1
Старушка пригрозила Божьей карой так, что не хотелось иметь с Богом ничего общего, но Христос явил Себя через время, книги и кое-что еще, очень важное – о личном опыте Встречи рассказывает Татьяна Краснова.
Я верю в то, что человек создан по образу и подобию Божьему.
Атеисты думают ровно наоборот. Им кажется, что люди выдумали Бога по своему подобию. Мне кажется, и в этом есть свой резон.
Если ты никогда не видел Бога, если не случилась в твоей жизни Встреча или ты отказался от нее по разным причинам, ты начинаешь выдумывать. По своему образу и подобию – просто потому, что нет у нас под рукой другого материала.
Огорчительно, но чаще всего в таких случаях получается сущий крокодил.
В раннем детстве мне не повезло. Именно такого Бога мне случайно подсунула какая-то несчастная старушка, которой, надо полагать, давным-давно и в живых-то нет, а я все еще на нее обижена и даже не очень этого стыжусь. Дело в том, что она страшно наврала мне про Бога.
Моя детская память не сохранила того злодеяния, за которым застала меня в летнем солнечном московском дворике эта пожилая женщина. То ли я обрывала стручки акации (из них в моем детстве делались свистульки), то ли пачкала асфальт мелом, но только старуха поймала меня за рукав и впервые познакомила с Богом.
– Не смей так делать, – сказала она, – а то Бог тебя накажет.
– Кто это – Бог? – спросила я.
– Вот будешь хулиганить – узнаешь, – ответила лгунья, – Он придет и заберет твою маму навсегда. Убьет ее молнией. И останешься ты сиротой.
Мне было не больше четырех лет. Но, наверное, и не меньше, иначе я просто пропустила бы эти дурацкие речи мимо ушей. Но тут я услышала. И испугалась, и возненавидела. Сразу, люто, до дрожи.
За оборванную акацию, по моему детскому кодексу, полагалось замечание. В крайнем случае – строгий приказ «не рвать». Как крайняя мера – подзатыльник.
Убийство мамы в наказание за такую ничтожную вину произвело на меня громадное впечатление. Я была потрясена до самого основания.
Такими впечатлениями я привыкла делиться только с дедом.
Дед в моем детстве был тем самым надежным взрослым, которому можно верить.
Вы, наверное, помните, как немного таких взрослых.
Он был военным летчиком, прошел Сталинград, был ранен, ордена его хранились в тяжелой металлической коробке, и мне иногда разрешалось рассматривать их. Дед не любил и не умел сюсюкать (в семье говорилось – не умел «обращаться с ребенком»), зато умел хранить секреты и не сдавать человека с потрохами только потому, что тому четыре года.
Я рассказала деду о Боге при первой возможности. Как я и надеялась, гнев его был страшен. Он обозвал соседку выжившей из ума дурой (я была точно такого мнения, хотя не твердо знала, как это – «выжившей») и сказал мне твердо, что никакого Бога нет, чтоб я впредь не смела слушать кого попало, а если та старуха подойдет ко мне еще хоть раз, то чтобы я сказала ему немедленно, и уж он с ней разберется как надо.
Мы больше не возвращались к этой теме, но когда мне было уже лет 12, где-то на Украине, в отпуске, мы с родителями оказались в православном монастыре, названия которого я не помню, и моя мама вдруг сказала, что «неплохо бы ее (то есть меня) окрестить». Резон у моей мамы был довольно обыкновенный – я часто болела ангиной. Крещение должно было повлиять на мои гланды.
Вот тут и оказалось, что детскую обиду я помню очень хорошо и ничего общего «со всем этим» иметь не желаю. К чести моих родителей надо сказать, что никто ни к чему меня не принуждал.
Христианство мое случилось позже.
Конечно, как у большинства детей той поры, оно было книжным.
И еще – что неимоверно важно – христианство тогда было нашим протестом. То есть, по моему глубокому убеждению, находилось именно там, где ему и должно находиться – в оппозиции.
Я говорю об очень «вегетарианском» времени, о самом начале восьмидесятых годов прошлого века.
Внутри советского монолита что-то уже трескалось и подрагивало, кое-где осыпалась штукатурка, струился песок, местами начинало подтекать, и становилось очевидно, что здание рушится, а империя впадает в маразм медленно и неуклонно.
Никого уже не расстреливали на страшных подмосковных полигонах, не скармливали мошке на Соловках, но все-таки мое первое Евангелие попало ко мне контрабандой и было издано в Брюсселе, издательством «Жизнь с Богом», на тончайшей папиросной бумаге, в мягком переплете, величиною в мою ладонь.
Человек, передавший нам эти крошечные книжицы, был учеником отца Александра Меня и сделал для нас, московских студентов начала восьмидесятых, лучшее, что можно было сделать: он передал нам Завет так, как передают патроны, прокламации, взрывчатку.
«Никому не показывай, никому не говори, не вынимай в метро, если арестуют и спросят, от кого тебе досталась эта книжка – говори: от Матфея».
Нынешние дети и в России, и в Италии (тех двух странах, что я вижу часто и близко) лишены этого счастья – нести Евангелие в потайном кармане, читать его так, как первые христиане – тайно, в катакомбах своих маленьких кухонь, под лампой за письменным столом, с фонариком под одеялом. Их не ловят у ворот храма комсомольские дружины, им не грозят психушкой за цитаты. Благая Весть для них – это не секрет, переданный из уст в уста, так, как говорят о самом важном: горячим шепотом, чтоб никто не узнал.
Выйдя из подполья, христианство, вероятно, приобрело многое, но вот это – утратило.
Что, конечно, делает непростую жизнь молодых еще более сложной.
Человек ведь существо парадоксальное, особенно – юный человек.
Не знаю, как чувствуют себя те пятнадцатилетние, в чью жизнь Христос вошел официальным учителем и наставником, персонажем «из школьной программы».
Нам, везунчикам, Он достался бунтарем, революционером и заговорщиком. Умным, честным, совершенно бесстрашным и почему-то готовым на все ради нас. Ему нельзя было не поверить, и не полюбить было нельзя.
То были книги. Но было и еще кое-что, не менее, а более важное.
Вы можете бесконечно читать о морских ветрах и шуме прибоя. Но это совсем не то же, что оказаться на берегу океана…
Наверное, как начало своего христианства я могу вспомнить Пасхальную майскую ночь 1983 года, которую мы с моей любимой подругой (она – еще один дар Божий, за который не устаю благодарить!) проводили на нашей старой подмосковной даче. Была весна, и над крышей дома в бархатном черном небе висели такие громадные звезды, что казалось – мир накрыт этим небом, как перевернутой чашкой.
Мы сидели у распахнутого окна, и ночь грохотала соловьями, и кто-то из нас прочел вслух главную из самых великих формул: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них»…
И что-то такое случилось с нами в эту ночь, что показалось нам, что звезды уже не только над нами, но и справа, слева, за нашими спинами, под нашими ногами, и мы идем по бесконечной дороге в Эммаус, и Кто-то Третий незримо идет с нами рядом.
Это была Встреча с Тем, Кто правит этими созвездиями и дирижирует соловьиным хором, и после этой Встречи мне стало навсегда и окончательно ясно, что Создатель этих звезд и этой ночи – Мастер, великий и мудрый, а Евангелие – это не о правилах и наказании за неисполнение, а о том, что смерти нет и жизнь бесконечна, как это небо над нами, и о том, что Господь не оставит нас, что бы ни случилось.
Эту Пасху я встретила «дома» – в маленьком монастыре кармелиток на самом краю Венеции, где вот уже без малого тридцать лет я стараюсь праздновать все свои праздники, куда приношу все свои достижения и победы, беды и поражения, и откуда ухожу счастливой, в каком бы горе ни пришла.
Это очень красивая и очень тихая служба. В грандиозных, величавых соборах ее служат пышно, с процессиями, вынесением торжественно украшенных статуй, с пасхальными песнопениями. Мы собрались на краешке земли у моря с маленькой кучкой соседей, с которыми состарились незаметно друг для друга за эти тридцать лет, с сестрами, которых стало меньше за эти годы, со стареньким священником, пришедшим служить с нами из братского мужского монастыря.
Нам поручили развести огонь, от которого зажигают большую пасхальную свечу, и мы долго и неловко возились с сырым углем и кучкой виноградного хвороста, пытаясь развести свой крошечный костер в темном храме, у дверей, выложив наше ненадежное горючее на специальном железном подносе.
И казалось, что ничего не загорится, и света не будет, но он вдруг вспыхнул, сжалившись над нами, и от него зажглись свечи по всей церкви и случилось это ежегодное чудо, когда вместе собираются свет и тьма, огонь и вода, живые – и ушедшие, и Жизнь побеждает смерть.
До православной Пасхи осталось совсем недолго.
Мне очень хотелось бы донести до вас через тьму Страстной недели свой маленький огонек.
Мне очень хотелось бы праздновать вместе. Формально – вместе. Потому что по сути мы празднуем это Чудо каждый день своей жизни – и земной, и той, что ждет нас за порогом.
Христос воскрес!
© 2009-2020, «Христианство, православие». Все права защищены.
При копировании материалов прямая открытая для поисковиков гиперссылка на fond-sovest.ru обязательна. 
* XML, HTML