4
Читатели, наверное, запомнили строки из письма Евгения, сына священномученика Владимира Амбарцумова: «Самое дорогое наследство – это возможность уважать и радоваться о жизни родителей», и призыв дочери отца Владимира Лидии: «Так будем же все мы преумножать то дорогое наследство в своей жизни, следуя по стопам и заповедям своих родителей». Дети отца Владимира имели полное право на эти слова. Его сын и дочь стали двумя ветвями родового дерева, которое уже дало России 12 священников, трех матушек (жен священников), настоятельницу монастыря и двух инокинь. Рассказом об отце Владимире Амбарцумове и монахине Георгии (в девичестве Лидии Амбарцумовой) мы завершаем нашу книгу.
У Владимира и Валентины Амбарцумовых 23 декабря рокового 1917 года родился первенец. Мальчика назвали Женей. С победой большевиков, только что подавивших восстание юнкеров, в Москве начался голод, и молодая семья переехала в Самару, но через три года вынуждена была вернуться в Белокаменную: Владимир Амбарцумов пережил первый арест, был привезен в столицу и освобожден с подпиской о невыезде. Таким образом, детские годы Жени прошли в Москве, сначала в Кречетниковском переулке, в доме, который его родители с помощью молодых людей, членов христианского студенческого движения, постепенно привели в порядок. Еще через три года от пищевого отравления умерла Валентина Георгиевна, оставившая сиротами его и годовалую сестричку Лиду.
Лида и Женя Амбарцумовы
В восемь лет мальчик Женя стал православным христианином. Близкая подруга Валентины Георгиевны самоотверженная Мария Алексеевна Жучкова, заменившая детям маму, в 1925 году стала их крестной матерью. Она разделяла все тяготы семьи Амбарцумовых. После запрещения деятельности христианского студенческого движения вместе с ней скиталась по частным квартирам и дачам в дальнем Подмосковье, все силы и любовь, на какую была способна, отдавала Лиде и Жене и, прежде всего, заботилась, чтобы в детских сердцах горел чистый свет православной веры.
Мария Алексеевна Жучкова с Лидией и Евгением Амбарцумовыми. Манихино. 1925 г.
Нельзя сказать, что в годы разнузданной антирелигиозной пропаганды поддерживать этот свет было просто. Положение осложнялось тем, что второй арест – в 1932 году, – отъезд в город Россошь Воронежской области для получения паспорта, работа в Москве в НИИ климатологии на несколько лет оторвали отца Владимира от семьи, а у сына как раз был переходный период, который так тяжело переживают подростки.
Сестра вспоминала, что Женя «в праздник Октября срывал плакаты, а с другой стороны, заявил, что в церковь больше не пойдет». Отец ответил: «Не ходи».
Сын был обескуражен ответом. Больше того, когда Жене, дававшему уроки в Москве, предложили ночевать в семье ученика, о. Владимир поддержал это предложение и, таким образом, на время удалил его из дома. Амбарцумовы жили тогда в подмосковном Кучино. Он даже не разрешал ему оставаться, когда Женя приезжал на выходные в свою семью. Но все изменил 1937 год. Тогда была назначена перепись населения, в анкете стоял вопрос: «Ваше вероисповедание?» Женя спросил папу, как ему писать. «Пиши, как хочешь». И Женя написал «верующий».
Юноше надо было продолжать образование. Надо сказать, что в школе он сдавал экзамены экстерном и только в выпускных классах – четвертом, седьмом. Связано это было с тем, что вскоре после смерти Валентины Георгиевны Женя заболел скрытой формой туберкулеза и не посещал школу, чтобы не получить инфекций, которые могли обострить недуг. Заботами «мамы» Марии Алексеевны и врача по фамилии Босик болезнь постепенно отступила, тем не менее экзамены за 10-й класс он по-прежнему сдал экстерном.
Статус «лишенца» (так называли граждан СССР, лишенных избирательных прав – в эту категорию входили в том числе священнослужители и члены их семьи) не позволял Жене поступать в вуз. «Когда тебе надо будет поступать, все отменят», уверяла его «мама» Мария Алексеевна. Так и произошло: конституция 1936 года ввела всеобщее избирательное право. Женя подал документы в ИФЛИ (Московский институт философии, литературы и истории), успешно прошел испытания по всем предметам, но не прошел медкомиссию. Причиной был вовсе не туберкулез, от которого к этому времени юноша, надо полагать, полностью вылечился. Просто на вопрос, хорошо ли он спит, абитуриент не ответил положительно. Тогда молодой человек отнес документы в Московский областной педагогический институт, где его тут же приняли по результатам экзаменов в ИФЛИ.
После окончания первого курса по приглашению друга семьи, литературоведа Бориса Дмитриевича Удинцева, духовного сына отца Владимира, Женя хотел принять участие в путешествии по северным рекам, в ходе которого предполагалось собирать фольклор. В то время семья Амбарцумовых находилась под духовным руководством знаменитого иеромонаха Павла (Троицкого +1991), который, как свидетельствует Лидия Владимировна, иногда приезжал в Никольское, где они жили. Но духовник не благословил Евгения на эту поездку. Все недоумевали, почему, но вскоре все выяснилось: если бы Женя поехал, он не смог бы провести несколько последних недель с отцом – 9 сентября 1937 года священник Владимир Амбарцумов был арестован.
Во время обыска юноше удалось спасти дорогую семейную реликвию – медальон с мощами святителя Николая. Он, Лида и Мария Алексеевна проводили арестованного до линии железной дороги. Дальше не пустили. Садясь в вагон, отец Владимир помахал им рукой… Поезд тронулся, увозя священномученика в путь, который скоро закончится расстрельным рвом на Бутовском полигоне.
Несмотря на статус сына «врага народа», Евгений продолжал успешно учиться в институте. Однажды, он тогда был студентом третьего курса, придя домой, Женя сказал: «Я играл в шахматы с такой интересной девушкой». Мария Алексеевна отнеслась к этому сообщению с опаской: «Смотри, будь осторожен». Таня, так звали девушку, была неверующей, и «мама», по воспоминаниям Лиды, очень переживала, так как не знала ни одного случая, когда верующий, женившись на неверующей, не потерял бы веры. Но юноше было трудно внять ее предупреждению, он вступил в возраст любви: дома почти не бывал и все чаще встречался с Таней.
Весной они решили пожениться. Мария Алексеевна до свадьбы видела ее всего один раз и вначале была против их брака. Надо сказать, что она в годы учебы Евгения в Москве видела его редко и, по-видимому, плохо представляла его духовный настрой. А мы можем судить о нем по письму Евгения своей сестре Лиде, которой исполнялось восемнадцать. Письмо датировано четвертым февраля 1940 года.
«Дорогая Лида!
Поздравляю тебя со днем рождения. Желаю тебе во все время твоей теперь совершеннолетней жизни с радостью встречать этот день. Пусть каждый раз, встречая новый год своей жизни, ты будешь отмечать хорошее и новое, приобретенное за прошлый год. Пусть ни один год не будет потерян, пусть все года будут честными, за которые не нужно краснеть. Воспользуйся и сохрани в своем сердце все, что ты получила от своей семьи – от папы и мамы. Ты имеешь лучшее в мире. Никто не входит в мир лучше подготовленным. Вера и помощь Бога помогут тебе. Жизнь будет иной, нежели тебе сейчас представляется. И все тебе дорогое будет изображаться не стоящим внимания. Помни, как бы ни казались громкими идеи науки, социологии или личной, благоустроенной жизни, но они никогда не заменят скромного и тихого учения Христа. Оно будет освещать тебе путь и облегчать трудности. Старайся в своем отношении ко всему исходить, прежде всего, из него.
Лида и Женя. Москва. Октябрь 1927 года
В новой твоей жизни прежде всего увеличится число забот и обязанностей. Не давай им заглушать всего, помни, Господь всегда помогает нам с избытком. Для этого нужно иметь веру и стремление идти вперед, сознание честное своих ошибок и желание их исправить. Ощущай разницу в своем разумении жизни. Делай людям только хорошее. Не спеши судить. Имей свои грехи перед глазами. Делай непрестанно каждый день и каждый час что-нибудь, хотя бы самое маленькое, хорошее. Делай это скромно – то есть не труби об этом. Не могу сказать, чтобы я это выполнял, но это лучшее, что я могу желать и себе, и тебе.
И последнее – помни, каждому свой талант, один сегодня плох, да завтра, возможно, будет лучше тебя, да и сейчас, не имея твоих принципов, поступает иной раз лучше тебя, поэтому не презирай и не отворачивайся от многих сих – в школе, в жизни. Свет ваш да светит миру! Не отгораживайся, а старайся передать и поделиться своим хорошим – кто сколько может вместить из него. Подражай в этом папе. Он всегда был в хороших отношениях со всеми и помогал всем.
Давай вместе помнить папу и маму и стараться подражать им. Будем любить друг друга и прощать взаимно.
Будь здорова и счастлива, моя взрослая и рассудительная сестра, которую я и целую. Женя».
Нельзя не обратить внимания на глубину мысли, свидетельствующую о духовной зрелости автора письма, которому к тому времени недавно исполнилось всего двадцать три года, его глубокую веру. Она уже тогда была не только плодом умозрения, но и результатом опыта, приобретенного в жизни, не скупившейся в те годы на испытания для последователей Христа. С фото, сделанного в 1940 году, на нас смотрит молодой человек с правильными чертами лица; из-под шляпы выбиваются черные волосы, линия сомкнутых губ твердо очерчена, взгляд больших темных глаз серьезен и несколько грустен…
Евгений Владимирович. 1940 год
Евгений Амбарцумов венчался 19 июля 1939 года в Ильинской церкви в Загорске. Таня, выросшая без матери в семье, где все – отец, брат и сестра – были инженерами, поначалу не умела вести хозяйство, и как вспоминает Лидия Владимировна, когда она приходила в гости к молодоженам, единственным угощением были общепитовские «московские котлеты» и макароны.
Вначале молодая семья жила у Таниного отца, потом, как вспоминает Лидия Владимировна, «Таня стала бывать у нас, и «мама» постепенно к ней привыкла. Таня была бесхитростная, очень простая и часто даже наивная, а главное, во всем слушалась Женю…»
Евгений с отличием закончил литературный факультет. Лидия Владимировна, нужно сказать, берегла брата и, чтобы он не «засвечивался» по адресу Кузнецкий мост, 3, стремясь узнать хоть что-то об отце, сама ходила в этот страшный дом барачного типа, где сотрудник НКВД, не поднимая глаз, смотрел в ящик письменного стола и неизменно повторял одну и ту же фразу: «Ваш отец осужден на десять лет в особые лагеря без права переписки». Дети священномученика Владимира тогда еще не знали, что за этой формулировкой скрывается приговор к высшей мере – расстрел.
В 1940 году у Жени и Тани родилась дочь Наташа. Лидия Владимировна так описывает первый день, когда малышку привезли из роддома: «Таня пришла растерянная и бросилась к отцу: «Что мы наделали, как справимся!» – «Ничего, Танечка, и ты тоже была маленькой», – ответил тот. Женя посмотрел, посмотрел: «Ну, “мама”, показывай мне, как пеленать малышку…» Потом все наладилось. Наташу крестили, и Таня постепенно стала приходить к вере».
Наступил грозный 1941 год. В РККА детей «врагов народа» не брали, семью Евгения эвакуировали в Чувашию. Здесь, по свидетельству профессора Гончарова, как во многих других автономных, союзных республиках и областях СССР, началась трудовая мобилизация населения (Г.А.Гончаров: «Трудовая мобилизация в годы Великой Отечественной войны», Оренбург, Вестник ОГУ, 2006). Евгения мобилизовали на вагоноремонтный завод.
Условия труда мобилизованных, тем более сына «врага народа», были тяжелые. По разнарядке от предприятия его отправили на лесозаготовки. Там, на сплавке леса, Евгению пришлось выкупаться в ледяной воде, он заболел ангиной, которая дала осложнение на сердце, и застудил позвоночник (по мнению Лидии Владимировны, позвоночник так и не был до конца вылечен, болезнь развивалась и стала причиной ранней смерти отца Евгения). Таня, работавшая в детском саду, кормила мужа с ложечки, отдавая ему половину своей порции. Был голод.
На этом несчастья семьи не закончились. 1 декабря 1942 года у маленькой Наташи резко поднялась температура – начался приступ дифтерии. Болезнь протекала стремительно. Медицинской помощи практически не было.
Через два дня девочка умерла в больнице у мамы на руках. Вдвоем они с трудом несли маленький гробик: отец – изнуренный болезнью, мать – обессилевшая от горя.
В том же декабре Евгений Амбарцумов был призван в ряды Красной армии: это было время Сталинградской битвы, страна напрягала все силы в борьбе с врагом, и чтобы восполнить потери на фронтах, от определенных ограничений по отношению к «социально чуждым» властям приходилось отказываться.
В начале 1943 года гвардии младший сержант Амбарцумов был уже в 99-й (Свирской) стрелковой дивизии в составе 239-го гвардейского артиллерийского полка в должности санинструктора. Эта должность отличалась от должности санитара только большей ответственностью, поскольку на Евгении лежала забота о медицинском обеспечении всей батареи, при этом, как гласит инструкция, «санинструктор совместно с санитарами должен обеспечить розыск, вынос и вывоз пострадавших с поля боя и принимать меры к их эвакуации». А это значит, что он должен быть на линии огня, рисковать жизнью, спасая раненых, «бежать по приказу вперед под разрывы и смерть, чтобы помочь товарищам в их страданиях», как писал он жене летом 1944 года.
Евгений Амбарцумов – санинструктор, младший сержант. 1943 г.
О том, каков был риск, говорят цифры. В Великой Отечественной войне участвовало 700 тысяч медицинских работников. Потери среди них превысили 210 тысяч человек (почти каждый третий), при этом более 88 процентов потерь пришлись на рядовой и сержантский состав медицинской службы, действовавшей непосредственно на поле боя.
99-я стрелковая дивизия освобождала от врага Карело-Финскую ССР. Противник сопротивлялся отчаянно. Девятого июля гвардии младший сержант Амбарцумов под сильным огнем противника оказал первую помощь трем тяжелораненым бойцам и каждого из них вынес с поля боя в укрытие. За этот подвиг он был награжден медалью «За отвагу». Стоит сказать: в наградной системе СССР «За отвагу» была высшей медалью. Ею награждалиcь военнослужащие, проявившие при защите Родины смелость и личное мужество.
Надо заметить, что на линии фронта Евгений Амбарцумов чувствовал себя свободнее, чем в тылу, в Чувашии, где фактически был на положении ссыльного. «Отношение ко мне хорошее, настроение бодрое», – писал он жене Татьяне в 1944 году, поздравляя с Днем ангела. «Целую тебя крепко, крепко, твой муж, а ныне гвардии младший сержант».
В январе 1945 года 99-я стрелковая дивизия была переброшена в Венгрию юго-восточнее Будапешта. Полк, в котором служил Евгений Амбарцумов, участвовал в сражении за озеро Балатон, успешно вел бои в Вене. Пути войны для гвардии младшего сержанта Амбарцумова закончились на берегу Эльбы.
Вернувшись после войны в Москву, Евгений Амбарцумов поступил на работу сначала в Государственный литературный музей, затем, в 1947 году, в должности главного библиографа перешел в научную библиотеку Института мировой литературы им. А. М. Горького АН СССР. Александра Михайловича Еголина, бывшего тогда руководителем института, обыкновенно ругают, в особенности за поддержку постановлений ЦК в отношении Анны Ахматовой и Михаила Зощенко (Постановление ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. «О журналах «Звезда» и «Ленинград»), а также за борьбу с космополитизмом, но все же надо отдать должное: он не побоялся взять в ИМЛИ, который в немалой мере был идеологическим учреждением, сына «врага народа». Больше того, через год сделал его директором библиотеки.
За годы работы в институте у Евгения родились три сына – Алексей, Дмитрий, Николай (все трое – будущие батюшки) – и дочь Мария (будущая супруга священника Александра Ильяшенко). Семья жила тогда в поселке научных работников недалеко от платформы «43-й километр» по Ярославской железной дороге, на даче Ефимовых. Это был домик, построенный перед самой войной из досок от ящиков из-под селедки с засыпкой паровозным шлаком. В доме было всего четыре комнаты. Обычно две из них хозяева сдавали. Жили тесно, потому что семья Ефимовых тоже была многодетной.
«Жизнь на даче, – вспоминает Георгий Борисович Ефимов, – основывалась на духовной близости семей наших родителей и Амбарцумовых, стремлении строить жизнь семей по-христиански, как домашнюю церковь, сохранить веру и передать ее детям, обеспечить христианский уклад во враждебном мире. Наша семья, как и у Амбарцумовых, и позже, у Калед (они поселились в доме Ефимовых после отъезда Амбарцумовых. – Ред.), была многодетной. Это было редкостью и очень нелегко давалось. Общие трудности, общие задачи и принципы жизни легли в основу большой душевной близости и внутреннего согласия».
В 1951 году Евгений Владимирович, видимо, по служебным делам, оказался в Ленинграде. В этом городе, по свидетельству его сына протоиерея Алексия Амбарцумова, произошла встреча, повлиявшая на всю его дальнейшую жизнь: «Отец зашел в библиотеку Ленинградской духовной академии. Там он познакомился и разговорился с о. Петром Гнедичем, известным петербургским священником того времени, замечательным богословом. Он и убедил отца принять священство».
Евгений Владимирович поступил библиотечным служащим в ЛДА. Летом 1951 года епископом Лужским Симеоном он был рукоположен во диакона, а через три дня – во пресвитера, стал клириком Князь-Владимирского и Николо-Богоявленского соборов в Ленинграде. Так началось священническое служение отца Евгения. В семейном архиве сохранилась фотография того года, решающего не только для сына священномученика Владимира, но и для его дочери Лиды: первого июня она обвенчалась с давним другом семьи Амбарцумовых Глебом Каледой. На снимке начинающий обрастать бородкой отец Евгений и Глеб. «Друзья перед большими событиями» – гласит надпись на обороте.
Накануне венчания Лиды и Глеба отец Евгений написал письмо, продиктованное глубокой любовью к сестре и другу: «…Сейчас вы соединились во имя общей любви. В будущем вы соединитесь тысячами нитей все новыми и новыми. С каждым годом более и более сделаетесь необходимыми друг для друга. Я не желаю вам особого счастья сейчас, – и без моих пожеланий счастье не отступит от вас в первое время. Что может быть больше в семье радости жизни, вновь устроенной? Желаю вам в будущем все время крепнущего ощущения семьи, любви, взаимного уважения и дружбы… Мы всегда в пути. Отдых наш должен быть кратким. Маленькая остановка, и снова в путь. Ваше движение будет облегчаться взаимной поддержкой в неизбежные и несовпадающие минуты упадка сил, маловерия, уныния… Отныне ваше движение взаимнообусловленно. Один вперед не уйдешь, одного далеко за поворотом не оставишь…»
В этом письме, как и во многих других, слышен дар отца Евгения как проповедника. «Его замечательные проповеди привлекали множество народу, делали его близким тысячам прихожан», – вспоминает Георгий Борисович Ефимов, гостивший у отца Евгения в Шувалово (поселок под Ленинградом в одиннадцати километрах от Финляндского вокзала). Проповедью фактически становилось и его слово на исповеди: «Отец Евгений не просто перечислял и объяснял грехи (на что отзывались согрешившие). Он умел связать нашу христианскую жизнь с жизнью, лежащей за стенами храма (что всячески разделялось, и не только властями)», – рассказывал Г. Б. Ефимов.
О. Евгений Амбарцумов. Всеволожск, 1959 г.
Отец Евгений заочно закончил семинарию и поступил – тоже заочником – в академию. В 1959 году митрополитом Гурием (Егоровым) назначен секретарем Ленинградской епархии. Тогда же был возведен в сан протоиерея. В 1960 году стал сотрудником Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата. Эта должность дала ему возможность в составе делегаций РПЦ бывать за границей. В начале 60-х годов отец Евгений посетил Финляндию, Германскую Демократическую Республику, Японию, США.
Зарубежные поездки отца Евгения пришлись на годы хрущевских гонений, и ему нередко приходилось отвечать на острые вопросы о положении Церкви в СССР. «Нельзя было и неправду сказать, – вспоминает Е. Б. Приходченко, – но нельзя было и признать правду прямо».
В Финляндии на вопрос – как православные в России допустили закрытие знаменитой Глинской пустыни, он ответил: «Если бы мы стояли вокруг Церкви так же дружно, всенародно, как после войны, никто бы не смог закрыть».
В этих словах – справедливое признание доли вины в происшедшем православных России. Но, в свою очередь, отец Евгений спросил вопрошавших: «А как же вы допускаете угасание Нового Валаама?»
Дело в том, что в результате финской войны 40-го года острова Валаамского архипелага, на которых расположен Валаамский Спасо-Преображенский монастырь, отошли к СССР. Его монахи ушли в Финляндию и основали Новый Валаам. Они очень неохотно принимали местных финнов, а русские эмигранты из других стран не шли в монастырь, так как для этого нужно было стать гражданами Финляндии. Но желание сохранить французское или американское подданство перевешивало тягу к святыне и заботу о ее сохранении. В результате монастырь вымирал.
Да, в СССР Церковь испытывала гонения, Запад их не знал, но вера там слабела. Отец Евгений это чувствовал и считал, что одной из причин была тяга к комфорту. Г. Б. Ефимов вспоминает: «После поездки в Америку о. Евгений рассказывал, как хвалились в американских христианских домах, его принимавших, большим числом комнат, удобствами, холодильниками (все это так разительно отличалось от нашего быта). – «Но с ними нельзя говорить больше пятнадцати минут на серьезные темы. Они устают, не могут держать напряжения». В Финляндии, где он был одно время благочинным приходов Московской Патриархии (1962-1967 гг. – Ред.), поразили западные нравы: кого-то из прихожан позвали вместе с ними на обед, а кого-то – только на кофе после обеда, и тот ждал на крылечке, пока все обедали».
Семья о. Евгения. 9 января 1961 года
В 1962 году отец Евгений стал настоятелем Свято-Троицкого собора (тогда единственного храма, действовавшего на территории Александро-Невской лавры). Г. Б. Ефимов делился впечатлениями: «Я был на общей исповеди о. Евгения. Половина огромного собора исповедуются, необычное построение исповеди так ясно показывало наши грехи, хотя мы их порой и за грехи не считали». Индивидуальную исповедь в условиях, когда храм набит до отказа, проводить было просто невозможно: «У меня в соборе порой тысяча человек и больше, – объяснял отец Евгений. – Как справиться!»
«Для плохо подготовленных, невнимательных к духовной жизни людей, – отмечал Г. Б. Ефимов, – такая общая исповедь действительно раскрывала греховность даже неважных вроде бы проступков, расшевеливала душу к покаянию, учила внимательности к жизни души, ответственности за дела свои. Да и по времени общения для многих получалось больше, чем мог бы уделить им батюшка при многолюдстве – не умеющим ни осмыслить, ни назвать толком свои грехи».
Встречал отец Евгений и непонимание своей позиции со стороны определенной части прихожан. Дело в том, что посты секретаря епархии, благочинного зарубежных приходов, настоятеля большого собора требовали постоянных контактов с властью, относившейся к Церкви с подозрением, компромиссов с чиновниками Совета по делам Русской Православной Церкви.
Е. Б. Приходченко вспоминает рассказы отца Евгения о том, как ему приходилось выручать неосторожных батюшек, попавшихся на нарушении советских порядков (крещение или отпевание на дому, распространение религиозной литературы, проповеди в храме на запретные темы): «Приходилось и наказывать их и выводить из-под более сильного удара. Не все понимали сложность и опасность положения, не береглись от доносчиков и провокаторов, которыми их окружали власти.
Отец Евгений старался использовать все возможности для пользы Церкви, но за это приходилось дорого платить.
От него стали уходить многие духовные дети, особенно из молодежи – молодежь не признает компромиссов. Помню его проповедь в день св. Митрофания Воронежского и Александра Невского. Он говорил, что один спорил с Петром Первым, отказался освящать дворец со статуями античных богов. А другой пошел на поклон в Орду ради блага страны. У каждого свой путь и свой подвиг».
Свой путь был и у отца Евгения. Георгий Борисович Ефимов в своих воспоминаниях об отце Евгении дает нам почувствовать его стиль как священника: «В общении с ним зажигала открытость, горение веры, желание и умение поделиться ею с каждым, даже не готовым к этому. Это было так необычно, ведь мы жили в полу-подполье, привыкши скрывать духовную половину жизни и души. Многие привыкали лелеять и усугублять катакомбные настроения, отделять себя от неверующих, в своем кругу подчеркивать отличие, стену между «нами» и «ними».
У отца Евгения было иначе. Он стремился и умел снять барьеры и даже сквозь них нести веру вокруг. Помню рассказ, как его повезли в ленинградский филиал Кремлевской больницы причащать старых большевиков. И они каялись в деяниях по изъятию церковных ценностей, по преследованиям Церкви, в разорении храмов. После моей свадьбы дал немалую сумму на кооператив: «Отдашь когда-нибудь, кому тогда будет нужнее». Очаровал на всю жизнь мою жену – своей открытостью, отсутствием всего показного. Ему было чем очаровать.
Само лицо его излучало интерес к людям, к их внутренней жизни, доброжелательность. Кудрявая черная шевелюра и борода (он объяснял, как выстригают ему ее, а то уж очень густая), прекрасные большие глаза. Обаятельная улыбка располагала к себе всякого. Чувство юмора помогало преодолевать барьеры (и избегать фарисейской важности). Юмор – это тоже дар Божий. Однажды со смешком, так образно рассказывал, как сопровождал иностранцев по Кремлю, из-за жары не надел брюки под рясу и боролся с развевавшим ее ветром. Так заразительно смеялся, так лучился весельем. Никакого любования собой, напускной важности, превозношения».
О. Евгений. На обороте: “Мамочке её сын в домашнем виде. Шувалово. Весна 1953 г.”
Надо иметь в виду, что открытость батюшки, простота в общении с людьми вовсе не исключала «змеиной мудрости» по отношению к гонителям Церкви. Вот что сообщает племянник отца Евгения Василий Глебович Каледа: «В нашей семье сохранилось описание общения дяди Жени с владыкой Антонием (Блюмом) в один из его самых первых приездов в СССР в начале 60-х годов… Митрополит Ленинградский и Новгородский Никодим (Ротов) поручил ему проинформировать владыку Антония об истинном положении Церкви в СССР. Беседы с владыкой проходили в номере одной из гостиниц. Но беседами это было назвать сложно. Они проходили в жанре классических конспиративных встреч – один из них вел какой-то монолог на отвлеченную тему, другой в это время писал, затем они обменивались записками, а другой начинал свой монолог. У них обоих не было сомнений в том, что их беседы прослушиваются. В конце семидесятых годов мне посчастливилось пообщаться с митрополитом Антонием Сурожским в гостинице «Украина», во время одного из его приездов в Москву. Я ему представился и сказал, что я племянник отца Евгения Амбарцумова. Владыка улыбнулся, меня обнял и сказал, что он его хорошо помнит и много с ним общался».
Позже в одном из интервью митрополит Антоний вспоминал о. Евгения:
«…Я думаю, что первое и самое важное – это была его ЛИЧНОСТЬ. Что бы он ни говорил или как бы он ни поступал… его ЛИЧНОСТЬ как бы сияла из него правдивостью, прямотой, честностью, мужеством, преданностью Богу и Церкви.
…У меня было впечатление, что он ни в какой момент не кривил душой и был совершенно правдив и честен все время и во всем. Но с мудростью. Знаете, как в Евангелии сказано: «Будьте мудры, как змии, и чисты, как голуби». И у него была мудрость. То есть он знал, чего нельзя говорить, но и неправду он тоже не скажет.
…Он у меня остался как звезда, как что-то такое прекрасное, перед чем я благоговейно и благодарно стою».
Приходилось всегда быть начеку. Доктор физико-математических наук Алексей Владимирович Гоманьков рассказывает, что однажды в Совете по делам религии (филиале КГБ) отца Евгения спросили: знаком ли он с Н. Е. Пестовым? Николай Евграфович Пестов был человек замечательный, старинный знакомый семьи Амбарцумовых еще по студенческим кружкам. Он был на особом счету в КГБ, так как активно проповедовал, несмотря на все запреты, размножал и давал читать религиозную литературу, что считалось уголовным преступлением, и даже хуже, – политическим. Отец Евгений ответил так: «Да, я с ним знаком. Это отец моего школьного товарища, погибшего на фронте». Знакомство было сведено к теме фронта и войны, – которые в те годы все покрывали.
В 1965 году митрополит Никодим благословил отца Евгения на работу в Ленинградской духовной академии. Он числился заочным студентом ЛДА, но всегдашняя занятость, служебные командировки, настоятельство в кафедральном Свято-Троицком соборе (1962–1967), затем в Князь-Владимирском соборе – все это привело к вынужденному длительному перерыву в учебе. Благословение владыки было связано еще и с тем, что здоровье отца Евгения стало сдавать, ему уже трудно было участвовать в торжественных митрополичьих службах, хотя почетным настоятелем Владимирского собора он оставался до конца жизни.
В 1968 году (отец Евгений был уже преподавателем академии, где читал курс «Конституция СССР») он один за другим блестяще сдал все 25 экзаменов. «Непревзойденный рекорд!» – восклицает по этому поводу Г. Б. Ефимов. По поводу предмета, который вел Евгений, Георгий Борисович замечает: «В лекциях он рассказывал, как не на бумаге, а на деле выглядят отношения атеистической власти с Церковью и верующими, на что следует рассчитывать будущему священнику. Лекции были необычны, очень полезны, но вызывали нарекания властей». Отец Евгений преподавал также литургику и практическое руководство для пастырей.
Владимир Гундяев. 1960-е гг.
В числе студентов академии был тогда Владимир Гундяев, будущий Патриарх Московский и всея Руси. Вот как Святейший вспоминает весьма знаменательный разговор с протоиереем Евгением Амбарцумовым:
«Один очень мудрый ленинградский священник, Царствие ему Небесное, отец Евгений Амбарцумов, который преподавал у нас в духовной академии, узнав, что я подал прошение о монашестве, сказал мне:
– Володя, ты отдаешь себе отчет, что ты сделал?
– Да, но не до конца.
– Ты же решил судьбу не только за себя, двадцатидвухлетнего мальчика. Ты сказал «да» и за тридцати-, и сорока-, и пятидесятилетнего мужчину. И за шестидесятилетнего, и семидесятилетнего старика. Ты за всех за них сказал «да». А не может получиться так, что вот этот семидесяти-, шестидесятипятилетний будет потом плеваться на тебя?
– Не знаю. На это у меня нет ответа.
Тогда я отдал себя в руки Божьи. Как бы проведя черту, сказал себе: «27 марта 1969 года – это тот день, когда я должен решить. Если к этому времени не женюсь, принимаю монашество».
В августе 1969 года за сочинение «Принцип современности в церковной проповеди» Совет академии присвоил отцу Евгению степень кандидата богословия, а через три месяца – звание доцента.
На обороте: “С любовью на добрую память от друга и родственника больного телом но хранящего бодрость духа. 15.07.1969 г.”
Активная научная и педагогическая деятельность отца Евгения развивалась вопреки его все усиливавшемуся недугу, который достался ему в наследство от трудных военных лет. Батюшка терпеливо переносил страдания, но болезнь брала свое – уже с 1967 года ходил с трудом. 26 ноября 1969 года, не достигнув 54 лет, отец Евгений Амбарцумов скончался.
…Огромный Владимирский собор заполнен народом, пришедшим проститься с дорогим пастырем. Вынос гроба с телом после отпевания. Толпы прихожан вокруг автобуса, не хотевших расставаться, не успевших проститься с любимым батюшкой, последний путь которого лежал на кладбище во Всеволожске.
В некрологе, опубликованном в «Журнале Московской Патриархии», отразилась высокая оценка Русской Православной Церковью жизни и деятельности протоиерея Евгения Амбарцумова. В нем, частности, говорилось: «Это был человек высокой культуры, талантливый педагог, заботливый пастырь, примерный семьянин, большой труженик. Все, что было доброго в русской церковной культуре прошлого и настоящего, он впитал в себя и творчески переосмыслил».
Отец Евгений, по свидетельству его друзей, перед смертью был удручен будущим семьи – старшему, Алексею, было чуть больше двадцати лет. Беспокойство это было, пожалуй, напрасным. Его сыновья – Алексей, Дмитрий, Николай – стали батюшками. Дочь Мария – женой священника, матерью двенадцати детей. Уже рукоположены во пресвитеры внуки отца Евгения Иаков, Илия, Филипп. В семинарии учатся и другие внуки, чтобы идти путем своего дедушки отца Евгения и святого прадедушки отца Владимира Амбарцумова.
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML
