0
Какое прозвище получил Гоголь в гимназии за любовь к одиночеству, почему наборщики фыркали, когда печатались “Вечера на хуторе близ Диканьки”, правда ли, что “Мертвые души” были названы поэмой в шутку, в чем, по идее Гоголя, причина всех пороков и как смерть писателя от меланхолии стала потрясением для всех его друзей. Факты о Гоголе - к 210-летию со дня рождения писателя.
Свой талант Николай Гоголь получил от отца: помещик средней руки и мелкий чиновник Василий Афанасьевич Гоголь-Яновский был хорошим рассказчиком и большим мечтателем. В свободное время баловался сочинительством и актерской игрой, но серьезно к этим увлечениям никогда не относился.
Мать Гоголя, Мария Ивановна Косяровская, была первой красавицей Полтавщины. Сын, похоже, внешне был не в нее. Зато унаследовал от маменьки глубокую веру и богобоязненность.
Появление на свет Николая Гоголя стало настоящим чудом: в семье с нетерпением ждали первенца, но дважды рождались мертвые дети. Тогда Мария Ивановна дала обет: если родится здоровый сын – он будет наречен в честь самого почитаемого на Руси святого – Николы Угодника. Церковь в соседней деревне – Диканьке – в которой был крещен будущий писатель, была освящена в память именно этого святого.
Таинственный Карло – такое прозвище получил Николай Гоголь в гимназии за любовь к одиночеству. Учебное заведение было весьма посредственным: орфографические ошибки можно найти даже в классных журналах, а учитель русской словесности, преподававший у будущего писателя, открыто презирал Пушкина и не знал его творчество настолько, что правил его стихи, которые гимназисты в шутку выдавали за свои. Но даже при таком низком уровне образования Гоголь был средним учеником. Да и в кругу товарищей так и не стал своим. Учеба в гимназии, таким образом, особого следа в воспоминаниях Николая Васильевича не оставила.
Первым настоящим успехом Гоголя в литературе стала повесть «Бисаврюк, или Вечер накануне Ивана Купала. Малороссийская повесть (из народного предания), рассказанная дьячком Покровской церкви». Повесть положила начало сборнику «Вечера на хуторе близ Диканьки», который заметил и высоко оценил сам Пушкин. Александр Сергеевич писал: «Сейчас прочел «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей литературе, что я доселе не образумился. Мне сказывали, что когда издатель вошел в типографию, где печатались «Вечера», то наборщики начали прыгать и фыркать. Фактор (распорядитель работ) объяснил их веселость, признавшись ему, что наборщики помирали со смеху, набирая его книгу. Мольер и Фильдинг, вероятно, были бы рады рассмешить своих наборщиков. Поздравляю публику с истинно веселою книгою».
Николай I присутствовал на премьере «Ревизора». Император много смеялся, произнес «историческую фразу»: «Ну, пьеска! Всем досталось, а мне – более всех!» – и велел смотреть комедию министрам. Но мнения «просвещенной публики» резко разделились. Одни восхищались пьесой, видели в ней глубокий смысл, другие возмущались, обвиняли в клевете и очернении русской жизни, третьи просто недоумевали.
Гоголя постоянно преследовали припадки тоски. «Причина той веселости, которую заметили в первых сочинениях моих, показавшихся в печати, заключалась в некоторой душевной потребности. На меня находили припадки тоски, мне самому необъяснимой, которая происходила, может быть, от моего болезненного состояния. Чтобы развлекать себя самого, я придумывал себе все смешное, что только мог выдумать. Выдумывал целиком смешные лица и характеры, поставлял их мысленно в самые смешные положения, вовсе не заботясь о том, зачем это, для чего, и кому от этого выйдет какая польза. Молодость, во время которой не приходят на ум никакие вопросы, подталкивала. Вот происхождение тех первых моих произведений, которые одних заставили смеяться так же беззаботно и безотчетно, как и меня самого, а других приводили в недоумение решить, как могли человеку умному приходить в голову такие глупости. Может быть, с летами и с потребностью развлекать себя веселость эта исчезнула бы, а с нею вместе и мое писательство. Но Пушкин заставил меня взглянуть на дело сурьезно» («Авторская исповедь», 1847).
Идею «Мёртвых душ» Гоголю подсказал Пушкин. «Пушкин находил, — писал Николай Васильевич, — что такой сюжет «Мёртвых душ» хорош для меня тем, что даёт полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество разнообразных характеров». Сам Гоголь считал, что для того, «чтобы узнать, что такое Россия нынешняя, нужно непременно по ней поездиться самому». В октябре 1835 года Гоголь сообщал Пушкину: «Начал писать «Мёртвые души». Сюжет растянулся на предлинный роман и, кажется, будет сильно смешон. Но теперь остановил его на третьей главе. Ищу хорошего ябедника, с которым бы можно коротко сойтись. Мне хочется в этом романе показать хотя бы с одного боку всю Русь».
Почему прозаический текст назван «поэмой»? Одни считали, что Гоголь сделал это в шутку – человек, с первых шагов заявивший о себе как о сатирике, просто обязан быть несерьезным. С этим мнением категорически был не согласен Белинский. В своей статье о «Мертвых душах» критик писал: «Нет, не в шутку назвал свой роман поэмой Гоголь. И не комическую поэму он разумел под этим. И грустно думать, что этот высокий лирический пафос, эти поющие, гремящие дифирамбы блаженствующего в себе национального самосознания будут далеко не для всех доступны. Высокая вдохновенная поэма пойдет для большинства за преуморительную шутку».
Обложку к первому изданию «Мертвых душ» Гоголь рисовал сам: домики с колодезным журавлем, бутылки с рюмками, танцующие фигурки, греческие и египетские маски, лиры, сапоги, бочки, лапти, поднос с рыбой, множество черепов в изящных завитках, а венчала всю эту причудливую картину стремительно несущаяся тройка – и надпись крупным шрифтом: «поэма» – крупнее даже, чем название. Возможно, это жанровое определение было связано с общим замыслом произведения, с содержанием задуманных второго и третьего томов, которые были обещаны читателю в последней, 11-й главе первого тома.
«Мертвые души» — это центральное произведение Гоголя, в создании которого он видел смысл своей жизни. Николай Васильевич был убежден, что Господь для того и дал ему писательский дар, чтобы создать «Мертвые души». Павел Анненков замечал, что «Мертвые души» «…стали для Гоголя той подвижнической кельей, в которой он бился и страдал до тех пор, пока не вынесли его бездыханным из нее». Сохранилось свидетельство Александра Матвеевича Бухарева, в монашестве архимандрита Феодора, лично знакомого с Николаем Васильевичем: «Я спросил у Гоголя, чем закончатся «Мертвые души». Он как бы затруднился ответить на это. Но я спросил только: «Мне хочется знать, оживет ли как следует Чичиков?» И Гоголь ответил: «Да, это непременно будет» и что этому будет способствовать его встреча с царем». «А другие герои? Воскреснут ли они?» – спросил отец Феодор. Гоголь ответил с улыбкой: «Если захотят». По всей видимости, пути к такому возрождению Гоголь и собирался показать во втором и третьем томах «Мертвых душ».
Гоголь лепил героев «Мертвых душ» из русских пословиц. Одним из современников писателя был Иван Михайлович Снегирев, виднейший фольклорист, издавший в четырех томах сборник русских пословиц. Николай Васильевич активно пользовался этим изданием во время написания своей поэмы. Так, Манилов стал воплощением пословицы «ни в городе Богдан, ни в селе Селифан», Собакевич вырос из пословицы «Неладно скроен, да крепко сшит». И даже эпизодические герои, вроде сапожника Максима Телятникова (промелькнувшего лишь строчкой в списке купленных Чичиковым у Собакевича крестьян) отмечены меткой пословицей: «Что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо».
Первый том «Мертвых душ» создавался в течение семи лет. С каждым годом задуманный как легкий шуточный плутовской роман, этот труд все больше воспринимался писателем как оправдание всей жизни. «Ты спрашиваешь, пишутся ли «Мертвые души». И пишутся, и не пишутся, – отвечал Гоголь в одном из писем. – Пишутся слишком медленно и не так, как бы хотел, и препятствия этому часто происходят и от болезни, а еще чаще от меня самого. На каждом шагу и на каждой строчке ощущается такая потребность поумнеть, и притом так самый предмет и дело связаны с моим собственным внутренним воспитанием, что никак не в силах я писать мимо меня самого, а должен ожидать себя. Я иду вперед, – идет и сочинение; я остановился, – нейдет и сочинение. Поэтому мне и необходимы бывают часто перемены всех обстоятельств, переезды, обращающие к другим занятиям, не похожим на вседневные, и чтенье таких книг, над которыми воспитывается человек». Все чаще Николай Васильевич сосредотачивает внимание на своем внутреннем мире и прибегает к религиозной литературе.
Ради добра. Все пороки, которыми наделены герои «Мертвых душ», очень узнаваемы. Но целью своей Гоголь видел не обличение, а поиск причин падения и – главное – путей его преодоления. Ведь «Собакевич плох не тем, что груб и недалек, а тем, что смотрит на жизнь абсолютно материалистически, для него не существует ничего такого, что нельзя потрогать и съесть. Манилов плох не тем, что обладает развитым воображением, а тем, что без веры в Бога работа его воображения оказывается абсолютно бесплодной. Плюшкин плох не тем, что бережлив, а тем, что ни на минуту не задумывается о Боге и о заповедях Божиих, и потому его бережливость превращается в безумие». Причина всех пороков, таким образом, по Гоголю – это безбожие. «Именно безбожие превращает их личностные черты — порой сами по себе вполне нейтральные — в нечто чудовищное».
Летом 1845 года Гоголя одолевает мучительный душевный кризис. Он пишет завещание, сжигает рукопись второго тома «Мёртвых душ» и решает уйти в монастырь. Замыслу этому не суждено было исполниться – было решено продолжать работу над поэмой, служа обществу на литературном поприще. Так была возобновлена работа над «Мертвыми душами». А в уме зародилась еще одна идея – стать наставником для находящихся в поиске истинного пути душ. Для этого Николай Васильевич решает собрать в одну книгу всё писанное им в последние годы к друзьям в духе поучений и наставлений. Так появились «Выбранные места из переписки с друзьями». Этот сборник вызвал неоднозначную реакцию общественности, от писателя отвернулись многие друзья. Гоголя обвиняли в прелести и самомнении. Он мучительно переживал провал этой книги и с 1847 года в его письмах уже практически не слышно прежнего высокомерного тона проповедничества и назидания.
Создание второго тома шло трудно и с надрывом. Гоголь старается сосредоточиться на своих духовных переживаниях, соблюдает все посты, читает душеполезные книги и превращается чуть ли не в монаха в миру, подвижника и аскета. В поисках ответов на одолевающие неразрешенные вопросы писатель отправляется в Иерусалим. Но и там не находит утешения. «Мое путешествие в Палестину точно было совершено мною затем, чтобы узнать лично и как бы узреть собственными глазами, как велика черствость моего сердца. Друг, велика эта черствость! Я удостоился провести ночь у гроба Спасителя, я удостоился приобщиться от Святых Тайн, стоявших на самом гробе вместо алтаря, – и при всем том я не стал лучшим, тогда как все земное должно бы во мне сгореть и остаться одно небесное» (Гоголь – В. А. Жуковскому, 28 февраля 1850 г.).
В последние годы жизни Гоголь еще раз вернулся к духовной теме и уже более сдержанно и смиренно написал «Размышления о Божественной Литургии», где высказал все свои мысли о пути спасения. Борис Зайцев отмечал, что в этой книге Гоголь «как музыкант в конце своей жизни перешел от сочинения светских произведений к сочинению произведений духовных». «Размышления» по праву можно назвать одним из лучших сочинений русской духовной прозы.
В ночь с 11 на 12 февраля 1852 года Гоголь снова сжег рукопись второго тома «Мертвых душ». В слезах он признавался знакомому: «Вот что я сделал! Хотел было сжечь некоторые вещи, давно на то приготовленные, а сжег все! Как лукавый силен, – вот он к чему меня подвинул!». Уничтожение рукописи, создававшейся долгие годы, стало для Гоголя трагедией, потрясшей и без того расстроенный рассудок.
«Надо меня оставить; я знаю, что должен умереть», – произносит Гоголь за неделю до своей кончины. Лечащий доктор А.Т.Тарасенков безуспешно пытается отыскать причину болезни и способы лечения. «Никаких объективных симптомов, которые бы указывали на важное страдание», – заключает врач. Современники, видевшие писателя в последние дни, не могли поверить, что меланхолия может стать причиной смерти. «Он все-таки не казался так слаб, чтоб, взглянув на него, можно было подумать, что он скоро умрет. Он нередко вставал с постели и ходил по комнате совершенно так, как бы здоровый», – вспоминал Николай Берг. Гоголь, несмотря на уговоры друзей, продолжал строго поститься, а 18 февраля слёг в постель и вовсе перестал есть. 20 февраля врачебный консилиум принял решение о принудительном лечении. Результатом стало окончательное истощение и утрата сил; вечером того же дня писатель впал в беспамятство.
«Для нас он был не просто писатель. Он открыл нам нас самих», – написал Тургенев после смерти Гоголя. «Мертвые души» стали зеркалом, в которое не страшно смотреться только при одном условии: если в голове звучит ободряющее напутствие автора «Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк, прелазай иначе, есть тать и разбойник».
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML