17
Уместна ли проповедь у постели умирающего или рядом можно только молчать? Проявлять сострадание и плакать или отгораживаться от живой реакции? Об этом шла речь на круглом столе 6-ой международной конференции, посвященной наследию митрополита Антония Сурожского "И Слово стало плотью".
Многие знают, что митрополит Антоний получил медицинское образование. Был военным хирургом на фронте, врачом в антифашистском подполье, а после войны, вероятно как психолог, работал с освобождёнными узниками концлагерей. Даже во время пастырской практики он не оставил медицину, приняв участие в создании хосписпного движения и в разработке вопросов медицинской̆ этики.
Владыка Антоний читал лекции по всей Англии, в том числе в светских учреждениях. Был вице-президентом Лондонской медицинской группы превращенной позже в первый в Англии институт этики, вице-директором хосписа св. Христофора. Медицинская тематика настолько тесно связана с пастырской деятельностью владыки, что один из круглых столов, прошедших в пятницу в доме Русского Зарубежья, разумеется, был посвящен вопросам медицины.
– Я биолог и не имею отношения к медицине. Но в силу того, что занимаюсь онкоиммунологией и мне приходилось работать в университетах и институтах рядом с госпиталями, вопросы медицинской этики так или иначе возникали, – начала встречу президент Фонда «Духовное наследие митрополита Антония Сурожского» Елена Садовникова. – Очень много вопросов вставало передо мной, когда я читала беседы владыки на темы боли, страдания, смерти, утраты.
Однажды поймала себя на мысли, если бы митрополит Антоний продолжал медицинскую карьеру, то больше всего на свете хотела бы лечиться у него. При этом не важного вылечусь или нет. Эта странная мысль навеяла вопрос: а является ли желание обратиться к такому врачу привязанностью к его личности, пастырским способностям, то есть духовной вертикалью или дело не столько в личности, сколько в профессиональном подходе?
Вопрос Елены Садовниковой, с которого начался круглый стол, стал скорее репликой из лагеря пациентов. И уже скоро в устах участников конференции: врачей, медицинского персонала, волонтеров, священников – приобрел другую интонацию. Из вопроса трансформировался в недоумение: А могу ли я быть как митрополит Антоний? Как воплощать в жизнь его идеи? Не является ли, например, проявление врачом сострадания недопустимым и неуместным в наше время максимализмом?
– Читаю слова владыки Антония, сердце отзывается на них, а потом прихожу на работу, – говорит медсестра детской реанимации Татьяна Семишина… – и в какой-то момент внутри закрадываются сомнения: ну я же не владыка!
Владыка ясно говорит, что проявлять сострадание – это нормально, это одна из составляющих профессии врача. Не надо отгораживаться от живой реакции, пусть она и бывает разной. Реагировать следует так, как реагируешь, впрочем, это не должно мешать профессиональным обязанностям.
Но мое окружение, коллеги говорят, мол, все хорошо, но сейчас другое время и обстоятельства. У меня есть внутреннее решение, например, когда в реанимации умирают дети и прощаться с ними приходят матери, всегда заходить в палату вместе с матерями. Я часто плачу вместе с ними.
Девяносто процентов докторов, с которыми я работаю, реагируют: «Ты что, не знала, что он умрет? Ну что ты так расстраиваешься?» Здесь и рождается сомнение. Есть профессиональная деятельность, а есть слова владыки. И если посмотреть на одно через призму другого, то где же правильный ответ?
– Изначально моя специальность – детская реаниматология, – начал свое выступление иеромонах Феодорит (Сеньчуков). – Я закончил педиатрический факультет второго меда и в 90-е годы работал в реанимации на эпидемии дифтерии. Такие больные умирают в большинстве своем в сознании. Это бывает на пятые сутки, когда возникает дифтерийный миокардит.
И вот тут всегда оказываешься в двояком положении. Одно дело, когда умирает человек в коме, на аппарате ИВЛ. То есть он на тебя не реагирует, не видит, поэтому ты просто выполняешь свою работу и можешь от всего абстрагироваться. Другое дело, когда на тебя смотрит ребёнок и спрашивает: «Доктор, я умру?» При этом ты знаешь, что у него сердце расползается, и ничего сделать здесь нельзя, спасти его ты уже не можешь. Тут приходится невероятно сложно. С одной стороны, ты должен выразить своё сострадание, с другой стороны, умудриться не превратить последние моменты человека в прижизненное отпевание. Человек должен понимать, что ты сострадаешь ему, ты с ним, ты ему близок, но ты его еще не похоронил.
А главное, вместе с ним надеешься, что он выживет. А если не выживет, то будет жить для жизни вечной. Что интересно, дети это понимают, даже дети из неверующих семей осознают эту грань. Другое дело, что в отличие от взрослого, который может вербализовать свое переживание, ребёнку просто страшно.
Мне кажется важно показать, что ты веришь вместе с человеком, надеешься вместе с ним на жизнь вечную. А если Господь даст, то и на выздоровление. В моей практике были случаи, когда сердце расползалось, а потом вдруг раз и чудо.
– Страшнее смерти может быть только страх смерти. Когда человек умирает, важно не только увидеть его реакцию, услышать его слова, но почувствовать боль, которая стоит за словами. Главное, почувствовать, что ты можешь сделать для этого человека, – ответил на вопрос Татьяны Семчишиной иеромонах Моисей (Дроздов), руководитель Монастырского оздоровительного центра при Свято-Троицкой Сергиевой Лавре. – И тут уместны слова апостола Павла о том, что сила Божия совершается в немощи.
Немощь человека – эта та самая идеальная ситуация, когда он может задуматься о тех ценностях, о которых не думал в течении жизни. Верующий врач здесь как никто другой способен помочь человеку, находящемуся в животном смертном страхе. Например, врач может помочь человеку разрушить страх смерти через понимание, что есть жизнь вечная, а смерти не существует.
Вспомните, как рассуждали античные философы: «когда мы есть – смерти нет, когда смерть наступает – нас уже нет». До человека важно донести понимание того, что смерть – это переход в жизнь вечную и от того, как он совершит переход, зависит его будущая жизнь.
Когда врач говорит с умирающим на темы вечной жизни, душа, которая по природе христианка, успокаивается, вступает в конструктивную фазу, а не только находится в противостоянии со смертью. Приходит осознание бессмертности души.
Важно молиться о человеке. Душа чувствует, что за нее молятся, а не только сострадают, поправляя подушки или совершая какие-то медицинские процедуры. Молитва врача помогает душе пациента прийти в должное состояние. Может быть это даже позволяет успеть человеку сделать то, что не успел он сделать за свою жизнь.
Прискорбны ситуации, когда мы не в силах помочь, но не потому что человек атеист, который не стремился познать Бога или не успел, а потому что человек противодействует Богу. Однажды я пришел в палату к умирающему от рака человеку, коммунисту. Он отказывался от всех средств помощи церкви. Белый от метастаз, переполненный ужасом смерти, он спросил, зачем мы пришли. Я ответил, что хочу поговорить с ним о жизни и смерти. Этот человек был возмущен, убеждал, что не желает говорить «об этом негативе», потому что уверен, что сумеет одержать победу над смертью. Мужчина показывал тетради с рецептами травяных сборов…
Мне кажется, что в животном страхе смерти присутствует трансформация бессмертного духа в плоть. Когда у человека нет понимания своей духовности, он начинает отображать свое желание бессмертной жизни через сохранение плоти. То есть человек ни с чем не может связать свое дальнейшее присутствие в этой жизни. И здесь наша задача помочь и в духовном, и в душевном плане, и в медицинском, но не только разделить боль, а еще дать смысл происходящего, смысл жизни вечной.
– Больше всего владыка вдохновляет меня молчанием, – возразила своим оппонентам Фредерика де Грааф, рефлексотерапевт, психолог, сотрудник Первого Московского хосписа. – Я двадцати с лишним лет работаю с умирающими людьми и их родственниками. Иногда мне кажется, что (в вопросе отношения) все просто. Нужно всего лишь пребывать в молчании и не думать о том, как себя вести. Ведь иначе, это ударение на себя. А ударение должно быть на человека, который перед нами, который страдает.
Я соглашусь здесь с Татьяной. Конечно, слезы есть. Не было бы слез, была бы жесткость сердца. Но когда умирает, например, молодой человек, куда больше нас трогает боль родственников. И здесь как раз можно научиться думать не о себе, а просто болеть сердцем об этих родственниках, которым тяжелее, чем кажется. Можно плакать и молиться дома. Обычно я так и делаю, молюсь, особенно, когда уходят молодые люди. Но ожидать от коллег врачей, что они будут со Христом, мне кажется, не вполне верно. И если врачи это люди неверующие, спасибо им уже за то, что они могут работать там, где находятся умирающие. Здесь труднее для меня лично другое – не возмущаться, когда наблюдаешь безразличие.
Я возражу отцу Феодориту, который говорит, что человек на ИВЛ ничего не слышит. Слышит, поэтому ничего над таким человеком нельзя говорить, впрочем, действительно, значительно легче воспринимать такое состояние человека, чем когда он смотрит в глаза.
Но в словах отца Феодорита прозвучал и еще один вопрос. Говорить ли человеку «ты умрешь»? Я не думаю, что говорить «ты умрешь» надо. Владыка говорит: «Если кто-то спрашивает: умру ли я сейчас, – надо отвечать, что мы все когда-то умрем. Все мы находимся под Божьим руководством». Между «сказать правду» и «отнять последнюю надежду» лежит тончайшая грань. Тем не менее, правду говорить надо. Ведь умирающий человек все понимает. По вашим глазам он видит, когда правду скрывают или когда говорят ложь. Но с ложью человек становится еще более одинок и оставлен. Правду надо сказать, другое дело каким образом?
Мне видится, что здесь начинать нужно с себя, с понимания того, что происходит конкретно со мной. В хосписе я наблюдаю ужас перед смертью. Это говорит о том, что мы сами так и не научились принимать тот факт, что смертны. И даже рассуждая о критериях сострадания, задумываясь о конечности всего, необходимо начинать с себя, понять что мешает конкретно вам облечься во Христа.
Когда отец Моисей рассуждает о том, как правильно говорить с умирающими людьми о жизни вечной, я понимаю, что лично для меня дело не в этом. Мне куда важнее быть со Христом внутренне, иметь опыт личной встречи с Ним , быть в вере, чем говорить о вере. А дальше что будет, то будет. И здесь именно молчание, которому учил владыка Антоний, является для меня самым большим вдохновением. Когда нет других защит, ты можешь молчать. Но молчанию, внутреннему безмолвию, тишине нужно учиться.
Я хорошо помню, как владыка Антоний уже в конце своей жизни, будучи болен, выходил в Соборе к нам на беседу. Мы сидели и ждали его, а он выходил и будто одеялом ложилась на нас тишина. Мне кажется, что важно научиться быть такими, внутри иметь единство со Христом, стать Его воплощением на Земле. Конечно это требует от нас молитвы, молчания, умения оставаться наедине с собой.
Но именно тогда мы сможем делиться теплом без слов и поддерживать страждущего. Только тогда не надо будет думать ни что сказать, ни как поступить. Владыка повторял, что надо быть на своем месте, быть собой, научиться отдавать себя, говорить сердцем и что будет, то будет.
Мысль Фредерики де Грааф о молчании нашла все-таки возражение у некоторых участников круглого стола. В частности, иеромонах Моисей (Дроздов) убежден, что нет здесь универсальных рецептов, потому нельзя говорить, что у постели умирающего мы должны только молчать, или только говорить:
– Григорий Богослов говорит, что если твоё слово больше твоего молчания, тогда говори. И владыка Антоний не только молчал. Он разговаривал с больными, он находил для них слова утешения. Мне запомнился рассказ Фредерики, которым она поделилась год назад на одном из круглых столов в Лавре. Я долго потом размышлял над ее свидетельством о том, что владыка никогда не готовился к проповедям. Читая их, удивляешься какая там содержится глубина мудрости, какие смыслы.
Понимаю, что дело вовсе не в подготовке, а в том, что многие вещи были даны митрополиту Антонию свыше, как говорили святые отцы, «он исполнился Духа Святого». И все-таки. Вспоминается дивный пример, который приводил владыка Антоний. Он рассказывал о католическом ксёндзе, который обычно приходил к больному, заставлял его исповедоваться, причащаться, а потом уходил, будучи убежден, что ровно этим его функция, как священника исчерпана. Мол, заставил человека перед смертью причаститься, на этом все. Нет, конечно. Я убежден, что у постели больного в первую очередь нужно молиться. И Сам Господь даст нам удостоверение сердечное о том, как нам надо себя вести дальше: молчать или говорить.
– В священном Писании, в книге Премудрости Иисуса сына Сирахова есть слова о том, что задача врача прилагать усилия ко спасению жизни, – продолжил мысль иеромонаха Моисея отец Феодорит (Сенчуков). – Этот важный момент касается любого врача, который общается с пациентом. Иначе говоря, задача состоит в спасении жизни.
Но для чего? Зачем, например, спасать безнадежного больного? Зачем вообще прикладывать усилия? А затем, что последние часы и минуты могут быть даны человеку не просто так. Они могут быть даны, чтобы душа его пришла к Богу и к покаянию. И мы действительно часто сталкиваемся с тем, что Господь привёл человека в реанимацию именно для того, чтобы он сумел для себя принять Бога, сумел надеяться на Него.
А бывает, что приезжаешь на скорой по вызову и видишь бабушку, которая уже умерла. Ручки сложила и лежит в платочке под иконами. Родственники ее рассказывают, что она и причаститься накануне сумела. Этой бабушке не нужен был врач. Она уже пришла к Богу. Она уже там.
Люблю вспоминать еще одну историю, которая случилась перед Пасхой на Иерусалимском подворье, где я служил. У нас была одна прихожанка, которая соблюдала посты, вела благочестивый образ жизни и вообще была настоящей православной старушкой. Накануне Пасхи она пришла в храм, поговорила с духовником, приложилась к Плащанице, упала и умерла. Мы пытались провести реанимационные действия, но тщетно. И глядя на тот образ жизни, который она вела, ни у кого не осталось сомнений, что Пасху наша бабушка встречала уже с Господом.
Наша работа, как православных врачей, состоит не только в выполнении воли Божию, не только в приложении усилий ко спасению. Наша задача – дать путь прийти к Господу, дать возможность встретиться с Господом. Мне кажется, что мы всегда должны помнить о том, что мы не просто лечим кого-то, помогая преодолеть болезнь, мы помогаем человеку прийти к Богу и доверять Ему.
Фото: Ефим Эрихман
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML