26
«Общение с усопшими в этот день продолжается» – истории о том, как мы вспоминаем своих любимых в Родительскую субботу.
Виктория Стронина и Александр Бочаров. Фото: Фейсбук
Когда я только воцерковилась, я работала уборщицей при храме. На службе чистила подсвечники. Первое время вообще различала службы и праздники больше по внешним признакам, чем содержательно. Поэтому очень хорошо помню родительские субботы.
В эти дни я обычно стояла у канона и руки мои были в три слоя покрыты воском. Канон устанавливался посередине храма, а рядом с двух сторон высились горы корзин с хлебом. Конечно, меня удивляло и особенно запомнилось, что в родительские субботы людей в храме невероятно много, в разы больше, чем по воскресеньям. Это невозможно было не заметить.
А потом моя церковная жизнь стала глубокой и сознательной. Еще через какое-то время я стала вдовой, приходила поминать в родительские субботы Сашу. Однажды вдруг поймала себя на мысли, что людей в храме на родительские не стало. Храмы стоят полупустые, как в любой будний день. Полупустыми стоят каноны. Это меня как-то очень огорчило. С момента моего воцерковления прошло едва десять лет. И тогда я поняла, что умерло поколение тех, которые, может быть, не часто бывали в церкви, но всегда поминали своих близких в родительские субботы.
Когда родной уходит от тебя, то, столкнувшись с утратой непосредственно, ты не можешь не скучать по нему. Первое время поминаешь его все время, каждый день, утром и вечером. А потом время проходит, память стирается. Возможно, ты молишься уже не так горячо, не так часто. И оказывается, что Родительская суббота – прекрасный повод понудить себя помянуть равно всех своих близких: тех, кто ушел недавно, тех, кто умер много-много лет назад.
В наследство от Саши, который занимался помощью онкологическим больным, мне достались много пациентов с саркомой, появилось много новых людей. Саркома – крайне агрессивная форма онкологии, поэтому многих приходится провожать. Мой поминальный список растет. И тем сильнее я люблю родительские субботы, потому что это замечательный повод постоять и подумать только о них и ни о ком, ни о чем больше.
Только об этих людях вспомнить, ощутить, что все мы вместе – часть одного мира. Слова поминальной службы – они же особенные, обращены именно к этой мысли – правильной и ясной. Слушаешь и понимаешь, как мир этот устроен.
Теперь я пришла работать в Марфо-Мариинскую обитель. Наша служба помощи раздает продукты и лекарства нуждающимся. Жертвователей, которые приходят и приносят продукты, мы вносим в записки о здравии, а их близких, если просят, в записки об упокоении. Сестры обители поминают всех и в родительские субботы, конечно же. Такой вот получается круг.
Артем Безменов
Есть два человека, теперь уже покойных, которые мне особенно дороги. Так вышло, что я дважды вдовец. Моя первая жена Анастасия неожиданно и трагически погибла. Со второй женой, Марией, мы боролись с болезнью 2 года.
Что теперь я могу сделать для них хорошее? Мы все не безгрешны, наша совместная жизнь не была безукоризненной. Но там, за гробом, человек уже не может изменить ничего. Ни изменить, ни улучшить свою посмертную участь. Я человек верующий и, как все, хочу, чтобы родственники мои были в раю. Поэтому надеюсь повлиять на то, что изменить, кажется, нельзя. Хочу, чтобы моя помощь оказалась действенной. Поэтому мне остается только молиться.
Я пишу их имена первыми в записках об упокоении. А когда священник молится о них за литургией, когда служится лития, панихида, когда слышу или произношу простые, по делу, правильные слова молитвы, меня не оставляет ощущение, что от меня пусть малая, но есть все-таки польза. Слова молитвы кажутся настолько действенными, что я ощущаю – именно молитвой помогаю женам.
Мне недостаточно просто принести цветы на их могилы. Я читаю литию. Но при всем моем уважительном отношении и к могилам, и к памятникам у меня нет ощущения, что мой родной человек лежит там, под землей.
И как бы ни была утешительна собственная молитва, то, что происходит в храме, для меня гораздо важнее, чем когда я прихожу на кладбище.
В родительские субботы мы собираемся в нашем храме вместе – друзья, товарищи по приходу, клир. Стоя локоть к локтю, вместе со священником совершаем общую молитву о наших умерших близких. Мы соучаствуем в судьбах других, принимаем горе и боль разлуки, и сами разделяем свою беду с теми, кто понимает и любит нас.
Может быть, я не прав, но это ощущение облегчает собственное состояние и наполняет чувством действенности этой помощи. Эта молитва происходит не в случайном месте и не среди случайных людей. Она не формальная, она живая.
Священник Максим Бражников
Лет двадцать назад, а может быть и больше, когда вместе с родителями я только начинал воцерковляться, с нашей семьей очень дружила одна женщина. Ее звали Алла. Она была благочестивой христианкой, человеком огромной доброты, щедрости и совершенно исключительной праведности. Ее молитва была по-настоящему горячей. Это невозможно было скрыть. Сама по себе Алла была человеком не конфликтным. Мы знали это не понаслышке. Она работала вместе с мамой в госучреждении. То и дело между сотрудниками там возникали ссоры, проблемы, конфликты. Но Алла всегда их сторонилась.
Последний раз мы виделись с ней на службе в день Введения во храм Пресвятой Богородицы. Это было в 2001 году, я тогда еще алтарничал в церкви. Вскоре после богослужения нам позвонили и сообщили, что, когда Алла возвращалась домой, ее убили из огнестрельного оружия. Убийцу не нашли, причины и мотивы не известны, преступление не раскрыто. Кому и зачем это было нужно, так и осталось неясным.
Но на ее отпевание собралось невероятно много людей. И когда мы ее провожали, то у всех было ощущение, что мы провожаем праведника. Праведника, для которого смерть, как сказано у апостола Павла: «Мне бо еже жити – Христос, и еже умрети приобретение есть» (Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение).
Мне также вспоминается наш семинарский духовник в Сретенской духовной семинарии – архимандрит Анастасий (Попов). Тогда, в начале нулевых, он был переведен в Москву из Псково-Печерского монастыря. Он всегда исповедовал семинаристов. Был чутким к нашим проблемам и вопросам. И в моменты уныния или тяжелые дни всегда мог шуткой разрядить ситуацию.
Отец Анастасий знал о своей смерти. За полгода до кончины вместе с братией он был в Иерусалиме и там стало известно, что у него рак мозга. Жить ему оставалось совсем немного. По возвращении в Москву он был пострижен в великую схиму и вскоре тихо и мирно скончался.
Когда его хоронили, храм едва мог вместить людей. Собралась вся братия, студенты-семинаристы, выпускники приехали из разных уголков страны. И до сих пор прихожане в монастыре помнят его, поминают его в своих молитвах и говорят, что порой даже молятся ему и чувствуют его поддержку.
В родительские субботы, когда мы вспоминаем в заупокойной литургии наших умерших, вместе с ними мы вспоминаем таких вот праведников. Становимся к ним ближе, потому что понимаем, что те люди, которые ушли от нас, но ожидали смерть спокойно, для которых она не была завершением земного существования, они эту смерть победили.
И еще больше утверждаешься в мысли, что даже если кончится наше земное бытие, душа наша не прекратится, она все равно будет жить.
Александр Бочаров
Моей жене были очень близки слова покаянного канона: «Не уповай, душе моя, на телесное здравие и на скоромимоходящую красоту, видиши бо, яко сильнии и младии умирают; но возопий: помилуй мя, Христе Боже, недостойнаго». Она выделила их карандашом в молитвослове и просила, чтобы эти строки стали эпитафией на ее памятнике. Несколько лет назад Анечки не стало.
Если при жизни молился о здравии, просил помощи у Бога, и вот она отошла ко Господу, то как можно перестать за нее молиться? Как можно не молиться за того, кого любишь? Нельзя, не получается.
На каждой литургии и в ежедневной домашней молитве молюсь за жену, за родных и друзей, с которыми прошел долгий путь лечения в РОНЦ им. Н.Н. Блохина.
Во время лечения я стал помогать и другим больным с саркомой, работая в пациентской организации, которая оказывает психологическую, правовую поддержку, а если человек верующий, то и духовную. За год-два сближаешься с человеком так, что он входит в твое сердце. Проходишь с ним: отмены терапии, рецидивы, ремиссии, прогрессирование болезни, и идешь до конца, до смерти, до отпевания, до погребения.
Человек уходит в Вечность, и поначалу этого не ощущаешь. А потом по слабости нашей накрывает тоской. Приходит понимание, что человека больше нет.
Сначала молишься по инерции. Вот было его имя в помяннике о здравии. А вот автоматически перешло в помянник об упокоении. Попадаешь на панихиду и достаешь свой список.
Первое время я не вдавался в смысл слов, которые слышал на панихиде. Мне просто нравилось, как поет хор. Но, постепенно вникнув в текст заупокойной литургии, я начал понимать глубину слов. Молитва об упокоении перестала быть формально прочитанным текстом.
Когда сам пережил болезнь и прошел с другими людьми тяжелейшие этапы их жизни, знаешь, что пришлось выдержать человеку в болезни, от слов заупокойных тропарей наступает внутреннее облегчение. Господь не оставил его: «Сам Един еси Безсмертный, сотворивый и создавый человека, земнии убо от земли создахомся, и в землю туюжде пойдем, якоже повелел еси, Создавый мя и рекий ми: яко земля еси, и в землю отъидеши, а може вси человецы пойдем, надгробное рыдание творяще песнь: аллилуиа».
Это «аллилуйя» утверждает меня в мысли – все мы с Богом. Если человек перешел в Вечность, то он точно находится с Богом. Где же ему еще быть? А у Бога нет ни боли, ни воздыхания, ни печали.
Первый период после смерти близкого человека его родные находятся в очень тоскливом состоянии. Им хочется продолжать с ним общаться, вновь увидеться. Часто люди заменяют молитву об усопших посещением кладбища. Но наши близкие вовсе не на кладбище.
Меня как-то не интересовало, почему и зачем были установлены родительские субботы. Я не вдавался в их богословский смысл. Церковью установлены, и точка. Но как-то сразу я почувствовал, что эти особенные дни – действительно дни соборной молитвы, которую ощущаешь физически. Когда мы молимся вместе об упокоении родных и близких, мы становимся не одиноки в своем горе, как и не одиноки в убежденности, что наши родные с Богом. Общение, которого жаждет наше сердце, в эти дни продолжается. Через молитву оно происходит в духовном измерении, и оно реально.
Записала Дарья Рощеня
Лариса Пыжьянова. Фото Тамары Амелиной
Моих родителей уже нет в живых, однако они присутствуют в моей жизни постоянно, нет ни одного дня, чтобы я о них не вспоминала. Но Родительская суббота – это особый день, это как к живым родителям приходил в гости, а теперь, когда их рядом нет, приходишь в храм помолиться. Я очень люблю быть в эти дни в храме, там возникает особое молитвенное единение.
В Родительскую субботу я поминаю всех своих родственников, которых нет в живых. К сожалению, я не знаю имена уже на уровне своих прадедов, поэтому я молюсь за всех ушедших близких.
Еще в этот день я всегда ставлю свечу за тех, кто погиб – не доехал, не долетел, не дошел к своим близким, своим семьям – обо всех погибших в чрезвычайных ситуациях. О тех сотрудниках, которых я знала лично, о которых я только слышала, кто погиб, спасая чужие жизни. Это не так важно – была ли я знакома с этими людьми, они были, есть и навсегда останутся в моей жизни.
Екатерина Бурмистрова
О своих усопших я молюсь всегда. Родительские субботы – это такие особые дни поминовения, когда, на мой взгляд, можно и правильно поминать ушедших близких независимо от степени их воцерковленности и даже крещенности.
В первую очередь, я, конечно, молюсь за родителей, они у меня рано скончались, еще сугубо молюсь за бабушек, дедушек, за тех, кто меня растил. Прошло несколько лет, как список пополнился друзьями, которые ушли очень рано, оставив совсем маленьких детей, они тоже навсегда в моем особом списке.
Так как мое личное воцерковление связано с Соловками, с пониманием, что за история была в ХХ веке с верующими, я молюсь за всех репрессированных – не только за новомучеников и пострадавших в гонениях на Церковь, но и за жертв всех катаклизмов прошлого века. Это всегда со мной, и в дни поминовения, такие как Родительская суббота, особенно.
Я последний год много перечитывала Ремарка, и то ли что-то автобиографическое влияет, то ли возраст сейчас у меня особенный, но именно погибших в Первую мировую войну стало особенно жалко, за них очень болит душа, не меньше, чем за погибших во Вторую мировую. Хотя, конечно, лично мы не могли быть знакомы с тем поколением, ведь даже фронтовики Отечественной войны – наши дедушки и бабушки, а те еще дальше, но для меня это одна и та же история бедствий ХХ столетия.
Еще я особенно молюсь за священников, с которыми я была знакома и которых уже нет на этом свете. За отца Михаила Шполянского я молюсь всегда, а в эти дни особенно. Это немного другое поминовение – не сокрушение, а светлая молитва, потому что я уверена, что все эти люди уже в хороших местах и можно не только за них, но и им молиться.
Записала Тамара Амелина
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML
