаешь проблемы твоих сверстников, живущих вокруг тебя, это и твои проблемы, ты их хорошо понимаешь, значит, можешь их адекватно выразить.
Попытки заигрывать с аудиториями других возрастов, живущими в другой языковой или социальной среде, всегда выглядят достаточно жалко. Когда на сцену выползает 50-летняя дама и начинает петь танцевальную песню, под которую должны прыгать 19-летние девочки, как правило, это выглядит убого.
Мы же все взрослеем и даже стареем, начинаем чем-то болеть, чего-то лишаемся, приобретаем что-то уникальное, как нам кажется – хотя это вместе с нами приобретает миллион человек, которые одновременно с нами взрослеют, стареют, и так далее. И об этом говорить можно адекватно, так, что это заинтересует слушающую аудиторию. С течением лет я все больше в этом убеждаюсь. Сейчас я пишу о жизни пятидесятилетнего мужчины, через десять лет буду писать о жизни шестидесятилетнего.
– А какие у вас приобретения и открытия как у пятидесятилетнего мужчины?
– Я не связываю открытия с возрастом. У меня был очень счастливый в творческом плане год пятидесятилетия – все как будто все договорились сделать мне подарок, хотя я точно знаю, что никто ни о чем не договаривался.
У меня открылась школа, появилось две телевизионные программы – которые, когда мне исполнилось 50 лет, благополучно закрылись, написалась куча песен, мы сыграли очень удачные концерты, жена выиграла «золото» Рио (жена Алексея Кортнева Амина Зарипова – художественная гимнастка, многократная чемпионка мира и Европы, тренер гимнастки Маргариты Мамун, выигравшей золотую медаль на олимпийских играх Рио-де-Жанейро 2016 года. – ред.). И все это в течение нескольких месяцев, трех-четырех. Такой вот серьезный подарок к пятидесятилетию.
– А вы помните момент, когда вы почувствовали себя взрослым человеком?
– Очень рано.
– Это было какое-то событие?
– Это произошло, когда у меня родился первый ребенок. Я был тогда еще совсем молод, и мы начали работать, чтобы его кормить, как-то заботиться о нем, я очень этому сопротивлялся, я не хотел, и потом этот брак распался в результате моего нежелания это принять и неготовности к такой жизни.
Но я все равно тогда почувствовал себя взрослым человеком, потому что на мне было уже очень много ответственности – и семейной, и отцовской, к которой я, к сожалению, был готов гораздо меньше, чем к ответственности за коллег. На тот момент у нас уже возникла и начала работать группа «Несчастный случай», и я постоянно этим занимался.
Мне кажется, что взрослость – это ответственность. Это то количество связей, которое у тебя есть в окружении.
На сегодняшний день я отвечаю человек за двадцать. Даже больше, если учесть, что у людей, за которых я отвечаю, есть жены и дети – тогда получается, что их не двадцать, а шестьдесят. Я руковожу предприятием из шестидесяти человек, которые впрямую зависят от того, что я делаю, как я себя чувствую, могу я ли выходить на сцену или нет, пишу новый материал или нет.
– Это не гнетет?
– В каком-то смысле гнетет, но в каком-то и возбуждает.
– Вы говорите, что возраст – это ответственность. А это не какой-то новый взгляд на вещи?
– Не знаю. Новый взгляд на вещи появляется, когда ты проходишь через кризис среднего возраста, когда у тебя меняется химия организма, и ты переходишь от завоевательной стратегии к охранительной, оберегательной.
До какого-то момента ты гребешь под себя все, что проплывает или пробегает мимо: работу, женщин, жилплощадь, автомобили и так далее, потом – у всех это происходит в разное время, у некоторых не происходит вообще, – но обычно в какой-то момент гипофиз начинает работать по-другому, и он говорит тебе: все, стоп, теперь ты король своего королевства, ты его создал, и отныне его надо оборонять.
Это совершенно другая жизненная стратегия. Теперь надо сесть на эти свои сундуки и смотреть, чтобы у тебя из них все не растащили. Если ты будешь продолжать грести, то у тебя начнут воровать со спины.
– Насколько легко вы приняли этот переход?
– Точно так же, как и все мужчины – достаточно мучительно. Переход от роли вольного охотника к роли хозяина обнесенного забором хутора, конечно, достаточно тяжелый. Ты должен принять, что теперь ты будешь жить внутри забора и отстреливаться через бойницы.
Это очень непросто сделать, и я это тоже принял довольно тяжело, но мне на это хватило где-то года мучений. Ты утрачиваешь ту цель, к которой всю жизнь шел. Понятно, что до цели невозможно дойти, как до горизонта, но вдруг она тебя перестает интересовать. Это ужасно осознать.
– У вас в жизни была некая сформулированная цель?
– Нет, просто изначальная мужская цель – завоевать весь мир, всех женщин, родить всех детей, заработать все деньги и так далее. И вдруг в какой-то момент это перестает тебя интересовать. У тебя уже есть твоя женщина, твои дети, твои деньги, твои автомобили, и теперь это все надо удерживать рядом с собой.
Смириться с этим очень тяжело. Но природа дает время на размышления – где-то через год ты успокаиваешься и понимаешь, что это просто новая парадигма, в которой ты будешь жить, и все.
– Ваш кризис среднего возраста сказался как-то на семье?
– Думаю, он ее сильно укрепил. Благодаря Амине и тому, что она пережила этот кризис вместе со мной, приняла его и поставила меня в какой-то момент на место, и очень правильно это сделала, мы сейчас крепко друг за друга держимся, сильно друг другу помогаем. И прекрасно, что дети видят, что мама и папа работают вместе, хотя и в разных областях, что мы с мамой едины.
Алексей Кортнев с женой Аминой, сыновьями Арсением и Афанасией, дочкой Аксинией. facebook.com/pg/Алексей-Кортнев
– Что женщина должна делать, чтобы поддержать мужчину в этот период?
– Быть крепкой, стойкой, относиться к происходящему с возможным юмором, ни в коем случае не психовать и не хлопать дверьми. Надо понимать, что мужчина в сорок с чем-то лет или немного раньше в этот момент болен. Это химическое перестроение организма, мышления, у него страшные ломки.
Это как иметь дело с алкоголиком: можно его ругать и бить, но нужно лечить, поэтому сколько его ни бей, он пить не перестанет. Это болезнь, которая должна пройти, ее надо переждать. Вот муж у тебя мечется в тифу – трудно ожидать от него в этот момент, что он пойдет за дровами или охотиться.
– Но дрова-то нужны.
– Значит, принеси сама, извини. Подожди, через некоторое время он поднимется – или это все закончится навсегда.
– А у женщины есть что-то похожее?
– Думаю, это сильно зависит от уровня тестостерона. Если женщина чрезвычайно амбициозна, то, наверное, есть. А если она с самого начала выполняет свою домоустроительную функцию – а такие же есть, которые в 18 лет готовы стать женой, матерью, и их довольно много. И это немало. А есть очень амбициозные, которым нужно что-то еще. Вот Аминка у меня – мужчина по складу мышления: очень амбициозная, хочет многого добиться, активно над этим работает. Может, поэтому она так умно подошла к моему средневозрастному кризису. Возможно, она очень хорошо это понимала.
– Понятно, как изменилось отношение к жизни в процессе этого кризиса, а изменилось ли как-то отношение к смерти и каким оно было до этого?
– Я пока никак не могу примириться со смертью, меня это очень заботит, мне это очень не нравится. Не могу принять собственную смерть и ту неизбежную немощь и слабость, которые ожидают перед этим. Я бы большим удовольствием дожил бы здоровым лет до девяноста и умер в одну секунду. Это было бы идеально. Очень хотелось бы, чтобы бах – и все, то, что было – сплыло.
– Дальше ничего не будет?
Логика, полученное в университете образование и всякие книжки подсказывают, что, конечно, нет. Помрем – увидим.
– Вам в жизни как-то помог мехмат, кроме того, что вы оказались в нужном месте в нужное время, встретили тех, кого должны были встретить?
– Мне кажется, мне это помогло тем, что у меня очень структурировано мышление. Я могу заниматься многими вещами одновременно, думать о разных вещах, читать разные книги, понимая, что там написано. Так что, во-первых, математика – это роскошное средство организовать свою память, да и вообще мозг, она позволяет разложить все по ящичкам и пользоваться тем, что тебе нужно в определенный момент времени.
Во-вторых, математика чрезвычайно помогает в работе, которой я иногда занимаюсь, а именно в рекламе и переводе. Перевод – это, в отличие от высокой поэзии, мгновенный перебор вариантов, выбор того, что может встать на место той или иной строки, какое слово можно заменить.
– Ваши собственные стихи очень точные.
– Иногда точные, иногда не очень. Но я над этим очень бьюсь, иногда неделями работаю над одним четверостишием, иногда везет быстро это сделать. Думаю, здесь тоже сыграло свою роль математическое образование и математический склад ума, который достался мне от мамы и папы – они у меня математики, мама в меньшей степени, папа в большей, и это очень помогает в работе над песнями, конечно.
– Как у вас выглядит процесс работы над песней? Вы ходите…
– Хожу, именно хожу, или еду за рулем. Выключаю приемник, чтобы не бормотало радио. В машине было написано очень много: столько же, сколько в юности за пешим хождением, было написано в зрелости за рулем.
– И, наверное, в одиночестве?
– Да.
– Как вы себя вообще чувствуете в одиночестве?
– Прекрасно, очень хорошо. Но недолго.
– Есть ли дома такое – «тсс, папа пишет!»?
– Есть, но это плохо работает. Папа просто сбегает в туалет, включает воду, вентиляцию, чтобы был белый шум, который отсекает внешние звуки. Пользуясь случаем, хочу обратиться к своей семье: если вы думаете, что папа по полтора часа ходит в туалет – это не так, папа просто скрывается от детей и прочего, чтобы поработать!
– Бывает ли, что озаряет вдохновение?
– Конечно, очень часто. Случается, что это происходит во сне – может, раз в год. Тогда нужно обязательно заставить себя встать и записать, потому что иначе это тут же забудется.
– А музыка снится?
– Да. Но музыку я не умею записывать. Иногда снится, и кажется, что она очень красивая, но сон обманчив, он тебя блазнит. Кажется, что ты придумал что-то гениальное, а на самом деле… Если говорить о текстах, идеи пяти-шести песен пришли ко мне во сне, и они действительно оказались неплохи.
Лет пятнадцать назад был такой случай, что мне приснилась гениальная фраза, от которой в моем сне все просто помирали от смеха. Я заставил себя встать, записал ее, лег спать. Утром подошел и прочитал, что же мне такое прекрасное приснилось. На бумажке было написано: «Для насморка не надо мускула». Я думал над тем, как использовать эту гениальную строчку, но в результате она никуда не вошла.
– Есть ли в вашей жизни что-то, что можно было бы назвать верой?
– Пожалуй, нет. У меня есть мораль, которую я стараюсь не преступать и, наверное, не преступаю, есть очень четкие убеждения. Они очень близко совпадают с принципами, которые описаны в религиозных текстах, с библейскими заповедями. Я считаю, что соблюдать их – естественно для человека социального.
Я руководствуюсь универсальной формулировкой – это стало настолько общим принципом, что даже стыдно произносить, но тем не менее: поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой.
Не хотелось бы, чтобы «там» что-то было. Я бы хотел закончить свой земной путь и уйти в небытие.
– Было у вас в жизни испытание славой, когда вы себя вели, как вы сейчас считаете, неправильно?
– Нет, никогда. Я получил хорошее воспитание – мама и папа объяснили мне, что гордиться и выпендриваться стыдно. Я вырос в богатой московской семье, у меня всегда с рождения все было. Папа – ученый секретарь Академии наук СССР, потом РФ, мама – высокопоставленный сотрудник закрытого института ракетостроения. У нас было сколько угодно денег, был автомобиль, квартира, дача. И я знаю, что гордиться этим и даже просто говорить об этом стыдно.
Поэтому я был абсолютно готов к тому, что я буду известен, богат и прочее. Все это ничего не значит. У меня есть любимые друзья, которые в материальном смысле добились гораздо меньшего, чем я, при этом они более талантливы, чем я, я это я точно знаю, – я просто лучше умею продавать то, что пишу.
– Вы не пытались как-то продвигать их?
– Пытался, но я очень плохой продюсер, у меня не получается.
– Вы имеете в виду, что у вас все было, в том смысле, что все ваши желания выполнялись по первому движению пальца?
– Нет, ни в коем случае. Дома всегда было все необходимое самого лучшего качества, но никогда не было ничего лишнего. В нашей семье это было совершенно запрещено. Если ты хочешь конфетку, тебе ее купят, потому что есть деньги, но если ты попросишь вторую – зачем? У тебя уже есть одна, достаточно.
– Вы своих детей в таком же ключе воспитываете?
– Абсолютно в таком же. Им разрешено все, что не запрещено. Если ребенок просит купить мороженое, и он при этом не болеет ангиной, если у тебя в кармане есть деньги, то у тебя нет оснований ему отказать, а мы часто отказываем, не задумываясь. «Папа, пойдем погуляем». – «Нет, не пойдем». – «Почему?». Ответ всегда только один – папе лень. Папе также лень купить велосипед, если деньги есть.
Бывает, что денег нет. Но погулять можно и без денег. Сейчас наш сын Сеня, ему 14 лет, ждет компьютер, он ему обещан и он ему нужен. Мы ему сказали: «Сеня, мы переехали в новую квартиру, сам понимаешь – денег нет. Жди». И он ждет, это его подарок на день рождения.
– Но в принципе вы можете пойти и купить прямо сейчас ему компьютер?
– Да, конечно, я могу найти деньги. Но я сказал: «Сеня, ты видишь, что происходит: заштукатурили стены, сейчас денег нет». И он спокойно ждет, не скандаля.
– Какие еще в вашей семье есть принципы воспитания детей?
– Принцип один: воспитывать своей жизнью, своим примером, а не словами, жить так, как мой отец жил на глазах у меня. Папа проработал сорок с лишним лет на одном посту ученого секретаря отделения информатики и вычислительной техники РАН. В какой-то момент он отвечал за ввоз всех персональный компьютеров в СССР.
Представляете, сколько он мог наворовать? Без его подписи в пределы этой страны не могла въехать ни одна машинка IBM. Он не заработал ни рубля. Я считаю, что рос в присутствии самого достойного человека, которого встречал в своей жизни, – моего папы.
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML