24
Что случается, когда о тайне усыновления известно всем, кроме ребенка, как Баба-яга помогает сказать малышу правду и как признать право подростка любить двух мам – рассказывает Диана Машкова.
Диана Машкова, писатель, руководитель клуба «Азбука приемной семьи» фонда «Арифметика добра», мама 4 детей, 3 из которых приемные. В 2017 году вышла ее новая книга о трудностях усыновления подростков «Чужие дети».
– Знаю историю, когда человек в 21 год случайно узнал, что родители его усыновили. Он разорвал с ними все отношения. Что думаете про «тайну усыновления»?
– У нас в стране эта «тайна усыновления» приняла гротескные формы. О том, что ребенка усыновили, знают все: родственники, друзья – кроме самого ребенка. То есть получается, что тайна хранится не от третьих лиц, а от ребенка.
Знаю историю, когда ребенок узнал, что он усыновленный, когда ему было 14 лет, совершенно случайно. Сбежал из дома. Так и жил потом в бегах, приходя домой только иногда, за одеждой, едой…
И я видела даже взрослых людей, которые узнавали о том, что они – усыновленные, чуть ли не в 40 лет. Видела, как у них рушится картина мира, восприятие родителей…
Диана Машкова
– Про того человека я слышала отзывы только в одной формулировке – «неблагодарный». Насколько адекватна такая реакция?
– Комментаторов вообще слушать нельзя. У нас общество реагирует ужасным способом, вообще ничего не понимая. Что значит неблагодарный? Ему врали всю жизнь. Давайте мы им будем всю жизнь врать, кто они, откуда, и посмотрим, как они лет через двадцать, когда все откроется, отреагируют.
Люди не умеют вставать на позицию другого человека. Что значит благодарный-неблагодарный? Нельзя принимать детей для того, чтобы они были благодарны. Никто никому не обязан быть благодарным. Это решение взрослых людей – взять ребенка в семью. Если ждешь благодарности – вообще не ходи и не пытайся никого усыновить, взять под опеку. Это заведомый провал.
– У вас не было желания сохранять тайну удочерения с младшей Дашей?
– Мы приняли маленькую Дашу (напоминаю, у нас в семье две Даши), когда ей было два месяца. И теоретически могли скрыть, что она – удочеренная. Но как можно врать человеку, лишать права знать о своих корнях?
В четыре года все равно ребенок спрашивает: «Мама, а я у тебя был в животике?» Соврать, что да? Потом еще чего-нибудь придется соврать. И пойдет нескончаемая череда вранья.
На самом деле мы тоже колебались, пока не пришли в школу приемных родителей. Думали: а как лучше для ребенка.
И когда поняли, что все моменты вранья, недосказанности, постоянная тайна внутри семьи накладывают отпечаток на жизнь ребенка, решили, что никаких тайн, а точнее – лжи.
Если ребенку не рассказывают о его происхождении, он все равно чувствует вранье, какую-то дистанцию, какое-то препятствие между собой и родителями и может становиться более замкнутым, чем он мог бы быть по своему характеру.
Сколько историй, когда дети, став старше, находят или документы, или какие-то «добрые» люди все рассказывают. И к таким трагедиям это приводит: к побегам из дома, к попыткам самоубийства. Нам всего этого не хотелось. И хотелось, чтобы для ребенка его происхождение не было стрессом никогда.
Поэтому, как только дочка начала чуть-чуть разговаривать, ее стали интересовать сказки, я сочинила сказку про маленькую Дашу. Про то, как мама с папой решили, что они очень хотят маленькую девочку, стали искать, пошли к Бабе-яге. Она сказала им, что надо делать: туда пойти, сюда пойти, в школе приемных родителей поучиться, справки собрать. И вот они нашли маленькую Дашу, увидели ее и сразу полюбили. Был период, когда чуть ли не каждый день она требовала эту сказку.
Сейчас для нее наша семейная история – просто норма жизни. Тем более она знает, что у большой Даши тоже две мамы: мама здесь и другая мама там, где Даша родилась.
– Важно сказать именно в младшем возрасте? А если подождать, пока ребенок станет взрослее, «все поймет»?
– Психологи считают, и я уверена, что до школьного возраста этот вопрос надо решить. Если затянуть, дальше все становится очень сложно. К нам нередко приходят люди, которые затянули до семи, восьми, а то и одиннадцати лет и совсем не знают, как сказать. Они уже и хотели бы, но боятся реакции ребенка.
В фонд к психологу часто приходят родители с другими проблемами: ребенок ничего не хочет. Психолог прежде всего спрашивает, есть ли тайна усыновления. И если она сохраняется, то работать будут не с тем, что ребенок ничего не хочет, ничего не знает, а сначала с тем, что эту тайну надо снять. Без этого добиваться улучшения отношений, улучшения учебной мотивации, еще каких-то моментов развития просто бессмысленно и бесполезно.
Так, недавно к нам пришла мама, ребенку восемь лет, в школе поведение ужасное. В ходе консультации выясняется, что тайна усыновления хранится. А родители боятся, сами уже сказать не могут. Эту функцию на себя взял психолог. Открывал постепенно, сопровождая ребенка. После чего справиться с вопросами поведения в школе оказалось не так сложно.
– О чем ваша новая книга?
– О принятии в семью подростков, и основана она на личном опыте. Когда мы с мужем удочерили маленького ребенка, у нас была цель помочь малышу, у которого нет родителей. Но очень скоро мы поняли, что помогли скорее себе, получив такое большое счастье в виде очаровательной, дарящей столько любви девочки.
Стали думать, кому все-таки мы можем помочь по-настоящему. Пришли к тому, что это – дети старше 12 лет, которые у нас в стране пока тяжело находят себе семьи. Познакомились сначала с девочкой Дашей, ей было 12, через Дашу к нам пришел пятнадцатилетний мальчик. В книге как раз об этом, но сквозь призму художественного произведения – о знакомстве, о процессе устройства подростка в семью, об адаптации. Кроме того, там есть и детективная линия.
Дети мне тоже помогали писать. Гоша вел дневники и разрешил мне их использовать. С его разрешения я эти записи включала в текст там, где повествование идет от имени подростков.
– Когда вы читали дневниковые записи, вас что-то особенно удивило?
– Не скажу, что я что-то неожиданное нашла, потому что к вопросу принятия подростка в семью подходила очень, очень подготовленным человеком, с багажом специального обучения, тренингов, чтения специализированной литературы. Все прочитанное подтверждалось.
Меня больше всего резануло, как Гоша рассказывал о тех людях – кандидатах в приемные родители, которые приходили в детский дом. Таких семей было много – семь-восемь. Они знакомились с ним, разговаривали, а потом никто его в семью не забирал. Это было написано с болью.
Для чего люди, видимо, не совсем готовые приходят в детский дом, зачем-то знакомятся с ребенком, зачем-то заставляют его надеяться? А потом ничего не получается, они разворачиваются, уходят.
Думаю, что приходить к ребенку уже нужно, когда все внутренние вопросы решили и когда ты готов. Не раньше этого момента.
Мне кажется, нужно выработать в себе позицию: я понимаю, что будет очень и очень сложно, что будут возникать ситуации, которые я даже вообразить себе пока не могу, но я готова их воспринимать как задачи и с ними работать. То есть не падать в обморок от какой-то внештатной ситуации. Они с нашими детьми происходят каждый день. А если рассыпаться от каждого их «забыл», «не сделал», «украл», «выпил», «в морду получил» или еще что-то, тогда действительно далеко не уехать. Но стоит каждый такой случай воспринимать просто как новый профессиональный вызов, и становится проще.
Нужно быть готовым, как космонавт. Готовясь лететь в космос, люди проходят сложную подготовку на земле, прорабатывая все возможные внештатные ситуации.
– С подростками, даже кровными, сложно, а если из учреждения – тем более. Какие у вас есть «внештатные ситуации»?
– Задача подростка – на деле становиться самостоятельной личностью, отсюда и конфликты с родителями. А у ребенка, взятого из учреждения, возникает конфликт интересов. С одной стороны, по возрасту ему пора отделяться. А с другой стороны, ему не от чего отделяться, у него привязанность еще ни разу не сформирована.
А «внештатные ситуации» – сколько их было! Я не очень ожидала, что Даша в 13 лет, через месяц жизни в семье, найдет себе здесь, по соседству с нами, новых приятелей и с ними так напьется, что просто на ногах стоять не сможет. Я переживала, как бы ей совсем не стало дурно, готова была вызывать скорую. Всю ночь мы дежурили около нее.
У Гоши были проблемы с воровством. Но он сам не скрывал этого, и меня предупреждали в детском доме. Гоша и под следствием был.
Ребята курили, сейчас постарались справиться с этим.
Гоша
В плане отношений бывает неожиданно, когда ты думаешь, что твоя помощь должна приниматься, но это не всегда так. Иногда ты идешь к ребенку с попыткой помочь: «Давай с английским помогу, тебе сложно». В ответ слышишь: «Да иди ты подальше! На кой вы вообще меня взяли из детского дома, я сидела там спокойно, а не уроки ваши эти дурацкие учила». В книге «Чужие дети» наших реальных «внештатных ситуаций» описано предостаточно.
Но, опять же, я понимаю, откуда это все. Понимаю, что, когда у ребенка внутри сильно болит, когда он чувствует неустроенность, тревогу, он так и будет себя вести. Чем больше приходит состояние безопасности, стабильности, тем меньше остается сложностей, больших и маленьких.
Конечно, я живой человек, могу и расстроиться, и поплакать, и покричать на них. Но всегда понимаю, что их агрессия в данный момент направлена на меня только потому, что именно я рядом. Это не все в мой адрес. Там много накоплено обид на взрослых, и не стоит мне все это принимать на свой счет, как будто я одна виновата во всех проблемах и трудностях. Немного делю ответственность с миром, и становится легче.
– У вас были периоды, когда совсем нет сил, опускаются руки?
– Ну конечно! Мы мало говорим о том, что существует депрессия усыновителя или опекуна. Она немного похожа на послеродовую депрессию. Рождается ребенок, которого ждали, все рады, а у мамы мир меняется и она становится в первое время приложением к ребенку. И не у всех получается легко принять эту ситуацию.
Так же и здесь, вся жизнь переворачивается, могут включаться неожиданные реакции на уровне подсознания, и не всегда просто все перемены сразу принять. Единственное, я никогда не ставила вопросов, зачем я это сделала. Я понимаю – зачем. Явно не для того, чтобы решить какие-то свои проблемы. Я просто хотела сделать так, чтобы дети посмотрели на возможность другого, не асоциального пути. Никакой сверхидеи вырастить академика или воспитать аристократа у меня нет.
Когда чувствую, что есть риск скатиться в выгорание, стараюсь найти возможность просто уехать на пару дней. Потому что если на несколько часов – не всегда поможет. С детьми остается муж, или продумываем другие варианты. Главное – сменить обстановку, для меня лучше всего оказаться у воды – у бассейна, у реки, у моря. И просто посидеть пару суток, ничего особенного не делая, отдохнуть, прийти в себя. Если получается уехать вместе с мужем, то это вообще самая мощная реабилитация.
Главное – не пропустить, что вот, руки опускаются, тебе ничего не хочется – надо сразу себя спасать, чтобы продолжать оставаться человеком помогающим.
– Знаю случаи, когда после прихода в семью ребенка из системы семья распадалась…
– В таких ситуациях надо проанализировать и посмотреть, что было в семье до прихода ребенка. Действительно ли это было общее решение? Никто ли никого не уговаривал, не упрашивал или не шел на компромисс, вроде того, что «хорошо, я приму ребенка и тут моя ответственность и забота, а ты просто постой рядом». Так не получается, к сожалению: все вовлечены.
Это как на какое-то время вы к себе в дом поселили ураган, шаровую молнию (потом стихийное бедствие станет просто ребенком). Тут заденет абсолютно всех: и супруга, и детей, и кошку.
Поэтому решение взять ребенка в семью сто процентов должны поддерживать оба супруга. К сожалению, мужья не часто придерживаются той позиции, что чужих детей не бывает. Мне это не очень понятно: они ж не вынашивают ребенка девять месяцев, не срастаются с ним на уровне физиологическом. Им кого принесут из роддома, тот и их.
Еще приемный ребенок обостряет все существующие в семье проблемы. Выявляет их как лакмусовая бумажка. Если у родителей есть какая-то травма с детства, значит, он ее обязательно расковыряет и непременно попляшет на этой травме. Будет больно и будет сложно. Если в отношениях с супругом какие-то трудности, обязательно они усугубляются. Все нужно решать до принятия ребенка. И мы именно поэтому с мужем семь лет думали, размышляли и ходили к психологам: у нас были некие разногласия, касающиеся наших личных отношений, а не принятия ребенка в семью. Когда мы все вопросы решили, только тогда пошли в школу приемных родителей.
Когда что-то разламывается между супругами, есть какие-то непримиримые моменты между ними, не очень правильно ни рожать, ни принимать ребенка. На тонущий корабль пассажиров не берут. Сначала нужно все вопросы решить, а только потом идти за ребенком.
Диана с мужем и детьми
– Что касается кровных детей – им непросто придется с подростком из детского учреждения?
– Кровный ребенок – точно такой же участник процесса. Нужно уделить внимание тому, чтобы его подготовить. Надеюсь, что мы в фонде сможем в ближайшее время запустить специальный курс для детей, чьи родители собираются взять ребенка из детского дома. Давно к этой программе идем.
Мы никогда не скрывали своих намерений от дочери и открыто с самого начала говорили о том, что собираемся сделать, для чего, по каким причинам.
Да, права кровных детей будут ущемлены. Мамы и папы им останется меньше, скорее всего, территорию нужно будет как-то делить.
Хочешь не хочешь, когда ребенок приходит в семью, мы переключаемся на него, начинаем реабилитировать. И очень часто в этот момент кровный ребенок остается не у дел. Важно делать так, чтобы и на кровных оставались время и силы.
Когда мы только удочерили младшую Дашу, она была совсем малышкой, ей было всего два месяца и она легко вошла в семью. А с подростками вышла другая картина. Нэлла их тоже, как и маленькую, с нетерпением ждала. У нее был в самом разгаре подростковый возраст, и она не без оснований мечтала, что вот, классно, сейчас придут еще дети, у родителей внимание переключится на них, а она своими делами будет заниматься. То есть сначала она была рада. А потом – стали проскакивать такие фразы: «Если бы я знала, как это трудно, я бы вообще никогда вам не дала своего согласия». Хотя раньше она была одним из движущих моторов, говорила: «Давайте-давайте усыновим, давайте всех усыновим». Но потом, когда на своей шкуре прочувствовала, уже стала более осторожно относиться.
Когда старшая Даша пришла в семью, она первое время стала очень тесно с Нэллой общаться, даже не захотела жить в отдельной комнате, хотя ей сразу ее подготовили. Она перенимала через Нэллу, как в семье все устроено, как что работает, как подстраиваться, как входить. Нэлла перезнакомила Дашу со всеми своими друзьями, создала ей круг общения.
Через несколько месяцев, когда Даша все, что ей было нужно, получила, она перешла в отдельную комнату и стала периодически наговаривать на Нэллу: «А вот твоя Нэлла опять у меня взяла рубашку», «Она снова играла на компьютере, а не учила уроки» и тому подобное.
Сначала Нэлла не реагировала, а потом не выдержала: «Я с тобой поделилась всем: и родителями, и домом, и друзьями. Зачем ты так делаешь?!» Ей было трудно первое время понять, что у Даши – «синдром кукушонка». Это часто встречается, когда ребенок приходит в семью и думает: ага, тут у меня конкуренты, надо мне их куда-то всех повыталкивать. Когда мы это поняли, открыто про все поговорили, и стало немного легче.
Даша большая
– Что вы чувствуете, когда вложили душевные, физические ресурсы, а потом ребенок идет в гости к кровной маме?
– Да, идет. Ребенок не может обойти вопрос кровных родителей – это его корни, это его происхождение. Даша продолжила общаться с кровной мамой после того, как она вышла из тюрьмы. До этого они созванивались. Когда мы ее принимали, мама была как раз в тюрьме.
Ревность у меня была очень сильная, особенно в первое время. Хотя умом понимала, что вообще смысла нет в этих эмоциях. Но поделать-то я ничего не могу: они меня накрывают, и все. Надо было как-то с собой договариваться.
В итоге я попыталась в голове очень четко разделить, что действительно у ребенка две мамы.
Родители могут иметь не одного ребенка, а двоих, троих, и от этого любовь к каждому конкретному ребенку не становится меньше. Так же и ребенок имеет право любить двух мам.
Он же не виноват, что у него жизнь так сложилась и одна родила, воспитывала, сколько могла, потом появилась другая, которая желает добра и тоже воспитывает.
Говорим про кровную маму Даши спокойно, сидим за столом вечером, обсуждаем: «Даша, а как у мамы дела? Что делает? Работу нашла или нет? Чем сейчас занимается?» Это же близкий для нее человек. И, естественно, хочешь не хочешь, он становится для всех нас важной частью жизни.
Младшей всего четыре, и она пока особо вопросов не задает. Кем была ее кровная мама, сколько ей было лет и какая у нее была профессия, Дашу младшую пока не интересует. Это все будет в подростковом возрасте. Мы должны готовиться к этому.
Гоша отрицает для себя потребность знать что-то о кровных родственниках. «Я никаких своих кровных родственников не знаю и знать не хочу, – говорит он. – Они меня бросили. Вот на этом все, поставим точку». Но я периодически все равно ему напоминаю, что мы можем помочь с поисками родных, когда он сам этого захочет.
Все равно пытаемся обсуждать семейную историю. Он был третьим ребенком в семье, маме было 39, когда он родился. За несколько месяцев до его рождения погиб отец. Видимо, оставшись без поддержки, мама Гоши оказалась в очень тяжелой ситуации, испугалась не справиться и оставила Гошу в роддоме.
Я не говорю, что общение с кровными родственниками всегда возможно и всегда нужно. Бывают ситуации, когда кровные родственники причинили ребенку очень большой вред либо продолжают его наносить. Это ситуация насилия – психического, сексуального, психологического, глубокий алкоголизм, наркомания…
– В какой момент вы поняли, что младшая Даша – ваш ребенок?
– Первые полгода у меня еще эта мысль в голове сидела, что вот, а как она будет выглядеть, когда вырастет, на кого станет похожа. А через полгода, когда мы все время вместе, на ручках, ощущение некой инородности абсолютно прошло, пропало. Сейчас это самый «свой» ребенок. Боюсь, у меня даже с кровной не получилось такой связи и привязанности: мы были очень молодые – учеба, аспирантура, диссертация, карьера… Сейчас был другой подход к материнству, совершенно осознанный, отсюда – такая невероятная близость.
Когда принимаешь в семью подростка, не надо лукавить. Чтобы выработалась такая привязанность, как с малышом, должно пройти лет десять. Да и не всегда получится именно так, по максимуму.
Даша маленькая
– А привыкнуть на чисто физическом уровне? Малыши милые, в отличие от подростков. Вдруг в доме появляется, в принципе, уже большой и сначала совершенно чужой человек.
– Это очень тяжело. Перед вами человек, который выглядит почти как взрослый, а в голове все время надо держать, что это ребенок. Причем еще и ребенок, во многом свой возраст никак не догоняющий, отстающий по многим моментам: и по эмоциональному развитию, и интеллектуальному…
У мужа была очень острая реакция на Гошу. Когда первый раз Гоша пришел в гости, муж сразу не понял, кто это: «Что это за парень и что он у нас делает?!» Подумал, что его привел кто-то из девочек, и бурно отреагировал. Хотя обычно он очень хорошо воспринимает друзей детей, но вот здесь была какая-то необъяснимая реакция – как на угрозу.
А мне к Даше было сложновато привыкнуть. Я прямо ставила перед собой задачи – хотя бы на ночь обнимать, целовать. То есть сначала из разряда «надо». Потом она сама стала уже подходить. Постепенно отношения меняются. Как-то же мы с чужим поначалу человеком, который становится супругом, потом оказываемся самыми близкими в жизни людьми. Безо всякого кровного родства. И тут все тоже постепенно происходит, шаг за шагом.
– Как вы изменились за годы приемного родительства?
– Процентов на сто. Мир повернулся абсолютно другой стороной, и возникло понимание, знание о тех вещах, с которыми я бы не столкнулась никогда в жизни. Где в моем круге общения я бы услышала истории про тюрьмы, про наркотики? А наши дети сталкивались со всем этим через кровных родственников…
В какой-то момент ты понимаешь, что мир – многогранен. У меня меньше стало жестких убеждений и больше гибкости. Я вообще сейчас никогда никого не осуждаю. Чтобы судить, нужно просто побывать в шкуре этого человека. Только тогда получаешь право вообще о чем-то говорить.
А если ты там не был, не знаешь всех нюансов и не понимаешь, что произошло, остается только научиться понимать, что в жизни бывает такое, чего мы ни вообразить себе, ни придумать не можем.
Стало больше травматичных знаний о мире, в котором мы живем. Я теперь каждый день сталкиваюсь с тяжелыми историями детей, не только из моей семьи. Работа в фонде каждый день преподносит новые ситуации, в которых ты не понимаешь, как ребенок вообще мог во всем этом выжить, только осознаешь, какая у него в душе теперь дыра…
После этого проще реагируешь на всякие мелочи жизни. Разбили все тарелки в доме? Да ерунда какая!
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML