30
Проблема же какая у современного подростка? У них нет друзей из соседнего дома, допустим, или из своего двора, у них более широкий круг благодаря соцсетям, и родители даже не представляют, с кем и как общаются дети. При этом они стремятся увидеться в реале. К нам не раз кто-то приезжал, Оля показывала Москву. Один раз она пропала на трое суток. За это время один раз прислала сообщение, что с ней все в порядке. Отец самоустранился, а второй муж приехал и мы пошли в полицию. Инспектор по делам несовершеннолетних сразу открыла ее страницу в ВК, сделала выговор, что я не знаю пароля и других данных. Глядя в компьютер, инспектор говорит: «Кажется, я знаю, где она».
Предыстория простая. У нас с первым мужем был ранний брак. Через 7 месяцев после рождения дочери я попала в больницу с перитонитом. Дочка осталась на муже, он понял, что не выдерживает, так мне и сказал. Что ему все тяжело и нам пора расстаться. Я впервые в жизни поняла, что такое предательство. Я пришла в больницу одним человеком, а вышла другим.
Он не появлялся никак в ее жизни, один раз в ее 10 лет принес ей компьютер. Сказав, что будет поддерживать связь, исчезал еще лет на пять. Когда она еще ходила в садик, я вышла замуж за своего однокурсника. Они были в хороших отношениях, он добрый парень. Но второй муж выпивал, и этот брак, в котором я родила сына, тоже распался. Я осталась с двумя детьми, и мы хорошо жили, больше я браков не планировала.
У дочки до подросткового возраста был ровный характер. Вдумчивая, исполнительная, в меру честолюбивая. Она много занималась спортом – айкидо, хореография, капоэйра, занимала призовые места. Мне врач сказал, что гормональный процесс у спортсменок бывает ярким и довольно поздним.
Подростковый возраст у Оли начался в 15 лет. Она стала в 9-м классе прогуливать школу. Я, как всякая нормальная мать, высказывала свое фи. Она, как всякая нормальная дочь, обещала, что это больше не повторится.
И вот мой день рождения, мне исполняется 40 лет. Дочь отпросилась погулять, а это было в январе, и пропала. Мы позвонили подружке, она сказала, что ничего не знает. Свой телефон Оля отключила. Я обзвонила всех, кого только можно, писала одноклассникам во «ВКонтакте», безрезультатно. Ее подружка намекнула, что Оля может быть с ДОМовцами. Кто такие? И я вспомнила, что дочь читала книжку армянской писательницы «Дом, в котором…». Там описывается интернат для детей-инвалидов, у которых паранормальные способности. Они противостоят враждебному миру, а изнанка дома их засасывает. Оля состояла в группе поклонников этой книги.
Проблема же какая у современного подростка? У них нет друзей из соседнего дома, допустим, или из своего двора, у них более широкий круг благодаря соцсетям, и родители даже не представляют, с кем и как общаются дети. Миф, что они только в сетях общаются, они стремятся увидеться в реале. К нам не раз кто-то приезжал, Оля показывала Москву.
Прошло трое суток. За это время она один раз прислала сообщение, что с ней все в порядке. Отец самоустранился, а второй муж приехал и мы пошли в полицию. Инспектор по делам несовершеннолетних сразу открыла ее страницу в ВК. Причем сделала выговор, что я не знаю пароля и других данных. А для меня влезать в личную жизнь дочери было неприемлемо. В полиции сказали, что каждая нормальная мать должна знать явки и пароли. Хотя я не была совсем в отрыве от ее увлечений, мы обсуждали книги, которые она читала, музыку, которую она слушала.
И тут инспектор, глядя в компьютер, говорит: «Кажется, я знаю, где она». Они нашли фотографии этого дома и довольно быстро вычислили, что он в районе метро «Площадь Ильича». Им удалось до нее дозвониться: «Але, это полиция, стой на месте, мы сейчас за тобой приедем». Она испугалась, и ее быстренько забрали. Мы встретились в полиции, я ее не ругала, обняла, было обидно и жалко ее. А инспектор мне сказала: «Это не последний раз. Готовьтесь».
Потом мы разговаривали в кафе, я спросила, зачем, почему, она ответила, что не хочет жить так. Как так? Ну вот так. Надо срочно изменить что-то. Я ей сказала, что «давай ты школу закончишь, станешь постарше и решишь». Она вроде согласилась, но зов джунглей оказался сильнее. Она не выполнила ни одного обещания, а на попытки договориться огрызалась.
Периодически она меня доводила. Говорила таким тоном, после которого хочется пойти и что-нибудь с собой сделать. «Я тебя ненавижу, хочу, чтобы ты умерла, сдохла, чтоб вас всех тут черти унесли», все в таком роде. А начиналось все с моего невинного вопроса, например, «А собралась ли ты в школу?». Мне становилось страшно. Я не била по лицу, я хватала ее за волосы. Схватить и трепануть. А она ставила блоки. Я ударялась рукой об ее стальные руки. Мне было дико больно. Но я тоже занималась единоборствами, поэтому в ответ я применяла захват и залом. Потом я либо прижимала к себе – «прости, прости», либо она вырывалась и продолжала дальше кричать, что она обо мне думает.
Что меня спасло? Третья беременность. Когда был пик и она убежала, приезжал второй муж, утешал меня. Я после этого утешения забеременела. Мы десять лет не общались, он был женат уже. Честно скажу, помогло. Это лучше, чем коньяк или корвалол. Ни разу не пожалела, что так случилось. Дочь родилась с синдромом Дауна, и я считаю ее подарком судьбы.
Все это происходило на фоне моей беременности. Я стала туповата, мне не хотелось серьезных разговоров и потрясений. Старшая дочь отнеслась к беременности философски, ее это просто не интересовало. Психологи предполагали, что она слетела с катушек из-за этого, но фордыбасничать она начала же до этого еще. В тот период она много придумывала. Что она ездила автостопом в Анапу, что была на Утрише, что ее изнасиловали после музыкальной школы – но ничего этого не было.
Однажды я уехала на дачу к бабушке, меня не было дома две недели. Дочь устроилась в Макдоналдс и присматривала за квартирой, в которой рабочий делал ремонт. Я приехала поздно ночью, открыла дверь, и у меня случилась истерика. Это был полный разгром, Оля устроила в квартире «вписку». Рабочего не было, потом он сказал, что подростки ему мешали, и он ушел. Даже не позвонив мне. Соседи тоже не позвонили: «Не хотели тебя волновать».
Подростки орали, пили спирт с вареньем, бросались едой, я потом долго остатки доширака снимала со стен и потолка, проломили лопатой дверь. А дочь сбежала. Как-то мы потом помирились, она вернулась, сил не было ничего выяснять. Пришла – и ладно.
Потом – первое сентября, я проводила ее в школу, 11-й класс, цветочки, все дела, договорились, что будет год учиться, а дальше будет сама решать, что делать. И вот в середине сентября она отпрашивается погулять и все, дальше только сообщение: «Я не вернусь, так жить не хочу, буду путешествовать автостопом». Я сразу к инспектору. Мне рожать, а тут снова поиски и уже федеральный розыск. Меня поддерживало только то, что я видела ее в ВК онлайн. Я ей все время писала, мол, возвращайся, подумаем, как будем жить.
Выяснилось, что она не хочет жить дома. Потому что нас слишком много. И она хочет жить одна. Она не хочет ходить в школу. «На что будешь жить? – Не знаю». Мне она претензий не предъявляла. Из опеки к нам приходили, удивлялись, что вроде все нормально. Полиция удивлялась. Оперативники, мужики простые, говорили, что подростки с жиру бесятся.
Я чисто интуитивно себя вела. Поняла, что должна ситуацию отпустить и перестать рисовать себе картины расчлененки. Я уехала рожать, ее все не было. Когда я, родив, включила телефон, высветились сообщения: «Мааам! МАААМ! Ты как? МАМА!» Я ей ответила, что все хорошо, Оля меня поздравила. Потом начались будни с ребенком, и мне некогда было о старшей дочери думать, новорожденной предстояла операция.
А потом в какой-то момент мне позвонили из другого отделения полиции и сообщили, что задержали мою дочь. «Так она в федеральном розыске!» «Да? Как интересно» – сказали они. Их с подружкой поймали в супермаркете, видимо, пытались что-то стянуть. Я выскочила из больницы, где младшей делали операцию, и помчалась туда. Инспектор мне сказала, что гуляющий подросток – это риск его потерять. И предложила оставить мою дочь на время в социальном приюте. Я согласилась. Оля не хотела.
Я ей сказала: «Ты же не хочешь жить дома? Поживешь немного здесь. Я буду тебя навещать». Ее это все равно не устроило, потому что несвобода и учиться надо. Я не пошла ей навстречу, оставила в приюте. И спустя сутки мне звонят и говорят, что она выпрыгнула из окна душевой и сбежала. Тогда я очень сильно испугалась, потому что ударили заморозки. Я не знала, что она кому-то написала из друзей и ее приняли на руки буквально, обеспечили одеждой. Потом ее забрала подруга к себе в Подмосковье.
Полиция снова это очень быстро вычислила. Наш инспектор сказала: «Я, кажется, знаю, где она. Я могу послать наряд. Но она же опять уйдет. Это должно быть ее решение. Она должна вернуться сама. Уговаривайте».
Я снова села писать ей в ВК. Я видела, что она выходит в сеть со стационарного компьютера. Стала предлагать ей варианты. Что она может не ходить в школу, а слать туда задания. Доучишься как-нибудь. Я поняла по ее ответам, что ей уже скучно. Подруга потом рассказала, что она сидела все время дома и боялась нос высунуть на улицу, ее же один раз уже поймали. Ей стало казаться, что ее все узнают. Оля выхода не видела. И непонятно было, что дальше.
В конце концов, она написала: хорошо, возвращаюсь. Приехала даже отъевшаяся. Она по-прежнему была резка, агрессивна, если хотела куда-то уйти, шла и не спрашивала. Условий возвращения я не ставила. Классный руководитель настолько мне сочувствовала, что уже считала Олю монстром. И давала понять и мне, и ей. Она не понимала, как я вообще могу с ней разговаривать. На фотографии с выпускного между ними большое пространство и напряжение в фигурах.
Одноклассники считали ее странной. В то же время были восхищены: «Ну ты, конечно, без башни!» Класс ее бесил. Особенно девочки. Вот они делают уткофейс, слушают дурацкую музыку, обсуждают модные марки. А она слушала тяжелый рок. С мальчиками она вела себя как свой в доску парень, который и заехать может.
Она хотела быть лидером, вожаком стаи, мечтала вести за собой. А в школе таких лидеров было много. За ней не пошли, это сильно ударило по ее самооценке. Она в том ДОМе нашла свою стаю.
Когда эта тусовка рассосалась, ее познакомили с ролевиками, которые бегают по лесам и занимаются историческими реконструкциями. У нее случился там роман. Ее очень вдохновляли сходки, мечи, костюмы и особенно победы в боях. Он ее учил фехтовать, она была в восторге. Вроде девочка, а вроде такая Жанна д’Арк.
ЕГЭ мы сдавали так. Он ее привозил из леса вечером, она отмывалась, отсыпалась, он у нас тоже на кухне ночевал, утром он ее поднимал, доставлял на место проведения экзамена, я говорила: «Пожалуйста, доведи ее до места, чтобы она никуда не зашла по дороге». После этого он ее встречал и забирал опять в лес.
Кстати, она сдала неплохо, она могла даже в вуз поступить. Оля отдала документы в колледж, проучилась три месяца и бросила, работала то в кузнице, то в кафе, жила по друзьям или в мастерских. С парнем рассталась, он оказался каким-то инертным.
Шрамы на руках стали появляться постепенно. После побега их стало больше. Я не хваталась за голову и не тряслась: «А-а-а, что ты делаешь!» Спокойно спрашивала, зачем. Она отвечала, что себя ненавидит. А еще очень часто ничего не чувствует. И надо, чтобы хотя бы чувствовала боль.
Однажды Оля заявила, что она лесбиянка. Самое сложное в этот момент – проявить самурайское железное спокойствие. «Ну, расскажи мне об этом». Это не та реакция, которую они ждут. Почему-то мама не вибрирует. «Это у тебя пройдет, Оль, это до первого нормального парня».
«Нет, это моя жизнь, как ты к этому относишься?» Я ответила, что она моя дочь и, конечно, мне это совсем не нравится, но истинных гомосексуалистов очень мало. Это просто мода на необычное поведение и сейчас вам кажется крутым. «Нет, это моя суть, жизнь» и все в таком духе, и «вообще сейчас нет нормальных парней». «Правильно, – говорю, – ты так считаешь, поэтому вот так все».
Потом она спросила, можно ли познакомить меня с ее подругой. Пришла девочка, мы чай вместе попили. Она следила за моей реакцией, это было видно. Но я никакой особой реакции не продемонстрировала. Хотя холодела вся внутри, как любой нормальный родитель. А потом она влюбилась в того парня из леса. И я ей в шутку: «Ну что, прошел гомосексуализм?» Она смеется: «Кажется, прошел». И на этом вся тема закрылась.
Сейчас хорошие отношения, бабушка разрешила ей жить в своей квартире. Она шлет мне фото, какие занавески повесила и какое одеяло купила. Завела кошку.
У нас была очень сильная связь до подросткового возраста, она как будто выдиралась из нее, хотела порвать. При этом она возвращалась ко мне, ей надо было знать, что я есть. А так я понятия не имею, как должны вести себя взрослые.
В чем моя ошибка? Я была не права, когда позволяла себе агрессию. Подзатыльник, в волосы вцепиться, жесткое оскорбительное сказать. Этого родитель не имеет права делать, лучше уйти и грушу побить. Я очень сильно изменилась. Стала другим человеком. У меня появилось терпение. До этого я была жутко нетерпелива. Мне надо было вынь да положь, здесь и сейчас. Я стала по-другому воспринимать закидоны, особенности, инаковость других людей.
На какой-то момент мне показалось, что я ее больше не люблю. Ненавижу. Но это очень быстро прошло. Воображение сразу подкидывает рисуночки, и ты понимаешь, что этого не хотелось бы. Если бы она сейчас спросила, как мне было, я бы ответила, что очень хреново.
Одно время мне было очень больно, обидно. Сейчас уже нет. Еще год назад я себя спрашивала и сама себе отвечала, что не простила. Сейчас уже время прошло. Меня это чему научило? Не строить никаких планов относительно детей. Это очень глупо. Предполагался хороший вуз, спокойная жизнь. До какого-то момента она все это принимала на ура. И когда все произошло, я по ЕГЭ не парилась ни дня. Я видела вот такие глаза других мамаш и бессонные ночи на лицах, и была спокойна как танк. Главное, что мой ребенок доведен до экзамена. Для родительского счастья мне вдруг стало нужно очень мало. Не надо строить никаких замков. Как вы видите будущее дочери? Да никак! Есть, и слава Богу. Здорова, работает, шевелит лапками, даже глаза горят. Сейчас она нашла себя в работе с животными, планирует поступать.
Раскаяния у нее после этого всего не было. Иногда я могла спросить: «Ну как ты со мной так поступила?» И в ответ было: «Ну я же извинилась! Я, конечно, жалею. Но с другой стороны, если бы этого не сделала, то сошла бы с ума». Иногда сейчас она может сказать по какому-то поводу: «Надо же, ты была права!» И еще она мне сказала, что не хотела бы, чтобы ее дочь поступила так, как она со мной.
Денис и Катя два года назад могли добраться до вокзала одним из трех способов. Либо дойти до Юбилейного проспекта и поймать один из множества идущих на вокзал автобусов. Либо пойти пешком – сначала опять-таки километр до Юбилейного, мимо заправки, мимо бесконечных заводских заборов, а потом гаражей, а потом направо, еще с час идти в сером в любое время суток «околоноля». Либо на такси за 100–150 рублей. Вариант с шиком и только плановый: «с руки» машину в Пскове не поймать, только по телефону. За нелегальный извоз ловят, и водитель ради лишней сотни мараться не будет, если он не таксист. А таксист принимает заказы по телефону.
Выученная суровость
Денису и Кате посвящается
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML