15
Как в одной колонии сгорело все, кроме Ветхого Завета, что будет, если заключенный вырежет крест из дерева, и на сколько чтение 50-го псалма приближает день освобождения. Алла Мождженская провела целый день в лечебно-исправительной колонии и записала истории игумена Георгия (Шабанова).
Поселок Абагур-Лесной под Новокузнецком местные жители называют «Территория ЗэКа». Здесь находится лечебно-исправительная колония ФКУ ЛИУ-16, где от СПИДа и туберкулеза лечатся около 500 заключенных. И здесь же, в поселке, осужденные находятся на временном поселении.
Храмы при исправительных учреждениях – в общем-то не редкость в современной России. Только в Кемеровской области насчитывается 17 православных храмов, домовых церквей и часовен, относящихся к пенитенциарной системе.
– Хлоп! Бум-м! – звонко, как будто невидимый охранник щелкает затвором винтовки, закрывается за мной железный замок. Звук резкий и неприятный, заставляет вздрогнуть. На пропускном пункте необходимо предъявить документы, сдать телефон – и вот я в ЛИУ-16. На территорию колонии мы проходим втроем: я, психолог психологической лаборатории, капитан внутренней службы Вячеслав Чепизубов и игумен Георгий (Шабанов), местный тюремный священник. Из пакета батюшки жизнерадостно торчит самый обыкновенный желтый веник. Когда в храме уборка, без него никак.
– Не боитесь заболеть туберкулезом?
– Что вы, – успокаивает меня Вячеслав. – Проще подхватить его на свободе! Мы же регулярно обследуемся, проходим флюорографию два раза в год. Я в системе работаю с 2009 года, как видите, жив-здоров!
Отец Георгий улыбается. В этой колонии, в храме св. архистратига Божия Михаила он официально служит уже на протяжении 15 лет.
– Сюда приезжать я стал еще в начале 2000-х, когда служил в Спасо-Преображенском соборе Новокузнецка. Мы с другими священниками по очереди посещали осужденных. Один батюшка говорил: «Тяжело, тяжело». А я не мог понять, что там тяжелого? Очень легко привык к такому контингенту, бояться тут нечего. Обычные люди. Их же здесь лечат, заразиться практически невозможно.
В колонии ФКУ ЛИУ-16 заключенные лечатся по несколько лет – до полного выздоровления. Длительное время они принимают антибиотики, потом переходят под медицинское наблюдение. Весь процесс занимает не меньше трех-четырех лет. В Кемеровской области есть три колонии для заболевших туберкулезом: ЛИУ-16 для первично заболевших, ЛИУ-33 для повторно заболевших (Мариинск) и ЛИУ-21 в Тайге для тех, кто вылечился, но продолжает находиться под наблюдением врачей. Бывает, что заключенные умирают, не дожив до окончания своего срока. Виноват в этом не только туберкулез, но и ВИЧ-инфекция, так как немало осужденных имеют положительный ВИЧ-статус.
– Вам эмоционально не тяжело работать с людьми, которые преступили закон?
– Преступники они для вас. А для нас они еще и люди, с которыми мы работаем, общаемся каждый день.
Мы – медики, воспитатели, психологи, сотрудники отдела безопасности, несем за них ответственность. Конечно, тут испытываешь определенное сочувствие, эмпатию. Жалею их, иногда сопереживаю даже. Они мне как родные!
В колонии тихо. По режиму сейчас у заключенных свободное время. Многие просто курят на улице, провожая нас заинтересованными взглядами. Некоторые из них сидят по третьему или четвертому разу. А на свободе их ждут жены и дети.
– Вот тут у нас общежитие, вон там фонтан в виде змеи – символ того, что у нас лечебное учреждение, – по пути в храм показывает Вячеслав.
Храм, библиотека и клуб располагаются здесь в одном большом здании. Помещения разделяют двери с окошечками, через которые хорошо видно, что происходит внутри той или иной комнаты.
Обычно субботним утром в храме идет литургия, но сегодня из-за моего приезда, чтобы оставить время на общение, было решено провести только исповедь и причастие. В храме тут же выстраивается небольшая очередь, человек 10-15. Все они еще не завтракали в преддверии таинства. Лица серьезные, даже – сосредоточенные.
Чтобы не мешать, выхожу в библиотеку. Здесь можно спокойно поговорить «за жизнь» под надписью на стене «7 лет Победе». Почему семь? Да просто каждый год цифру меняют: старую пока сняли, а новую еще не повесили.
От общения заключенные не отказываются. Правда, далеко не все готовы рассказывать многое о себе и своей жизни. Это слишком личное.
– Сюда как бы жизнь привела, – рассказывает Денис. – Статья 111, часть 4. Нанес человеку повреждения… Просто подрались, и он в больнице умер. Дали 9,5 лет. Осталось еще 2,5 года.
Денис готовится к условно-досрочному освобождению. В ЛИУ-16 он заведует клубом и библиотекой, следит за порядком в церкви и снимает видеоролики на тюремной киностудии. Видео потом транслируют по внутренней кабельной сети. В каждом общежитии стоит телевизор, оттуда заключенные и узнают все новости.
Говорит, за все время, пока он отбывает наказание, не было ни одного замечания – а это значительно повышает шансы на то, что он может выйти на свободу раньше срока.
– Я программист по образованию. Компьютеры вообще моя страсть. Снимаю праздники, потом монтирую. У нас проводится много разных мероприятий. Хоккей, концерты, конкурсы разные, по выходным фильмы на большом экране показываем. В прошлом году на Крещение к нам приезжал епископ Новокузнецкий и Таштагольский Владимир, и я снимал всю службу. Мы тогда большую бочку ставили и обливались, хотя морозище страшный был!
Дмитрий сидит уже 18 лет. До конца срока ему остается два года. Мечтает о досрочном освобождении и активно занимается различными видами творчества. В колонию попал за убийство. И вину свою, считает Дмитрий, он уже искупил сполна, отсидев в колониях Кузбасса практически половину своей жизни.
– Вы там напишите, что нам тоже надо условно-досрочное освобождение, – советует он мне. – Сейчас такое время, на свободе помогать надо. Жена уже сколько лет ждет! Она на работу в шесть встает, в десять обратно уезжает. Ноги опухают, ипотеку надо платить. Я – ее единственная опора. У меня одна надежда – на УДО. Один раз я подавал, меня не пропустили. Сейчас повторно буду пытаться. Хоть у меня и большой срок, но и я домой хочу! Мне говорят, что там все изменилось, все по-другому стало. С 99-го года я сижу!
Дмитрий – личность колоритная. У начальства он на хорошем счету: поет, рисует, сочиняет стихи и вырезает по дереву. И очень переживает за нынешнюю молодежь.
– Раньше талантливых ребят в тюрьме больше сидело. А те, кто сейчас отбывает наказание, – совсем потерянное поколение. Они в основном за наркотики получают срок, им мало что интересно. Недавно к нам приехал парень, 1997 года рождения, у него за спиной детдом. В голове нет вообще ничего! Вы уж мне поверьте, я прошел все колонии Кузбасса, столько повидал!
– Что для вас сейчас главное в жизни?
– Для меня жизнь определяется по принципу «ребенок, дерево, семья». Хотя бы вот это в совершенстве сделать. Оправдать надежды, которые на меня возлагают, помочь ребенку не сделать таких ошибок, которые сделал я. Вот мой идеал. А после освобождения главная цель – помогать своим близким, найти работу.
– Человеку в тюрьме надо разобраться, что с ним случилось и что ему делать дальше, – говорит отец Георгий. – Поэтому они приходят к нам в храм, где мы вместе пытаемся разрешить эти внутренние проблемы.
Тюрьма – это исправительное учреждение, и если этим заниматься, тогда мы действительно людей исправляем. А если только следить за тем, чтобы они не сбежали, были сыты и работали, тогда и толку в этом нет никакого.
Вообще, поиск работы после выхода на свободу – непростой процесс. Для работодателей человек с судимостью – априори неблагонадежный. Поэтому многие освободившиеся работают неофициально. Изредка, если преступление не связано с кражами или наркотиками, могут взять на работу. В основном это низкоквалифицированный труд.
Профессиональные навыки многие заключенные впервые приобретают на зоне. В ЛИУ-16 они занимаются металло- и деревообработкой, делают пенопласт, шлакоблоки, контейнеры для мусора, ремонтируют автомобили. Все работы проводятся на возмездной основе: с заработанных денег осужденные получают зарплату. С них же они платят иски по исполнительным листам за совершенные преступления, также государство забирает себе сумму на их содержание.
– Был у нас такой раб Божий Александр несколько лет назад. Он после тюрьмы устроился работать на шахту, даже институт закончил, хотя ему уже пятый десяток идет, – говорит отец Георгий. – С ним такая история была. Он каждое утро приходил в храм читать 50-й псалом. И вот однажды, только он дочитал псалом до конца, говорят товарищи: «Тебя освобождают!» Александр, конечно, не поверил, потому что на УДО не подавал документы и освобождения не ждал. Оказалось, была амнистия и его освободили! Сейчас он женат, я его венчал даже. Все у него хорошо.
– Случалось вам встречать бывших своих подопечных на улице или еще где-то? Здороваются? – интересуюсь у Вячеслава.
– Конечно, такое происходит! Недавно встретил одного, работает в крупном магазине, тележки катает. Здоровается постоянно, спрашивает, как дела. Притом отсидел уже раза три. Хотя последние 1,5 года у него все идет нормально, надеюсь, и дальше так будет.
Об условно-досрочном освобождении здесь мечтают многие, поэтому дисциплину стараются не нарушать. Кроме того, хорошее поведение является стимулом для того, чтобы получить внеочередное свидание с родственниками.
– Вы там передайте на свободу, что нам УДО всем надо! – присоединяется к разговору Павел Х.
Интересуюсь, за что попал за решетку.
– Да по глупости.
– Глупости разные бывают. У вас какая именно?
– В квартиру за бутылкой водки залез, выпить захотелось. Дали 3,5 года.
– Первый раз в тюрьме?
– Нет, уже четвертый. В первый раз попал в 14 лет за кражу, так и пошло. По мелочам сидел. Между отсидками у меня самое большое было два года. А до этого – четыре месяца. Когда освободился, с наркотиками связался. А потом завязал, на шахту устроился. Думал, жить нормально буду. И жил – пока пить не начал.
– В храм ходите?
– Да, конечно. Храм здесь нужен. Только у каждого вера своя, и у меня тоже. Я не могу объяснить, какая именно. Я знаю, что Господь есть, верю, но не настолько, чтобы биться лбом об пол. Без фанатизма. Бывает так, кто-то приходит, здесь верит, а освобождается и забывает о храме. Как правило, мы заняты постоянно: встал, почистил зубы и на работу. Когда появляется свободное время, приходим в храм. Мы привыкаем к тому распорядку дня, который у нас здесь, и потом от него сложно отвыкнуть.
Не все из нас приспособлены к жизни после освобождения. Не знаем, как разговаривать, как себя вести во многих вещах, хотя сотрудники администрации готовят нас к свободе, помогают наладить связи с родственниками, найти работу, но, выходя на волю, многие из нас возвращаются в те же условия, откуда пришли на зону, и все начинается заново… Это очень большая проблема даже для тех, кто отсидел небольшой срок.
– Я думаю, вера все равно важна для них, что бы они ни говорили, – рассказывает отец Георгий. – Они, конечно, разные люди, но и среди заключенных есть костяк людей, которые ходят постоянно, стараются молиться, читать духовную литературу, стремиться к внутреннему исправлению. На них в храме все и держится. Такие люди не скажут, что они верят по-своему. Церковь для них – некий островок, место, где на них никто не давит и где они могут быть сами собой, не подчиняясь напрямую тюремному режиму.
Здесь церковь действительно расширяет свободу человека. А есть те, кто приходит и уходит. Это как в любом храме.
– Обманывают вас?
– Бывает и такое. На исповеди, конечно, они искренне говорят все как есть, это видно.
– Те, кто сидит здесь, они добрые люди?
– Когда заключенные приходят в храм, они все добрые! Потому, что они готовы и хотят услышать слово Божье, они расположены к этому. И идут сюда они добровольно, их силком никто не тащит. А с другими я не общался.
Хотя я наблюдаю такую тенденцию: в первые годы моего служения здесь сидели совершенно другие люди. Они истово молились, истово верили. Читали духовную литературу, очень ждали моего прихода. Служба в храме в те годы была серьезным событием. После освобождения многие из них обзавелись семьями, детьми, обустроились в жизни. У них такая твердая закваска произошла. Они до сих пор и сами причащаются, и детей приводят. А сейчас я вижу, все как-то по-иному, нет уже того внутреннего горения, как раньше.
Раньше я думала, тюрьма пахнет безнадежностью и тоской. Нет, это не так. Она пахнет чистотой и крепким табаком. И еще – ладаном и церковными свечками. Несмотря на то, что заключенные постоянно находятся под наблюдением и каждый их шаг контролируется, внутренняя жизнь от этого не становится менее насыщенной. И все же у заключенных есть возможность совершать Поступки – ровно так, как хочется им, а не как предписывает система правил. И эта возможность – в церкви.
– Зовут меня Александр. Преступление я совершил. Наркотики. Дали восемь лет. Сижу с 2014 года. Я был мусульманином, азербайджанец, здесь крестился осознанно, – рассказывает о себе Александр. У него яркие, выразительные глаза и совершенно не запоминающееся лицо. – Мне было на душе очень плохо. И я пришел в храм. Тогда был праздник – Преображение. И через месяц меня покрестили. Я материться перестал. Курить еще до этого бросил, в 2015 году. Я когда попал сюда из другой колонии, у меня три органа были повреждены туберкулезом и я весил всего 60 кг. За 9 месяцев я набрал 15 килограмм и лечение у меня кончилось. Наверное, Бог помог.
– Тяги к наркотикам не осталось?
– Нет, совсем нет. Я наркотики такие употреблял… ну, курил я, не кололся.
– А семья есть?
– У меня была жена… Хорошая. Врачом работала. А когда меня посадили, я сказал ей: «Выходи замуж, не жди меня восемь лет». Она так и сделала, родила ребенка, а мне все равно, нет-нет, да помогает. Мы с ней пять лет прожили, но детей у нас не было. Наверное, так надо было. А родителей я давно похоронил.
Вот перед Пасхой был случай: мне было плохо, я много плакал. Мне каждую ночь снился отец и ругал меня, не знаю за что. Когда я зашел в храм, мне стало легче. А когда крестился, отец перестал приходить во сне.
– О чем вы молитесь в храме?
– Я прихожу на все службы и благодарю Бога за то, что прожил этот день, за пищу, которую здесь дают, за одежду. Молюсь за бывшую жену и ее ребенка.
– Как ваши соотечественники отнеслись к тому, что вы стали христианином?
– Перед тем, как креститься, я советовался с земляками, их тут немало. Говорил: ну надо же как-то молиться! Они мне ответили: «У нас Всевышний один, а служения все разные». Крещение в итоге – это мой личный выбор.
– К вере и в церковь заключенные приходят различными путями, нередко даже почти мистическими или курьезными, – рассказывает отец Георгий. – У меня в алтаре приходского поселкового храма лежит Ветхий Завет на церковнославянском языке. Он немного закопченный, хотя полностью целый. Ни одна его страница не повреждена. И вот какая связана с ним история. Сидел в 12-й колонии, сейчас ее закрыли, но тогда она была рядом с этой, один человек, очень интересовавшийся мистической литературой. В дополнение к книгам он взял еще и Священное Писание из храмовой библиотеки. Они хранились вместе в одной комнате, сейчас не помню, где именно. И однажды там произошел пожар. Сгорело абсолютно все, и сохранился только Ветхий Завет. Для мужчины это было откровением. После этого он стал ходить в храм, крестился.
Или случилась вот еще такая история, больше юмористическая. В той же 12-й колонии у нас был престольный праздник. Но литургию тогда не служили, был только водосвятный молебен. Пришли в алтарь, все приготовили. Совершаем молебен – слышим, храп стоит. А понять не можем, откуда. Причем храп шел явно из алтаря. Но там никого нет! Служим дальше – опять храп. Молебен закончился, мы Царские врата закрыли, а храп все равно слышим. Пусто, нет никого, а звук этот есть! Потом выяснилось, что в тумбе, на которую мы складывали облачения, спал заключенный! Там отверстие-то небольшое, он еле-еле туда протиснулся и храпел! В бараке так просто не поспишь, так он нашел уединенное тихое пристанище и заснул.
Еще один заключенный в храм никогда не ходил, но занимался резьбой по дереву. Как-то его попросили вырезать крест, но предупредили, что надо поститься и молиться. Он понемногу стал читать молитвы, заинтересовался религией. И вот он как крест вырезал, его сразу же и освободили по УДО!
Был еще такой Василий. Он в храм ходил и очень ждал досрочного освобождения. Был на 100% уверен, что судья положительно решит его дело, и заранее говорил, чтобы все его забыли и что он не будет никому писать и передавать передачу. Однако его не освободили. Он полгода отходил, наверное, от этого отказа. Многое переосмыслил и изменил отношение к другим заключенным. Он освободился позднее и сейчас ходит в храм, женился. Я венчал их.
Пока мы общаемся, ко мне подходит еще один заключенный. Явно хочет что-то сказать, но ждет, пока мы закончим разговор.
– Я хотел попросить, – начинает он свою просьбу и вопросительно заглядывает мне в глаза. – У меня есть любимая девушка. Можно обратиться через газету к ней? Чтобы она отозвалась. Она тоже сидит в тюрьме, за наркотики. Не знаю, в какой именно.
– А вы тут как оказались?
– Недоразумение.
– Нет такой статьи.
– Оказался не в то время и не в том месте, – отвечает Дмитрий. Видно, что говорить о себе он не хочет. Для него просьба – скорее игра в русскую рулетку: выстрелит – не выстрелит? Повезет – не повезет? Напечатают или нет?
– Можно так написать: «Наташа, если ты прочитаешь эту статью, отзовись, пожалуйста!» Я Наташу очень сильно люблю! И подпишите, что я верю, жду и надеюсь на скорую встречу.
Пишу, Дима, пишу. Привет вам, Наташа!
Все колонии, как известно, делятся по гендерному признаку: мужские и женские. Но это не значит, что отношения между заключенными на время, пока идет срок, прекращаются. У многих осужденных на свободе остаются любимые женщины, которые посещают их на свиданиях, разрешенных в заключении. Бывает, случаются и свадьбы: на территорию колонии приезжает представитель органов ЗАГС и регистрирует новую семью.
– Даже в тюрьме человек остается человеком, – комментирует тюремный психолог Вячеслав. – Если он в жизни любил кого-то, то продолжает любить и здесь. Если у осужденного есть семья и он поддерживает связь со своими родственниками, это характеризует его положительно и имеет значение для условно-досрочного освобождения.
– Мы проводим в храме почти все таинства, кроме отпевания и венчания, – говорит отец Георгий. – Поначалу я венчал заключенных, но потом оказалось, что многие браки распадаются еще в колонии. И тогда я стал предлагать им: сначала зарегистрируйтесь, поживите вместе, а потом мы уже посмотрим, стоит ли вас венчать. За последние несколько лет таких желающих не нашлось. Многие из них знакомятся заочно, по телефону или в письмах. В реальной жизни они практически не знакомы. Поэтому такие браки часто и распадаются.
После того, как отец Георгий причастил заключенных, мы идем обратно на пропускной пункт. То ли за эти несколько часов, которые я провела с осужденными, я привыкла к ним, то ли потому, что на улице – яркий солнечный день, тюрьма не кажется мне мрачным местом. Даже черная роба при ярком свете солнца становится мышиного цвета.
– Стойте, Алла, – тихонько зовет меня Дима. Оборачиваюсь. Он протягивает бумажку. – Я тут написал письмо… Для Наташи. Возьмите, пожалуйста.
«Господи, прошу, услышь меня.
Господи, прошу, верни любимую, ведь я люблю ее.
Господи, прошу, верни семью мою!» – написано на клочке, вырванном из тетради. Меня предупреждали, что не стоит верить всему, что говорят заключенные. Они не всегда искренни, любят врать и манипулировать людьми. Но мне бы очень хотелось верить, что Дима не позировал и не красовался передо мной.
Да люди как люди, – думаю я, уже не вздрагивая от звука засова. Надеть на них вместо робы сланцы, футболку и «треники» – станут самыми обычными, каких немало я встречаю на улицах Новокузнецка. Но что творится у них внутри на самом деле – знают только они сами и, может быть, священник, которому они исповедуются.
Алла Мождженская
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML